— Милиция-то у вас есть?
— Милиция? Дядя Гриша. Мы с ним уже выпили и договорились. Он нас только предупредил, чтоб без ножей и лицо не трогали, а я погорячился. Но Витя-морячок сообразил: «Надо ее водкой напоить». Сбегали, принесли. Тут она кусалась, царапалась, плевалась, но не кричала и не просила, видимо, все же гордость осталась. Мы ей влили два стакана, неполных, часть разлили, но она утихла, вырвало ее, она вся перепачкались, стала плакать. Мы пошли за девками, говорим: «Идите, возьмите Лидку, пьяная валяется!» Отвели ее домой, все же видят, в каком она виде, а ее совсем разобрало, еле идет. А девкам мы сказали, со строителями ее видели. Стройбат около нас стоял. Мать как вышла, увидела ее, услышала о стройбате, по морде ей, чтоб видели все, какая она принципиальная! Из дому, говорит, выгоню! Вот тебе и Лидочка! А сейчас за шестьдесят рубчиков вкалывает на стройке в Новгороде подсобницей. Я в прошлом году ездил, заезжал специально посмотреть: живет в общежитии, одна койка, нищая, в общем, уже полапанная, а я еще мечтал о ней! Вот так!..
— Ну и сволочь же ты! Махровая!..
— Чего?
— Сволочь, говорю, гнусная! Машина резко прижалась к тротуару.
— Гони деньги и вылетай отсюда, гад!
Таксист сунул левую руку, но Новиков навалился на него, ударил коротко в поддых. Шофер охнул, осел.
— Брось, что ты взял! Лязгнуло железо.
— Я тебя выучу, хамло! Поехали, чего смотришь!
— До первого милиционера. Сдам сейчас к черту!
— Я тебя самого сдам: вылетишь из Москвы и из партии, дерьмо! Шофер затаенно и молча посмотрел, но ехал ровно, не останавливаясь.
— Здесь останови. Машина остановилась.
— Сдай назад.
— Куда я сдам? Пассажир сказал тихо:
— Сдай.
Машина поехала назад.
— Теперь вперед два метра. Проехала вперед точно два метра.
Новиков достал деньги, записную книжку, записал номер.
— А свидетелей не было, и я ничего политического не говорил.
— Разберемся. Давай сдачу!
Получил сдачу.
— В партию, значит, вступил, за границу рвешься поехать, машину купить?.. Прыщ деревенский.
— Ты, конечно, человек, а я — нет, — очень спокойно сказал таксист. — Тебе — можно, другим — нельзя!
— Ты…
Но тот смотрел и молчал. Спокойно смотрел. Новиков вышел, и тогда он закрыл за ним дверь и аккуратно, без рывков, отъехал.
Новиков дождался, пока машина исчезла среди других машин.
Прошел двор. Еще один. Оглянулся. Шагнул в парадное.
Поднялся по лестнице.
Остановился перед дверью. Дал два коротких звонка.
Ждал. Посмотрел на часы.
Дверь распахнулась. Он шагнул туда, еще раз кинув взгляд на лестницу. Дверь за ним закрылась.
Он обнял ее, и она зарылась в него и спряталась, прижавшись к его груди. От, тихо гладил ее голову, волосы, и они долго стояли, чувствуя тепло друг друга.
Потом она раскладывала букет в красивой вазе.
Поставила вазу на маленький низкий столик.
Поставила рюмки, поставила тарелки. Разложила ножи и вилки.
— Еще один пропавший день. — Он выложил из портфеля конфеты, лимоны, яблоки, бутылку коньяка и бутылку боржома. — Суета и разговоры. Иштван приехал. Надо будет его пригласить.
— Ты нас познакомишь?
Но он говорил о своем.
— Не пойму Виктора: есть конкретное интересное дело! Ноет и ноет! Надоело!..
— Ты просто устал, — сказала она. — Много работаешь.
— Если бы! Я не работаю, я функционирую. А потом удивляешься, куда уходит время. Живем, как цари, барствуем, тратим жизнь на необязательные разговоры.
Она молча и осторожно погладила его. И он вдруг успокоился — затих.
— Глупо, конечно, — уже улыбался.
Выключили верхний свет и включили маленькую настольную лампу и поставили ее на пол, накрыв косынкой.
Он выключил радио, и в сумерках и тишине стало слышно тиканье маленького будильника. Она зачем-то взяла его и завела.
Он перебирал пластинки. Выбрал. Поставил на проигрыватель. Приглушил звук. Мелодия была старая, классическая.
Он сидел на тахте. Откинувшись. Прикрыв глаза.
Она сидела напротив и смотрела на него.
— Ты здесь? — спросила она. — Тебе плохо?
— Когда с тобой — нет. — Он открыл глаза.
Она сразу вся засветилась.
— Ты устал. Ты устал, — уговаривала она его, как маленького ребенка. И гладила его волосы. — Ты устал. Отдохнешь — и все пройдет. Слушай, что я тебе говорю… Ты хороший… умный… — перечисляла она. — И мой любимый! Помни об этом, и тогда все печали отойдут…
— Куда? — спросил он.
— Я их отгоню.
— Отгоняй!.. Отгони!!.. — Взял ее руки, стал их осторожно целовать. Тронул губами висок… шею… губы.
…Потом сидели за столом.
— За тебя!
— За тебя, мой милый!
…Он снял пиджак. Снял галстук. Стал расстегивать рубашку.
Она остановила его.
— Посидим, у нас есть еще время.
Он обнял ее, взял на руки, стал носить по комнате. Она счастливо смеялась.
Он опустил ее на тахту. Долго целовал.
Онасказала тихо:
— Подожди, я встану.
Он сел. Разлил снова коньяк. Нехотя стал жевать яблоко.
Она принесла простыни и подушки. Села рядом, обняла, поцеловала.
Он поднял рюмку и снова сказал:
— За тебя! Ты — моя любимая! — И он бережно погладил ее по голове.
Она закрыла глаза от счастья, потянулась к нему и поцеловала ему руку.
Потом он расплетал ее старомодную косу, и она затихла от счастья.
Потом он снял рубашку, и она сказала тихо:
— Погаси свет.
Он погасил свет, и на фоне серого окна было видно, как она снимает платье через голову. Он спросил ее:
— Пластинку оставить или выключить? Она тихо засмеялась и сказала ласково:
— Как тебе нравится, мой милый.
Он прошел через комнату, снял иглу, послушал тишину и снова поставил пластинку.
За окном разгуливал, постукивал, поскрипывал ветер.
Старая музыка рассказывала про вечные старые страсти. Потом она кончилась, и стало слышно, как за стеной о чем-то зло и раздраженно спорили женские голоса.
…Зазвонил будильник. Она протянула руку и остановила его. Включила свет.
Молчали. Он сказал первый:
— Пора.
Она попросила:
— Есть еще время, я приготовлю кофе.
Она поцеловала его, встала, запахнулась в халат и вышла.
Он сел. Посидел, устало закрыв глаза. Налил рюмку. Выпил. И тут же налил другую.
Его вещи аккуратно были развешаны на спинке стула.
Он вздохнул тяжело. Еще раз выпил. Достал сигареты.
Курил, лежа на спине.
Вошла она.
— Как ты, милый? Возьмешь красное полотенце.
…Он стоял под душем. Долго. Неподвижно. Закрыв глаза…
Разглядывал свое лицо в зеркале. Разгладил пальцами мешки под глазами.
…Чистил тщательно зубы.
…Оделся. Причесался. Осмотрел себя.
Онасказала за дверью:
— У меня все готово, милый.
— Иду.
Постель была прибрана. Шторы раздвинуты, и окно открыто. Старый, истрепанный диванчик застелен вытертым ковриком.
Комнатка была маленькая, уютная, вся в салфеточках, вышивках. Все это вылезло при свете, и все это делало ее жалкой и бедной.
Девушка уже переоделась, надела туфли, сделала другую прическу и сейчас сидела перед зеркалом и подводила глаза.
— Извини, — сказала она.
Кофе уже был на столе. Она налила ему чашку.
— Ты будешь с коньяком?
— Спасибо.
Кофе пили молча. За стеной было слышно радио. Кажется, передавали «Последние известия».
— Кофе хороший, — сказал он.
— Спасибо, — сказала она. — Я очень старалась.
Помолчали.
— «Последние известия», вроде, уже передают? — сказал он. — Сколько же времени?
— Одиннадцать.
— А подруга во сколько придет?
— У нее вторая смена.
— Ты будешь ждать ее?
— Да.
— Ты занималась сегодня? — он кивнул на учебники.
— Занималась.
Опять молчали и пили кофе.
Он оделся, собрался. Она стояла рядом — стройная, красивая, молодая и очень спокойная.
Он сказал:
— До свидания, Танюша!
— До свидания, Володя!
Он приобнял ее, и она потянулась к нему, растеряв все свое спокойствие.
— Как не хочется, чтобы ты уходил!
Он пожал плечами.
— Извини.
За дверью по лестнице шли люди, и слышны были их голоса, видимо, возвращались из гостей. Они подождали, когда голоса затихли, и тогда он приоткрыл дверь, улыбнувшись на прощание натянуто и несколько раздраженно.
Он быстро спустился по лестнице.
Вышел из подъезда и, не оглядываясь, быстро зашагал.
Ехал в такси по ночному городу. Молчал таксист, молчал и он, думая о своем.
Поднимаясь по лестнице своего дома, он вытащил из портфеля завернутый в газету цветок, расправил лепестки. Газету скомкал и отбросил.
