Евгений Дубровин - В ожидании козы

Эта-то подозрительно сохранившаяся кабинка и отпугивала мальчишек нашего города. Давно уже были обысканы, ободраны, «раскурочены» все на десять километров вокруг трофейные танкетки, зенитки, грузовики, и только к «итальянке» никто не решался приближаться. Было сильное подозрение, что она заминирована немцами. А что такое мины, мальчишки знали. Прошло уже больше года, как кончилась война, но у нас недели не проходило без взрыва, хотя саперы работали на полную катушку. Целыми грузовиками возили они мины за город и там взрывали.

А вот мы с Вадом ни одной царапинки не имели, хотя лазили везде не меньше других, а может, и больше. Без лишней скромности скажу – благодаря мне. Я умею логически мыслить.

Вот и сейчас.

– Представим, что мы итальянцы, – сказал я. – Мы что-то везем в этой машине. Вдруг прямое попадание в кузов. Мы скапустились. Мимо едут немцы. Они зарывают наши трупы возле дороги. Забирают все из машины, но видят, что мотор цел. Что они делают?

– Минируют, – пожимает плечами Вад.

– Представь себя минером. Где бы ты сделал вывод?

– У машины.

– Правильно. Для саперов. А для нас?

Вад сопит.

– Почему подрываются мальчишки? – спрашиваю я. – Потому, что немцы минируют все по два раза. Минеры сняли мину и ушли, довольные, а где-то рядом осталась вторая. Возле машины проходит тропинка. Видишь? Она идет как раз со стороны города. Немцы не дураки. Они знали, что рано или поздно пацаны придут к этой машине раскурочивать. Легче всего идти по тропинке. Значит, она…

Мы лежим и смотрим на тропинку, которая почти заросла лопухами, подорожником, одуванчиками. Над ней жужжат пчелы и дрожит густое лесное марево. Я представляю себя немцем. Я – толстый, маленький, потный – шагаю вдоль тропинки с ящиком и мотком тонкой проволоки. Жаркие ботинки натерли ноги. Далеко идти не хочется, я присаживаюсь вон на ту кочку. Сидя работать удобнее. Сучком делаю на дорожке канавку, кладу проволочку, засыпаю пылью.

«Фриц! – кричат мне с грузовика. – Кончай! Поехали!»

Сейчас… надо надежнее… Мальчишки обязательно придут к этой яркой, блестящей кабинке… Еще канавка, еще проволочка. Тьфу, черт… кусаются комары. Надо бы сделать еще один вывод, но неохота лезть вверх. Жарко, душно, хочется пить. Нет ли тут поблизости родника? Ага… вот он… Хорошо бы и его заминировать… Но очень уж жарко. Я шагаю к машине. Сверху мне протягивают руки…

– Ну что? – спрашивает Вад.

Я вздрагиваю.

– Мина возле вон той кочки, – говорю я.

Вад тут же вступает в спор:

– Нет, возле той.

Но я становлюсь на четвереньки и начинаю медленно спускаться вниз, ощупывая каждый миллиметр тропинки. Вад ползет за мной. Пыль сухая и горячая. Подло кусаются комары. С наших лбов катится пот и тонет в пыли тяжелыми ртутными шариками. До бугорка еще метров двадцать. Я разгибаюсь и вижу отца. Он идет по дорожке от города, смотря себе под ноги. Сразу видно партизана: кошачья походка, ни одного лишнего движения.

– Вад, – говорю я. – Глянь.

Брат оборачивается.

– Деру!

– Поздно…

Мы ползем в сторону и ложимся в высокие жирные лопухи. Пахнет паутиной, грибами и сыростью.

Отец идет быстро, черный, жилистый, в зеленых военных брюках и синей застиранной майке. Возле того места, где мы начали разминирование дорожки, отец останавливается. Видно, необычность следов озадачила его. Постояв, отец двигается дальше, еще ниже склонившись к земле. Вот уже поравнялся с нами. Мимо. Теперь отец идет по неразминированному пространству.

Я привстал. Вад схватил меня за руку.

– Пусть…

– Не говори чепухи.

Отец идет все дальше. До бугорка остается уже немного.

– Эй! – крикнул я. – Эй…

Он остановился. Прищурился на солнце.

– Так вот вы где! А ну-ка марш сюда!

Вад припустился бежать. Я за ним. Отец настиг нас в несколько прыжков, горячо задышал над самым ухом. Я сковырнулся ему под ноги. Это был испытанный прием, но он, наверно, знал его, так как перепрыгнул через меня и рухнул на Вада всем телом. Тот молча вцепился, по своему обыкновению, руками, зубами и ногами. Так они и пошли домой, обнявшись, как закадычные друзья. Время от времени Вад делал попытки укусить или поцарапаться, и тогда отец устраивал ему трепку. Я плелся сзади – не бросать же брата в беде.

Дома он выпорол нас ремнем, запер в комнате, а окна закрыл ставнями. Все это было очень непривычно. Раньше с нами так никто не обращался.

И это человек, которому мы спасли жизнь!

На следующий день рано утром нас погнали на принудительные работы, перебирать картошку. Возглавлял экспедицию Диктатор.

Картошка была вонючая и скользкая. Отец швырял ее, как транспортер. Но он был хозяин. А мы рабы. А рабский труд непроизводителен. Особенно непроизводителен был труд Вада. Брат бросит картошину, посмотрит в потолок, опять бросит. Сначала отец косился на нас и сердито сопел, а потом начал читать мораль. Не знаю, как на других, но на меня это действует отвратительно.

– Вад, – сказал я, – ты любишь скрипучие стулья.

– Нет, – ответил брат, подумав. – Не люблю.

– А раскаленные утюги ты любишь?

– Нет.

– А почему ты не любишь эти предметы?

Вад прекратил работу. Разговор его заинтересовал.

– Они скрипят и жгутся.

– В общем, отравляют людям жизнь, – обобщил я.

Отец навострил уши.

– Еще я не люблю банный лист. Как пристанет, не отдерешь. Но самая дрянная штука – картофельный клей. Сунь палец – и пропал. Не отстанет. И кто Его придумал? Как хорошо было жить без Него.

Мощный толчок свалил меня на кучу картофеля. Вад кинул картошку в ведро и не попал. Она попала в Диктатора. Тот выругался и кинулся на Вада. Я стал высыпать ведро в кучу, но промахнулся, и вся картошка угодила в спину Диктатора.

– Ах так, негодяи! – сказал он. – На отца руку поднимать? Пока на коленях не попросите прощения – не получите ни крошки хлеба.

С этими словами он захлопнул тяжелую дубовую дверь. Лязгнул замок. Наша взяла.

– Назло не буду есть до завтрашнего обеда, – сказал Вад. – А ты?

– И я.

– Давай поклянемся.

– Клянусь!

– Клянусь! Ты сильно хочешь?

– Так себе. Знал бы, наелся утром побольше.

– Выдержать запросто можно, только мать будет приставать.

– Наверняка. Будем молчать, и все.

– Ага.

С полчаса мы не разговаривали. В земляных стенах кто-то шевелился.

– Ты о чем думаешь? – спросил я Вада.

– Так… О Нем. Без Него хорошо было.

– Ага. Помнишь, как на пасеку… А в поезде… Вот житуха была.

– Вить…

– Чего?..

– А нельзя мать отговорить?.. Бухгалтер красивее…

– Не. Сейчас ничего не выйдет. Соскучилась она. Всю войну ведь не видела.

– А если на выбор: или он, или мы.

– Бесполезно.

– Тогда давай попросимся к хромому в сыновья.

– Без нее не возьмет.

– Может, дадим деру тогда?

Я задумался. Удрать куда-нибудь – это здорово, например, на юг, к морю.

– Где будем брать деньги? Не пойдешь же ты воровать?

– А побираться? Знаешь нищего на базаре?

Да, я знал этого нищего. Еще бы мне его не знать. С этим нищим у меня было связано приключение, при воспоминании о котором у меня на душе становится очень нехорошо. Я первый раз по-настоящему узнал, что такое страх.

Это был очень странный нищий. Он сидел на самом бойком месте, у базарных ворот, в черном, довольно чистом костюме, в белой рубашке, при галстуке и ничего не просил. Он просто сидел и провожал каждого глазами. Пожалуй, «глазами» – не то слово. Дело в том, что на лице у нищего была надета маска от противогаза, этакая свиная харя с огромными стеклянными глазами и хоботом. Это было настолько непривычное зрелище, что деньги сыпались на колени нищему почти непрерывно. Причем многие даже не читали надписи на дощечке возле него. А надпись была не менее удивительной, чем сам нищий. Вот что там было написано:

Этот нищий почему-то сильно интересовал меня. Я подолгу простаивал где-нибудь неподалеку, наблюдая за ним. Я установил, что он действительно слеп и глух (как-то на него чуть не опрокинулся воз с сеном, а он даже не пошевелился) и, хоть и провожает каждого «взглядом», но делает это наобум.

Ровно в шесть часов вечера нищий собирал свои пожитки и уходил.

Как-то раз я решил проследить за ним. Я довольно долго шел за нищим по узким улицам городка, держась на почтительном расстоянии, хотя он не мог ни увидеть, ни услышать меня.

Город кончился, а мы все шли. Начало темнеть. Я уже подумывал, не вернуться ли мне назад, как вдруг нищий исчез. Это случилось неожиданно. Шел человек по дороге, а потом как сквозь землю провалился. Я растерялся. Кругом были заросшие кустарником овраги. Ни одного дома, ни одной живой души. Вдруг я почувствовал за своей спиной движение. Я резко оглянулся и увидел нищего. Он на цыпочках крался ко мне. Это было так невероятно и страшно, что я чуть не упал, а потом припустился бежать и бежал до тех пор, пока не выбился из сил. Вот когда впервые я понял, что такое страх.