Юрий Рытхэу - Метательница гарпуна

— Мария Ивановна!

Маша обернулась на голос и увидела Кэргыну.

— Поезжайте, Маша. Вездеход уходит. Пойдемте.

Маша покорно пошла вслед за ним. Как неудобно шагать в кэркэре. Вуквун прав: отжила свое эта древняя одежда чукчей и эскимосов. Мало кто теперь носит кэркэры… Как шумит пламя, и как светло возле вертолета, потерпевшего катастрофу. Не надо туда смотреть! Не надо!!

И все-таки неведомая сила поворачивала ее голову в сторону лежащего на снегу обгорелого брезента. Может быть, под брезентом и нет никого? Ошиблись люди — отскочил в сторону Андрей, прыгнул в темноту, упал в снег, а его и не заметили?

— Жалко Андрея, — услышала она голос Кэргыны. — Такой человек погиб! Красиво погиб!

Но разве смерть может быть красивой? Был человек — и нет человека, разве это красиво? И сил уже нет возразить, крикнуть. Только слезы сами катятся, заполняют рот, забивают дыхание…

Маше помогли сесть рядом с водителем. Побледневший, потрясенный случившимся Ненек запустил двигатель. Заскрежетали по торосистому льду гусеницы и потащили машину прочь от зловещего костра.

Через полчаса Ненек сказал:

— Если бы не было бочки, Андрей остался бы жив. Вертолет так рассчитан, что, когда он падает, лопасти служат как бы парашютами. Получается авторотация. Воздушный встречный поток раскручивает винты и не дает вертолету камнем падать вниз…

Вездеход подкатил к гостинице.

— Вам приготовлен номер, — сказал Кэргына.

— Я пойду к сыну, — глухо ответила Маша.

— Может быть, лучше завтра?

Маша заколебалась. Но желание увидеть мальчика было так сильно, что она тут же отрицательно покачала головой.

— Нет, я пойду. Кто-то должен сказать ему. Так уж лучше я.

Дверь открыла сонная бабушка Софья.

— Кыкэ вынэ! — всплеснула она руками. — В кэркэре!

— Где Спартак? — спросила Маша и тут же услышала его обрадованный голос:

— Мария Ивановна? К нам в гости приехали?

Спартак предстал перед нею в трусиках, босиком, в накинутом на голое тело школьном кителе.

— Что с вами?

— Ничего, — прошептала Маша. — Ничего со мной.

— С папой?! — вдруг закричал Спартак.

Он подбежал вплотную к Маше, вцепился в рукав кэркэра и продолжал кричать:

— Что случилось с папой? Где он? Почему он не с вами?

Маша прошла в комнату, села на диван и прошептала, глядя прямо в глаза Спартаку:

— Нету папы… Нету Андрея Пинеуна… Был человек — и нет человека…

Последнюю фразу сказал будто кто-то другой, неожиданно возникший в Маше, мешая ее мыслям.

Спартак бросился ничком на диван и зарыдал. Он еще был ребенком, и плач для него являлся естественным выражением горя.

Старушка же опустилась у изголовья мальчика и продолжала тупо повторять:

— Как же так?.. Как же так?..

Маша всю ночь провела вместе с ними. Только к утру мальчик успокоился и заснул. Но спал всего часа два. Проснувшись около восьми, он молча встал, умылся, почистил зубы, взялся за свой ученический портфельчик.

— Никак ты в школу собрался? — с удивлением спросила бабушка.

— Папе было бы неприятно, если бы я пропустил уроки, — глухим, изменившимся за ночь голосом произнес Спартак.

Маша вспомнила, как несколько часов назад мальчик бросился ничком на диван, как сотрясались его худые плечи под бременем горя. Но сейчас это был уже взрослый человек. И до чего же он похож на того Андрея Пинеуна, с которым она везла морем песцов из бухты Провидения и который танцевал тогда древний эскимосский танец на сцене уэленского клуба.

— Может быть, тебе действительно не стоит сегодня ходить в школу? — осторожно спросила Маша.

— Нет, пойду, — ответил Спартак. — Если уж совсем не смогу заниматься, отпрошусь…

Маша дождалась здесь девяти часов и пошла в райком. По дороге она вдруг почувствовала, что стесняется мехового кэркэра, старается поскорее добраться до райкома, чтобы спрятаться там от любопытных взглядов прохожих, которые узнавали и не узнавали ее.

Похоже было, что Саша Мухин и Николай Кэргына тоже не сомкнули глаз в эту тревожную ночь.

— К нам летит большой вертолет МИ-8, — сообщил Мухин. — На нем — комиссия для расследования причин катастрофы. Из Анадыря вышел пассажирский. Останки погибшего повезли в Лукрэн. Туда ушли оба вездехода. Так что только после обеда полетим. Я разговаривал с Ходаковым, он просил отправить тебя с первым рейсом, не позднее послезавтрашнего дня. — Мухин помолчал. Потер твердой ладонью голову. — Да, горе, — глухим голосом продолжал он. — Всех спас, а сам погиб… Какой человек!

— Не забудьте, чтобы в Лукрэн взяли сына Пинеуна, — попросила Маша.

— Не забудем, — пообещал Николай Кэргына. — Из Анадыря уже вылетела Валя. А вам, Мария Ивановна, лучше бы пойти в гостиницу и хорошенько отдохнуть. Я попросил жену принести вам туда одежду.

— Да, надо бы переодеться, — машинально сказала Маша…

У крыльца ее ждала райкомовская машина.

Приехав в гостиницу и пройдя в свой номер, Маша скинула кэркэр, повалилась на кровать и зарыдала. Так она и уснула со слезами на глазах. Уснула таким крепким сном, что не слышала, как приходила жена Кэргыны, как дежурная поставила на стол термос с чаем и бутерброды.

Ее разбудили уже перед самым отлетом. Маша, не присаживаясь к столу, выпила стакан чаю, съела бутерброд и стала переодеваться…

На вертолетной площадке ждали только ее. В толпе отлетающих она узнала Валю. Рядом стоял Спартак. Когда все вошли в салон вертолета, Маша увидела там несколько железных венков с ярко окрашенными зеленой краской листьями.

— Такое горе! — всхлипнула Валя, здороваясь с Машей. — Я всегда думала, что добром у него не кончится.

— Мама, не надо, — перебил ее Спартак. — Он погиб совсем трезвым и как настоящий человек, спасая других.

— О погибших всегда говорят хорошо, — обиженно поджала губы Валя.

Она стала еще красивее — прямо столичная дама. На голове у нее была пышная шапка из меха голубого песца, на ногах — расшитые бисером корякские торбаса, шуба из первоклассной норки. Маша-то понимала толк в мехах. И знала, как шьются такие шубы. Это называется «нестандарт»…

В большом вертолете были удобные мягкие кресла. Маша всю дорогу смотрела в иллюминатор. Летчик сделал круг над местом катастрофы, словно отдавая честь погибшему человеку и честно отслужившей свою нелегкую службу машине.

Траурный митинг состоялся в колхозном клубе.

Сколоченные вместе стулья убрали прямо на улицу, а гроб поставили на возвышение. Крышка была наглухо заколочена.

Маша не слушала речей. У нее было такое чувство, будто это происходит во сне. Она старалась проснуться, чтобы исчезло все это, но ничего не исчезало. Мельком заметила, как становятся в почетный караул Кэргына и Мухин. Каким-то образом сама очутилась в почетном карауле с красной повязкой на рукаве чужого пальто. Едва сдерживая слезы, на нее в упор смотрели Антон Каанто и Сергей Кымын.

А потом она поднималась вместе со всеми на холм, где уже была вырыта могила. Когда гроб засыпали мерзлой землей, смешанной со снегом, и водрузили деревянный обелиск с жестяной звездой, прислонили венки с железными зелеными листьями, звенящими на ветру, у Маши так перехватило горло, что отнялось дыхание. Ей показалось, будто пришла и ее смерть. Маша незаметно удалилась в сторону, села на сугроб и положила в рот кусок снега.

Один за другим уходили люди с кладбища. Мухин подошел к ней, спросил:

— Когда за тобой присылать?

— Завтра.

— Послезавтра первым рейсом в Анадырь.

Маша покорно кивнула.

У могилы остались только Валя и Спартак.

Перед тем как покинуть кладбище, они тоже подошли к Маше.

— Не знаю, что теперь делать с парнем, — жалостливо проговорила Валя. — Оставлять его с бабушкой или брать к себе?

— Мария Ивановна, скажите маме, что я должен закончить седьмой класс, а потом видно будет, — попросил Спартак.

— Я думаю, он прав, — сказала Маша.

— Так ведь фактически один остается, — колебалась Валя.

— Не один! — возразил Спартак. — Со мной бабушка. И Мария Ивановна тоже…

— А вы разве не уезжаете? — удивилась Валя.

— Я вернусь, — твердо ответила Маша.

Вечером она пошла в осиротевший домик на берегу залива. Стояла отличная погода, и роскошный йынэттэт — полярное сияние — полыхал по всему небу.

Маша вошла в тамбур, некоторое время помедлила перед обитой оленьими шкурами кухонной дверью.

В кухне было темно, а плита еще теплая. Маша нашарила на стене выключатель. Вспыхнул ослепительный свет.

Села на диван и огляделась. Вещи долго живут после смерти их владельца, но по каким-то неуловимым признакам уже видно было, что нет той хозяйской руки, которая их касалась.

Маша подошла к проигрывателю и включила его. Поджидая, пока нагреются лампы и загорится зеленый огонек индикатора, смежила веки и вспомнила портрет Катаржины Радзивилловой, нарисованный неизвестным художником.