Через остановку девушки собрались выходить. В дверях автобуса они оглядели Вадима и рассмеялись. Потом помахали ему рукой сквозь запыленное стекло. Вадим улыбнулся и поправил лежащий на коленях портфель.
Он возвращался из Института баллистики. Обсуждали проделанную работу. Вадиму многое было неясно в исследованиях. А главное — это тема его не привлекала. Но она хорошо субсидировалась, и Киреев предлагал все новые и новые варианты. Однако Киреев тоже не мог точно найти ход исследования. Вадим силился вспомнить, кому принадлежала фраза — «Когда мы сможем сформулировать проблему с полной четкостью, мы будем недалеки от ее решения». Кажется, Эшби…
Вадим сошел у магазина. Успел. До закрытия еще десять минут. Надо купить что-нибудь на ужин. Хорошо бы нарваться на болгарские концентраты. На мясной бульон. Не отличишь от домашнего…
У магазина стояли двое мужчин. Они вопросительно посмотрели на Вадима. Правая рука одного была заложена за лацкан пальто, высвободив два пальца. Он поигрывал пальцами и серьезно смотрел на Вадима. Условный знак — двое есть, ищем третьего…
Вадим смущенно улыбнулся и пожал плечами. Мужчины потеряли к нему интерес и вопросительно уставились на того, кто шел следом за ним. А Вадим виновато шмыгнул в магазин.
Концентратов не было. Ни бульонов, ни каш. Вечные проблемы — что купить на ужин? Многие, вероятно, женятся потому, что не в силах бороться с этой проблемой.
В темно-фиолетовой витрине маячили фигуры мужчин. Им все не удавалось завербовать третьего партнера. Их стойкие силуэты окатывались неоновыми волнами рекламы. Строго последовательно. Желтые, голубые, красные… Пауза. Желтые, голубые, красные… Четко очерченные витриной, силуэты мужчин казались погруженными в аквариум с подкрашенной водой.
Вадим вышел из магазина и кивнул мужчинам.
Они забились в какой-то подъезд. Один достал из пальто прозрачную бутылку и три картонных стаканчика. Другой развернул сверток с солеными огурцами.
Мужчины продолжали разговор, словно Вадима не существовало и в помине. Он стоял, нелепо вертя картонный стаканчик.
Тот, что был с водкой, ловко открыл бутылку. Второй молча сунул Вадиму огурец. Тот, что с водкой, с великой точностью разлил по стаканчикам, наполняя подъезд спиртовым запахом… При этом мужчины все продолжали свой разговор о каком-то общем знакомом Степане. Вадиму нравилось, что на него не обращают внимания. Значит, он их не смущает своим огромным, почти новым портфелем. Или, наоборот, он им просто безразличен.
Мужчины выпили. По-деловому, без, всяких тостов. Только один сказал: «Ну, я поехал». Второй выпил скромно, без предупреждений.
Вадим запрокинул стаканчик и сделал два больших глотка. Водка горячо ухнула в желудок. Будто камнем. Ударило в горло, в нос. И растеклась теплой истомой по всему телу. Огурец был восхитительный. Хрусткий, холодный.
С великой точностью разлили еще. Пустую бутылку спрятали за дверь, в сырой уголочек.
Вадим выпил и доел огурец.
— Девяносто пять, — соизволил обратить на него внимание один из мужчин.
Вадим протянул рубль. Мужчина полез искать пятак.
— Да бросьте, ерунда.
— Ну, ладно. До следующего раза, — согласился мужчина. — А то хочешь, пойди сдай бутылку-то. Вон в портфель сунь и сдай.
— Еще в выигрыше будешь, — поддержал второй.
— А чего ж вам самим не сдать? — поинтересовался Вадим, направляясь к выходу.
— Дворнику оставляем. Иначе не станет пускать. Вон за дверьми штуки три уже стоят.
Цветные волны уличных реклам скользили по лицу. Прохожие напоминали сюрреалистические персонажи. В голове что-то тоненько позванивало. Жарко. Вадим распустил шарф и освободил шею. Лишь тяжелела голова и портфель оттягивал руку. Хотелось, оставить его, выбросить в заснеженные кусты. Чтобы не мешал…
На языке вертелись какие-то слова. Казалось, вот-вот он их вспомнит и произнесет. Нет, не удавалось. Мучение. Губы шевелились вхолостую — слова не возникали. Просто мучение…
Вадим вышел переулком на проспект Героев. Статуя пионерки пыталась выкарабкаться из снежного сугроба. Удалось лишь высвободить закинутую в салюте руку.
Во втором подъезде было тепло и темновато, но достаточно светло, чтобы разобрать нацарапанное на каждом подоконнике «Зина + Джаз».
Вадим со стуком передвинул дверную задвижку.
— Тише, соседей разбудите, — Вероника стояла у выключателя и ждала, когда Вадим снимет пальто.
— Пора бы им уже привыкнуть, — Вадим взял портфель и направился в комнату.
Вероника выключила в прихожей свет.
— А говорили, что не придете сегодня.
— А вот и пришел, — Вадим всем телом повалился на узкий цветастый диванчик. — Понимаете, опоздал в магазин. Может, угостите чем-нибудь?
Вероника вышла на кухню. Последний раз Вадим был в этой комнате вчера. А до этого почти каждый вечер на протяжении недели. Вкрадчиво постукивал будильник на капроновой салфетке. И все в комнате стояло на капроновых салфетках. Даже турист Семенов.
Перестук будильника проникал в мозг, разбухал хриплым назойливым пунктиром. Вадиму захотелось накрыть ухо вышитой подушкой. Будильник выстукивал слова: «Я — сир! Я — тощ! Я — сир!»
Он принялся шепотом вторить будильнику. Наконец-то! «Я — сир! Я — сир!…» Вспомнил. Теперь он был счастлив и умиротворен. Такая чепуха весь вечер забивала голову…
Вероника поставила тарелку с сосисками. Пунктирный хрип будильника превратился в обычный тихий перестук. Все вернулось на свое место.
Сосиски обжигали рот, и Вадим помахивал вилкой, чтобы сосиски быстрее остыли. Горчицы у Вероники не было, только соль. И маринованные помидоры.
Пока Вадим ел сосиски, Вероника принесла чайник.
— Ну, как прошел день?
— Ничего особенного. Мелкие неприятности.
Вероника не стала спрашивать. Она уверена — он и сам скажет. И Вадим знал, что расскажет. Говорить больше не о чем. У него появились дела, о которых он уже мог рассказать Веронике, зная, что его поймут. Обычные будничные дела. И Вероника вполне их понимала. И даже иногда советовала. Разумно, по-деловому. И таких понятных ей забот у Вадима становилось все больше, чем непонятных и запутанных.
— Киреев получил телеграмму из Тамбова. Не хватает металла. Надо срочно где-то доставать металл и отправлять в Тамбов. Иначе закроют заказ.
— А может быть, есть смысл поехать в Тамбов? Кому-нибудь. Вам или Кирееву.
— Зачем?
— Ну, поговорить на складах. Дать на лапу, кому там нужно.
— На лапу?
— Ну, взятку, не понимаете?
— Да, я понимаю. Не в этом дело. У них действительно нет металла. Я знаю.
— Найдется. Только коньяком не отделаетесь. Видать, жмот ваш Киреев.
Вадим усмехнулся. Он представил респектабельного профессора рядом с Вероникой, занятых одними проблемами.
— Нет. Это не так все просто, Вероника.
— Гораздо проще, чем вы думаете.
Вероника принялась разливать чай. Вечерний свет, как обычно, растворил веснушки на ее лице, сгладил худобу фигуры. Черные волосы поминутно сползали на щеку назойливой волной. Вадиму нравилось отводить их за плечо. Большего он себе не позволял. Он видел, что Вероника не понимала его поведения, и непонимание ее раздражает. Тогда, у балюстрады кафе, ей все было ясно. И она поступила так, как должна была поступить, по ее мнению, порядочная девушка. Теперь поведение Вадима ее обескураживало. Он приходил почти каждый день и вел себя словно в музее. И Вероника привыкла к этому, хотя и злилась. Сама не зная, за что…
Рука Вадима отбросила черную россыпь за плечо и неторопливо жестко спустилась по спине. Горлышко чайника качнулось, плеснув кипятком мимо стакана в блюдце.
— Перестаньте. У меня кипяток.
Вадим взял чайник, поставил его на решетку и сомкнул руки на тонкой талии Вероники.
— Что, псих напал? — строго спросила Вероника. — Или долго были смирными, застоялись?
— Неужели ничего не изменилось, Вероника? — взволнованным шепотом произнес Вадим. И прислушался сам к себе. Это что-то новое. Хотелось, чтобы прозвучало искренне, а прозвучало скучно. До тошноты.
— От вас несет водкой. Выпили?!
И Вадим вспомнил, что он выпил. Совершенно выпустил из виду. Мелькнула мысль, что этим можно все оправдать, даже назойливость. Ведь, собственно, он ради этого и выпил. А забыл из-за дурацкой фразы, которую пытался вспомнить. «Я — сир, я — одинок…»
Вадим отяжелел и лениво подошел к аккуратному серванту. Турист Семенов стоял на капроновой салфетке, как на параде.
— Вам неприятны мои прикосновения? — со значительной грустью сказал он и опять прислушался сам к себе.
Вероника молчала. Вадим переждал, ему хотелось растрогать ее. Но получилось наоборот — он, кажется, расстроил сам себя. Сентиментальная сцена.
