— Какая организация? — спросил Мокеев, принимая путевку. Что-то в усатом лице водителя мелькнуло отдаленно знакомое, однако не вспомнилось.
— Не узнаешь меня, старшой? — спросил водитель.
Мокеев всмотрелся:
— Нет, брат, прости, не узнаю.
— Крестник твой... помнишь?.. Вниз головой... Не узнал? Запамятовал, старшой... Вот тут у меня, — водитель провел пальцем над верхней губой, — вот тут метка у меня — заросла, вишь, волосом...
— Да ну! — радостно удивился Мокеев. — Если метка, то помню. Николай?
— Как же, Николай! — расцвел водитель, и теперь, когда он улыбнулся, Мокеев окончательно узнал. И вправду крестник...
— Где ж ты теперь? — еще спросил Мокеев, держа путевку развернутой — можно было прочитать контору по штампу.
— У художников я, при ихнем союзе, — сказал Николай, — вот на этой старушке служу, можно сказать, сам собрал...
— Да уж вижу, что сам, — сказал Мокеев и расписался в путевом. — Заходи, Николай, как время будет, я тут через два на третий дежурю...
— Спасибо, зайду.
На Николаевой машине осмотр закончился. Мокеев сунул вконец застывшие руки в карманы шинели, пошел к зданию, в дежурку, и ясно вспомнил встречу с Николаем — ту, первую...
Он тогда еще старшиной был, Мокеев, у Булыгина помощником — это ему позже звездочку на погон посадили, месяца через три, когда он остановил пьяного, вспрыгнул на капот и закрыл собой ветровое стекло; как под колеса не свалился — до сих пор чудно и страшно! А тогда Мокеев на дежурство шел, вечером, поздно было, темно и скользко, как сегодня вечером будет. Он шел на дежурство после ужина — темнота, но фонарь у Мокеева был с собой, аккумуляторный был фонарь, с автомобильной фарой, метров на сто брал — прожектор. Через переезд прошел, слышит, машина сзади уркнула, осветила. Мокеев посторонился пропустить, свет скользнул еще вбок и погас. И мотора вдруг слышно не стало. Мокеев обернулся — темень. Включил свой прожектор, посветил на дорогу — нет никого. Что за черт, пригрезилось, что ли?.. Посветил на обочины — опять нет никого. И не слышно ничего, вот беда. Ну, думает, чудиться начинает, на пенсию пора... Помнится, засмеялся еще — на пенсию... Только армию отслужил, двадцать три годика огурчику, только-только сынишку запланировал — и на пенсию...
Повернулся дальше идти, потом решил-таки проверить себя, еще посветил, сбоку от дороги, справа, по ходу. Чертовщина... Нет ничего. Слева посветил — хорошо, догадался слева посветить. Скользко было — машину влево занесло, на чужую сторону дороги, и опрокинуло там, слева, задом наперед поставило и опрокинуло. А к дороге в том месте болотце подступает, и легла трехтонка мягко, как на поролоновый диван завалилась, без звука. Подошел Мокеев тогда к машине, посветил — колеса еще качались. Кабина крышей в грунт ушла — и ни звука оттуда. Покрутил Мокеев фонарем, шофера думал увидеть: выскочил на ходу или вылезть успел... Не видать. Посветил в кабину — там он, голуба, глаза налились и горло, видать, схватило у него — ни крикнуть, ни позвать... «Живой?» — спросил Мокеев. А тот: «Чего вылупился? Тащи меня отсюда, и фонарь сунь подальше, а то...»
Чего «а то», Мокеев понял сразу — сильно пахло бензином: то ли пробки у бака не было, то ли сорвало — думать некогда, схватил он шофера, начал тащить. А тому рукав ватника прищемило, да крепко так — пришлось без рукава вытащить. А сам он и шевельнуться не мог, прижало, да еще вверх ногами — не распрыгаешься...
Вытащил Николая, от того бензином разит, а в те годы еще на этилированном ездили — до тошноты. Вылезли они на дорогу, а за спиной такой фонтан вспыхнул — никакого фонаря не нужно, все болото засветилось. Отошли подальше, повернулся Николай, смотрит на костер и молчит. Из-под шапки у него пот льет, лицо дергается, и весь он вздрагивает, будто озябшая лошадь. Ну там акт, протокол — как полагается, все оформили. Отогрелся Николай, на следующий день (Мокеев отдыхал после дежурства) пришел домой к Мокееву: «Ты, браток, извини, но я тебя как человек прошу — выпей со мной». Мокеев отказывался, ссылался, что не пьет, он и вправду не пил совсем. Но Николай сказал: «Я тебя вот как прошу, я тебя нижайше прошу, очень». И Мокеев сдался. И они выпили по стакану и поцеловались. И посейчас Мокеев помнит тот вечер, и ту бутылку водки, и то ощущение жизни, которое исходило в тот вечер от тезки. Мокеев так проникся тогда этим ощущением, что будто не он Николая, а Николай его вытащил из опрокинутой кабины за минуту до замыкания аккумулятора, и будто не Николай ему, а он Николаю взахлеб рассказывал, как перед самым переездом почему-то выбросил недокуренную «беломорину», — случая такого не было, чтоб недокуренную выбрасывать, а тут — выбросил...
Вот такой крестник был у Мокеева, и он рассказал Булыгину на следующем дежурстве про этот вечер, про эту бутылку и про недокуренную «беломорину». И Булыгин сказал: никогда не пей с водителями, забудь это дело раз и навсегда. Мокеев сказал тогда, что тут ведь случай особый. И Булыгин согласился: тут — да, особый случай. Но больше не пей.
После того случая тезка куда-то пропал — то ли уехал, то ли в район перевелся, Мокеев точно не знал, знал только, что Николай бросил курить.
«Надо бы спросить — курит ли теперь», — подумал Мокеев и вошел в дежурку.
Динамик будто ждал его — тут же захрипел и произнес что-то невразумительное.
— Это пятьдесят третий, — сказал Олег и нажал тангенту. — Пятьдесят третий, заглушите мотор, вас не понять.
Пятьдесят третий заглушил мотор, и стало чуть внятнее:
— Шестой, шестой, я пятьдесят третий, как слышите?
— Слышу, разбираю вас, — сказал Олег, — прием.
— Шестой, тут на Зареке «Жигули» опрокинулись, без жертв, крыша, стекло, фары и еще по мелочи наберется рублей на триста, машина на ходу — можно пригнать в ГАИ? Прием.
— Давай, пятьдесят третий, гони, — сказал Олег глянув на Мокеева. Тот кивнул. — Гони, прием.
— Слушаю, будем минут через двадцать, — сказал пятьдесят третий — парень он опытный, ничего не пропустит, пусть сам и пригонит. Мокеев погрел руки у батареи, покрутил телефонный диск, набрал бюро погоды. Обещал ему механический голос дождь и минус три градуса.
«Первая ласточка уже есть», — подумал Мокеев про неведомые «Жигули» и приготовил бумагу и авторучки.
Взглянул на часы — они показывали два. Через два часа нужно бы проехаться по Урицкого, Валя должна идти с работы. Через два часа, повторил для себя Мокееа, и тут вошел лейтенант из ВАИ — военной автоинспекции.
— Привет, коллеги! — сказал лейтенант. — Что ж вы заставляете нас вашу работу ломить? Принимайте обормота, он по вашей части, вот... — За лейтенантом вошел мальчишка лет пятнадцати, усики уже пробиваются, глаза бегают, морда растерянная, а перчатками-крагами хлопает себя по ноге, будто не терпится ему.
— Вот, гражданин обормот, — снова представил его лейтенант, — ехал на мопеде и еще на багажнике пацана вез. Как под «КРАЗ» не угодил — чудо какое-то, наверное бог все-таки есть, не попустил, в полуметре колесо прошло...
Булыгин говаривал: земля размокла, колеса асфальт наматывают... или: проси, Мокеев, песок, нету трения... Булыгин любил высказываться. И таким вот соплякам бездумным, как этот мопедист, говорил Булыгин то, что сейчас повторит Мокеев, слово в слово:
— Сколько вам лет, молодой человек? Фамилия, имя, отчество?
— Пятнадцать. Будет в декабре. Санин, Женя.
— Со скольких лет можно ездить на мопеде по городу? А, Санин?
— С... четырнадцати... — как можно уверенней ответил пацан.
— А в чем ваше нарушение, вы поняли, Санин Женя?
— Понял, я больше не буду.
— Заверения — потом, когда разберемся. Меня интересует, что вы поняли, Санин Женя. В чем ваше нарушение, Женя Санин?
— Ну... ехал я... ну, это... скользко, ну, приятеля вез...
— Ну-ну. Теперь слушайте меня внимательно, Санин Женя. Но сначала пойдемте посмотрим ваше средство...
Мопед стоял в коридоре. Посмотрели, вернулись в дежурку.
— Так вот, Санин Женя. На таком мопеде ездить разрешается с шестнадцати лет. Так что это первое ваше нарушение. Кто купил вам мопед? Папа? Так, спросим с папы. Где папа? В командировке папа. Так, это мы сейчас проверим, Санин Женя. Второе — вопрос: когда вы получите паспорт? В шестнадцать лет, правильно. Паспорт закрепит за вами, Санин Женя, гражданские права и даст вам право, относительное пока, распоряжаться собственной жизнью. Так? Я понятно говорю? Понятно, хорошо. Право распоряжаться собственной жизнью что означает? Ну, можно пойти работать, можно прописаться — дома или в общежитии, так? Так. Я рад, что вы согласны. Но запомните, Санин Женя, что даже паспорт, который вы получите через год, не даст вам права распоряжаться жизнью других людей. Вот здесь главное ваше нарушение, Санин Женя, — вы посадили на багажник пацана, посадили на багажник собственного мопеда и, стало быть, рисковали не только своей головой, но и головой приятеля. Какое вы имеете право рисковать чужой головой, Евгений Санин, если вы даже собственной еще не распоряжаетесь?
