Поэтому Веня обрадовался, когда увидел Наташу, и пожалел, что ушли её коллеги.
Статью Иваныча Наташа читала медленно, на ходу исправляя языковые шероховатости, а Веня разглядывал её браслет и думал, что вот такой же браслет ему нужно купить для Валентины.
Наташа прочитала статью два раза, поправила на руке тяжёлый браслет и одёрнула платье: колени стали видны ещё больше.
— У нас в три часа летучка, — сказала она. — Ты меня немного обожди, я скоро приду.
— Ты скажи сразу — будете печатать или нет? — спросил Веня. Ему стало жарко, и он снял телогрейку. — Что нам с тобой в жмурки играть.
Наташа вышла из-за стола и закурила новую сигарету. Улыбнулась.
— Материал интересный. — Её рука дотронулась до его плеча. — Ты где остановился?
— В «Подкове».
Наташа кивнула и от самых дверей сказала:
— У меня в столе интересные журналы, посмотри.
Дверь мягко закрылась за ней.
Журналы были о кино и театре. Новая пьеса Розова. Премьера украинского театра. Олег Видов играет роль Владимира в новом фильме Басова «Метель». Интересно, что испытывает актёр, когда играет свою первую роль? Чухрай закончил съёмки в Инте, приполярном городе шахтёров. Ишь куда забрался. Французский кинокомик Пьер Этекс начал снимать новую кинокомедию. Что получилось, если бы Чухрай снял комедию?
Зазвонил телефон.
Веня снял трубку — звонили с лесокомплекса и просили прислать журналиста на товарищеский суд.
— Позвоните немного попозже. У нас летучка, — ответил Веня и положил трубку.
В польском журнале «Фильм» Веня увидел фото невысокого, смуглого, худого парня. Что-то знакомое показалась ему в этом лице. Веня, конечно, ошибся, но что-то общее было между этим лицом молодого польского актёра и их высотником Жежкой Сиротой.
Когда Веня три года назад впервые поднялся на провод, он сорвался. Болтаясь вниз головой и замирая от страха и тяжести монтажного пояса, охватившего его своей цепочкой, он разрешил Тоське Котляровой за четыре килограмма винограда снять себя с провода. А через два года Тоська вышла замуж и уехала на Карпаты.
Между двумя этими событиями длилась история Жежкиной любви.
Тоська была боевая девчонка, и всё для неё было трын-трава. Злые языки, которые везде имеются, болтали, что ей провести ночь в чужой постели ничего не стоит и в порядке вещей отбить чужого мужа на неделю-вторую.
Но Тоське было наплевать на эти разговоры. Когда Гуревич вызвал её к себе, чтобы поговорить с ней откровенно, то никакого разговора не получилось. Тоська с усмешкой заявила начальнику колонны, что у неё есть собственная голова, и она доверяет ей больше, чем посторонним советам. Это было её наивное женское убеждение.
У Тоськи каждый день был новый яркий маникюр. У неё, у простой малярши-высотницы, были красивые руки, которые она берегла. Таким рукам могла позавидовать любая кинозвезда. Только маникюр, который Тоська делала каждый вечер, никто не видел, потому что она целый день работала в рукавицах, испачканных в сурике. Для кого она делала маникюр? Этого никто не знал, и на этот вопрос никто в сорок первой колонне не мог ответить.
Не было у них такого парня, который бы не целовался с Тоськой, не проболтался с ней ночь в тайге и не дарил ей подарков. Но сами ребята никогда и нигде не говорили про Тоську ничего плохого. Мужчины любят поговорить в тесной компании о женских недостатках, а о Тоське Котляровой, выходит, нечего было сказать. Все за ней ухлёстывали по очереди, и кто кого бросал первым, было трудно понять и разобраться. Хотя никто особенно рьяно и не разбирался в этом. У ребят было много других забот.
Жежка Сирота любил Тоську.
Об этом знали все в колонне. Знала и сама Тоська. Знала и не верила. Она никому не верила, и ей нравилось издеваться над взрослыми. Взрослых Тоська принимала за детей, а детей за взрослых. Все детишки были её друзьями. У Котляровой была своя собственная философия на этот счёт, которой она ни с кем не делилась.
Жежка был тихий, неприметный парень на земле. Он и смеялся тихо, и обедал тихо, и не храпел во сне на весь вагончик, как горбоносый Валерка Филин. И так же тихо Жежка исчез из колонны, оставив Тоське письмо. Это письмо, рассказывали, было на семидесяти страницах, но письмо в глаза никто не видел — Тоська не дала.
Ребята ходили и посмеивались: «Жежка роман написал. Что там Бальзак, мы теперь Сироту читать будем».
Всё воскресенье Тоська не выходила из вагончика — она читала письмо Жежки, а весь понедельник плакала. А со вторника её никто не узнал. Это был совсем другой человек — не было больше её смеха, злых и двусмысленных шуток, она как-то на глазах увяла, похудела, сторонилась людей.
Часто вечерами Тоська читала Жежкино письмо. Что там было написано, так никто и не узнал. И никто не посмеивался и не шутил. Все мальчишки вдруг поняли, какая же может быть любовь человеческая, о которой всё в книжках да романах пишут, и какое это большое горе — не понять, не разглядеть и потерять свою любовь, равной которой, верно, ничего не может быть на свете.
Целый год Тоська искала Жежку по всей стране, по всем стройкам. Попробуй найди!..
Так и не нашла Тоська тихого, незаметного парня Сироту. И теперь ей было всё равно, как жить. Вышла она замуж за геолога-молдаванина, краснощёкого, усатого, который влюбился в неё с первого взгляда, заехав пообедать в столовую сорок первой колонны.
И Тоська уехала с ним в Ужгород. Забыла ли она Жежку?
Вене стало как-то не по себе. Он попытался вспомнить Тоськино лицо и не мог. Стёрлось в памяти её лицо. Представлялись только её красивые руки с ярким маникюром. А у Жежки Сироты был маленький шрам на нижней губе, который не бросался в глаза, и короткие курчавые волосы. На земле он был незаметным человеком, непримечательным и обычным, но когда Жежка поднимался на высоту — только поспевай за ним.
Гуревич умел подбирать себе ребят. У Гуревича есть врождённый нюх на людей. Только не помог начальник колонны ни Тоське, ни Жежке Сироте. Гуревич сам потерял свою жену. Вот ведь как бывает, как случается в жизни. Очень нехорошо случается. Бродит где-нибудь Жежка теперь по свету и не может забыть свою Тоську. Это точно. И Гуревич не может забыть свою жену. Вот ведь какие странные эти мужчины. А про них говорят, что это народ сильный. И помочь им никто не сможет. Обидно, очень обидно.
Веня смотрел на польский журнал «Фильм» и грустил.
Открылась бледно-розовая дверь, блестевшая как леденец, и в комнату вошла Наташа.
Вене показалось, что её глаза светились, как капли утренней росы на кедровой ветке под первым лучом солнца.
Наташа внесла на тонких шпильках свою очаровательную фигуру, обтянутую шерстяным платьем, словно леопардовой шкурой. Она улыбалась, и без этой улыбки, не отделимой от неё, Веня не мог представить себе Злодейку.
— Хочешь закурить? — спросил он.
— Пожалуй.
Она взяла одну сигарету из пачки, которую ей протянул Веня, и, закурив, глубоко затянулась.
— Что ты такой грустный? — Злодейка с улыбкой смотрела Вене в глаза.
— Грустный… Может быть, всё может быть, всё можёт быть. Я влюбился, Злодейка. И кто знает, чем всё это кончится, — тихо ответил Веня.
— Всё будет хорошо. Поверь, Родственная душа.
Она пришла и принесла какое-то спокойствие, подумал Веня. Красивые женщины всегда, верно, приносят с собой уверенность и спокойствие. И мужчин тянет к таким женщинам не потому, что они красивы. Совсем нет. Им нужна эта уверенность и спокойствие, которых порой им не хватает.
— Твоя статья идёт в набор сегодня же, — сказала Наташа.
— Это не моя статья. Почему мне повезло сегодня?
У Наташи потухла сигарета. Она посмотрела на Веню каким-то ожидающим взглядом, чего раньше он никогда не замечал или не обращал внимания, и, щёлкнув зажигалкой, прикурила снова. Потом она поправила свой широкий тяжёлый браслет и ответила:
— Не говори глупостей, Родственная душа. Ты сам понимаешь прекрасно, что такой материал интересен редакции. Ты можешь, если хочешь, стать внештатным корреспондентом нашего отдела. У тебя есть нюх на сенсации.
— Сенсации меня интересуют меньше всего.
— Ой ли!
— Обо всём поговорим позже, — сказал Веня. Он надел телогрейку и поднял с пола трубу. — Я позвоню тебе вечером, Злодейка. У тебя тот же телефон?
Наташа уже начала разбираться в хаосе своих бумаг, разбросанных по столу (у неё, наверное, было много работы), но она всё-таки ещё раз улыбнулась ему и кивнула, принимая приглашение на вечер.
В коридорах, по которым шёл Веня, по-прежнему пахло лаком и негашёной известью.
За одной из дверей он услышал раскатистый смех. Там, за дверью, должно быть, смеялись те двое фельетонистов, чьи авторучки были набиты порохом. Веня мысленно проник сквозь каменные стены редакции в комнату и увидел их за столами, на которых стояли пепельницы, набитые окурками.
