— Я человек крайностей. Либо давайте ставить этот эксперимент на научную основу, либо вернемся к нормальной работе. Пока мы занимаемся вспышкопускательством, — заключил Рудаев.
— Не об этом вам сейчас нужно думать, Борис Серафимович. — Троилин глубоко вздохнул, положил на стол свои большие жилистые руки, руки человека, познавшего физический труд. — Вы бы лучше подумали о себе.
— В каком смысле? — спросил Рудаев, огорошенный тем, что весь его заряд прошел мимо цели.
— Надо больше работать.
Рудаев растерялся. Это что-то новое. Почему у директора создалось такое впечатление о нем? II с каких пор? Троилин заставал его в цехе в любое время суток. Значит, кто-то оговорил его. Но кто? И почему поверил директор вздорным наветам?
— А вы не уточните, насколько больше работать? — взяв себя в руки, спокойно спросил Рудаев. — Я прихожу в семь утра и ухожу в двенадцать ночи. Два часа у меня перерыв. Выходит, меньше пятнадцати часов я не работаю. Иногда больше. Вот если бы вы сказали «лучше работать», мне нечего было бы возразить. Нет пределов для лучшего.
— Я информирован иначе.
— Кем?
— Я не обязан вам докладывать.
— Возможно. Но вы не обязаны и верить каждому. Самую справедливую оценку заместителю может дать только его непосредственный начальник.
Троилин несколько мгновений изучающе смотрел на Рудаева. В глазах мелькнула усмешка, которую можно было истолковать и так: «Э-э, да ты еще и глуп».
— Так что перепроверьте ваши агентурные данные у Андрея Леонидовича, — с вызовом произнес Рудаев.
— Эту оценку и дал Андрей Леонидович.
— Он не мог так сказать! — В голосе Рудаева проскользнули металлические нотки.
— Значит, я…
— Не мог он так сказать! — повторил Рудаев. — Он понимает, что такое пятнадцать часов подряд в цехе, даже в мои тридцать лет…
— Значит, я… придумал?
— Не мог…
У Троилина полное добродушное лицо, мягкие очертания губ, подбородка, спокойные, усталые глаза. Но сейчас гнев словно бы отточил черты, сделал их резкими, а взгляд острым. Заметив эту перемену, Рудаев счел дальнейший разговор бесцельным и поднялся.
— Как ни мало я работаю, — сказал, остро блеснув глазами, — но и сегодня раньше двенадцати…
— Нет уж, погодите! — грубо перебил его Троилин. — До сих пор я в лжецах не ходил. II репутация моя мне дороже ваших отношений с начальником.
Он нажал кнопку на коммутаторе, попросил диспетчера вызвать Гребенщикова с совещания у главного инженера.
— Повторите, пожалуйста, что вы говорили мне о Рудаеве, — потребовал Троилин, едва Гребенщиков переступил порог.
Никогда еще не приходилось Рудаеву видеть своего начальника, человека с очень быстрой реакцией, в замешательстве. Он долго молчал, потом резко вскинул глаза. Они были холодные и уверенные.
— А, собственно, для чего это нужно? — спросил наконец, выдавив подобие усмешки.
— Для воспитания у этого юноши уважения к людям старшего возраста. Он мне не поверил.
— Уважение не воспитывается таким образом, — как бы вскользь заметил Гребенщиков.
— Виляете?
— Нет, почему же. Я действительно говорил, что Рудаев — заместитель молодой, что его еще надо натаскивать, следовательно, тратить время и силы.
— И все?
— Примерно все.
— А что он мало бывает в цехе? Что приходится работать за него?
— Н-не совсем так…
Резко поднявшись, Троилин зашагал по кабинету. Четыре шага к окну, поворот, четыре шага обратно. На его языке это называлось превращением энергии нервной в механическую.
— И не утверждали, что Рудаев восстает против третьей печи, потому что она требует постоянного внимания, а он ленится?
— Чего не было — того не было.
Троилин пытливо рассматривал Гребенщикова. Не возмущение — любопытство сквозило в его взгляде. Неведомой до сих пор гранью повернулся человек, и упустить такой великолепный случай поглубже прощупать его не хотелось.
— Больше вы ничего не можете вспомнить?
— У меня еще не последняя степень склероза.
Глаза Троилина потухли, лицо сморщилось как от зубной боли.
— А на какой стадии склероза забывают то, что произошло два часа назад? Вы свободны. — Троилин взмахнул большой лобастой головой, выразительно посмотрел на дверь.
— Но у меня…
— Вы мне сейчас не нужны.
— Игнатий Фомич…
Гребенщиков не хотел оставлять Троилина наедине о Рудаевым. Он знал по опыту, что большей частью правым оказывался тот, кто последним выходил из этого кабинета.
— И попрошу вас на огонек ко мне для дружеских излияний не заходить. Понадобитесь по делу — вызову. Если что-нибудь- потребуется от меня, есть телефон. Все, — сказал Троилин на одном дыхании и плотно свел губы, словно их сжали невидимые щипцы.
— Рудаеву пора в цех, — ненастойчиво пробубнил Гребенщиков. — Надо принимать рапорт.
Ответа не последовало, и, пожав плечами, Гребенщиков вышел.
Троилин долго глядел в окно, хотя за ним ничего, кроме огней города, видно не было. Молчал и Рудаев, испытывая неловкость от ненужности своего присутствия здесь.
— Вы знаете, с кем труднее всего работать руководителю? — неожиданно спросил Троилин. — Не с лодырями, даже не с пьяницами. С лгунами. Каждый раз приходится решать задачи, которые они тебе задают, и каждый раз определять поправочный коэффициент — насколько человек ловчит. Далеко не всегда это удается.
Рудаев молчал. Начальника своего он знал много лет и привык ему верить. Гребенщиков мог соврать для пользы дела, но оболгать человека, руководствуясь мелкими мотивами… Что же толкнуло его на такой шаг? Хотел предварить разговор с директором о третьей печи, нанести контрудар, дискредитировать противника? Значит, нет у Гребенщикова убедительных доводов в защиту тепличного режима, и он решил таким способом обесценить доводы заместителя. Почему? Чувствует шаткость своих позиций?
— Ну как мне работать с Гребенщиковым дальше? — словно про себя рассуждал Троилин. — Ведь почти нет лгунов… избирательных, что ли, таких, которые в одном случае лгут, в другом говорят правду. Но это еще куда пи шло, когда ложь портит личные отношения. Она обретает другую форму, выползает за стены цехов и заводов, и, главное, для нее придумано мягкое, почти юмористическое наименование — очковтирательство. Вы чувствуете, какой легковесный термин? А за ним ведь кроются тяжелейшие уголовные преступления, подлоги. Завышаются показатели, выплачиваются премии, делаются неверные выводы. Да за такое по своду законов Российской империи каторжные работы полагались! Ну, мы либеральнее. По уголовному кодексу — от года до трех. Но и это в кои веки случается… Да, вносит хаос в пашу жизнь ложь, вносит… Она становится общественным бедствием… — Неожиданно Троилин рассмеялся. — А неплохо было бы установить «звания» для особо отличившихся: «Лгун первой категории», «Дурак первой степени». И соответствующие значки.
Рассмеялся и Рудаев.
Редактор газеты «Приморский рабочий» Роберт Арнольдович Филипас внимательно просмотрел трудовую книжку. Лагутина Дина Платоновна. Инженер-металлург. Работала в бюро рационализации Магнитогорского металлургического комбината. Закончила заочные литературные курсы. Сотрудничала в газете «Металлург». Сочетание не так часто встречающееся.
— А что потянуло вас на юг? — с любопытством спросил он Лагутину.
— Юг, — коротко ответила она.
— А в Приморск?
— У меня тут родственники, есть крыша над головой. Город нравится и завод, говорят, сложный. С проблематикой.
— Вот, вот, — удовлетворенно сказал Филипас. — Откровенно говоря, надоело мелкотемье, очерки с цветочками. «Тяжело вздыхала домна», «Пламенем дышала мартеновская печь». Все дышит, все вздыхает… Красиво, торжественно, романтично, но… Постановочные статьи нужны, — он заглянул в трудовую книжку, — Дина Платоновна… Чтобы заставляли думать и принимать решения. И то, что вы работали на таком комбинате, да еще в БРИЗе, где решаются сотни технических проблем, — верно ведь, сотни? — так вот то, что вы там работали, меня особенно подкупает. Но, ради бога, не заражайтесь модной болезнью — всеядностью. Успеха журналист достигает, когда у него свое направление и свой профиль. У вас будет возможность копать глубоко. А когда вы столько успели? И трудовой стаж, и институт, и курсы.
— Методом уплотнения времени. Работала и училась, училась и работала.
— Я вас возьму с месячным испытательным сроком. Не спешите. Пересмотрите подшивку хотя бы за полгода. Это введет в курс нашей жизни. Потом познакомитесь с заводом. Тоже не спеша. А к концу месяца — статью. Одну, но звонкую.
— У вас есть конкретное предложение?
