Лебедку нашу признали в Москве, взяли ее в павильон механизации, а мы, Родионов и я, стали участниками Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.
И неожиданно вызвали в Москву.
Боже мой! Во что же одеться? Военное все обветшало, а гражданского костюма я еще не приобрел.
Директор совхоза был педант и категорически заявил:
- Без приличного костюма в Москву не пущу, вдруг сам нарком пожелает принять!
Подходящего костюма на мои по-девичьи узкие плечи не удалось найти даже в Ялте. Выручил совхозный кладовщик Фрадкин. Он достал из своего древнего сундука насквозь пропахший нафталином бостоновый костюм дореволюционного покроя. Портной не спал ночь и отлично справился с делом, накинул на мои плечи первый в моей жизни приличный костюм.
Он мне здорово понравился, только одно омрачало - неистребимый запах нафталина, от которого меня сначало мутило. Я быстро пообвык и перестал ощущать нафталиновый мармелад, но люди подозрительно косились. Так было и в вагоне скорого поезда, так и в приемной наркома.
Пришел нарком, и я обо всем забыл.
Горячо, с приятным кавказским акцентом он говорил о советской марке вина, благодарил нас за труд. Нарком подошел ко мне, улыбнулся дружески и спросил:
- Скажи, что тебе надо?
Я гаркнул на весь кабинет:
- ДИП, товарищ народный комиссар!
- Не понимаю.
- Токарный станок завода «Красный пролетарий» марки «Догнать и перегнать»!
Он засмеялся, быстро подошел к столу, что-то записал, а потом снова ко мне:
- Что себе хочешь? Лично!
- ДИП!
- А, заладил… Будет тебе станок, обещаю.
На прощанье протянув руку, между прочим спросил:
- Скажи, если не секрет, где такой костюм достал?
Я готов был сквозь землю провалиться.
- Зачем краснеешь! Крепкий материал, век не сносить!
Каждому из нас нарком подарил по фотоаппарату «ФЭД», пожелал доброго здоровья и простился.
Вечером в номер гостиницы пришла именная посылка: принес какой-то товарищ, вручил мне.
- Это вам от наркома.
Разворачиваю посылку - новый костюм, серый в полоску.
Я ахнул.
- Примерьте, пожалуйста, нарком просил.
Вот это был костюм!
В совхозе я про костюм, конечно, никому ни слова, зато о станке протрубил вовсю. Он так нужен был, что мы даже не верили: а вдруг не пришлют? Станок-то такой в то время был редкостью.
Про костюм все же узнали. Как-то приходит в механический цех винодел Охрименко, ставит на стол тридцатилетнюю мадеру, разливает по стаканам, подмаргивая, поднимает тост:
- За наркомовский костюм!
Весной 1941 года мы получили наряд на долгожданный станок. Обещали прислать в конце июня, не позже.
То- то на радостях вина попили!
Все складывалось хорошо, но неожиданно поднялась температура. Меня направили на лечение в Алупку.
2
Тут- то и застала война.
За сутки опустел курортный городок. Что-то грустное и жалкое было в затихших залах дворцов, в корпусах нарядных здравниц. Лишь буйно цвели магнолии, над ними жужжали пчелы.
Только в нашем санатории тлела жизнь, и нам даже пытались внушить, будто для нашего брата ничто не изменилось, лечение продолжается, и никаких отъездов.
И все- таки на следующий день я покинул Алупку и застрял в Ялте.
Каким- то лишним я почувствовал себя в суматохе первых военных дней; все, чем я жил до сих пор, теперь не имело смысла и уходило далеко-далеко от меня.
Где мои однополчане? Может быть, кто-то из них вот сейчас ведет воздушный бой?
Я заглянул в райвоенкомат, хотя знал: никому здесь не нужен. Я - белобилетник, этим сказано все.
Иду в райком. Секретарь Борис Иванович Герасимов посмотрел на меня удивленно:
- Тебе что?
- Вот оставил санаторий… Пришел…
- И правильно сделал. Давай в совхоз, лично отвечаешь за отправку автотранспорта по мобилизации. Чтобы ни сучка ни задоринки.
За двое суток совхоз стал другим. В гараже, мастерских, кузне - ни души! Слесари, трактористы, шоферы ушли на фронт. Одиноко торчит бетонный фундамент с анкерными болтами под ДИП, который так и не пришел и не придет. У верстака копошится Евтихий Иванович, старик слесарь, подгоняет головку к винодельческому прессу, но сразу видно - работает только по привычке.
Началась странная жизнь поселка без мужчин.
Я просыпался рано; как всегда, выходил на наряд под столетнюю чинару у винзавода, слушал директора, который старался не изменять своей выдержке. Но распоряжения его уже не имели смысла. Фронт неудержимо катился на юг, и кому нужны были мы - виноделы и виноградари - со своей подготовкой к уборке урожая?
Надо было что-то делать. Напросился на медицинскую комиссию, но меня забраковали: не годен в авиацию, не годен даже в хозкоманду.
Написал письмо в областной комитет партии, ответа не последовало.
Дмитрий Иванович Кузнецов, секретарь нашей партийной организации, такой же больной, как и я, строго предупредил:
- Поменьше эмоций, а давай демонтируй ценное оборудование.
«Значит, положение ухудшается», - подумал я. За неделю-другую упаковали электромоторы, два генератора, трансформаторы и отправили все это на Кавказ на парусном судне. На нем же эвакуировали из массандровских подвалов редкую коллекцию старинных вин. Были вина испанские - семнадцатого века, потемкинские - восемнадцатого, голицынские - девятнадцатого.
К счастью, коллекция «вынесла» войну и полностью сохранилась. В 1945 году она вернулась в Ялту, и сейчас замшелые бутылки вековой давности хранятся в нишах коллекционного зала.
Наконец меня вызвали в райком партии к Борису Ивановичу Герасимову - второму секретарю.
- В обком писал? - торопливо спросил он.
- Так точно!
Герасимов подумал.
- Может, все-таки на Кавказ, а?
- Не могу, Борис Иванович. Решил твердо.
- Раз так, то пойдешь в истребительный батальон. В своем же Гурзуфе возьми под начало роту. Ясно?
Ротой командовал несколько дней, вскоре отозвали в Ялту и назначили начальником штаба городского истребительного батальона.
Обязанностей у истребителей хватало: охрана побережья от фашистских десантов, контроль за дорогами и многочисленными тропами, засада на дезертиров - они, к сожалению, стали появляться в окружающих лесах.
Нас предупредили: фашисты намереваются взорвать Байдарские ворота - единственный выход на Севастополь.
Бросили к воротам усиленный наряд истребителей.
Заметили пожилого человека. Он осторожно шел по горной тропе, усыпанной листвой, оглядывался. Окликнули - побежал.
Он так и не смог объяснить, почему оказался в тридцати километрах от лесничества, в котором работал.
В райотделе НКВД дал показания: он ждал фашистских диверсантов, которые должны были подъехать к Байдарам на грузовой машине в советской милицейской форме.
Неделю и мы поджидали эту машину, но увы… Кто-то, видать, предупредил врага о провале агента-проводника.
Жаркие бои под Одессой. К нам все чаще и чаще стали прибывать пароходы с ранеными и эвакуируемыми.
Ялтинцы, заметив на горизонте дымок, высыпают на набережную. Одни надеются встретить родного человека - может оказаться среди раненых, другие просто хотят помочь тем, кто пролил кровь свою, испытал тяжесть осады. Несут вино, фрукты, домашнюю пищу.
Фашисты начали нападать на суда с красными крестами.
Ночами в морских далях мигали неизвестные огоньки - кто-то кому-то сигналил.
Сторожевые катера гонялись за призраками, а мы, истребители, сбиваясь с ног, прочесывали леса, но…
Над всем уснувшим побережьем струился тугой ветер, стояла тревожная тишина, редко перебиваемая гулом дизеля, идущим из пугающей пучины моря.
Парни в серых халатах, хлопотливые сестры, хмурые санитарки, вечно куда-то спешащие врачи стали хозяевами курорта.
Раненые прибывали и прибывали, все больше госпиталей развертывалось в корпусах здравниц.
Это нас тревожило. Немецкие танки подошли к Перекопу, фактически отрезали полуостров от материка, прямая железнодорожная связь с Москвой оборвалась.
Перекоп…
Радио и газеты сообщают: там ожесточенные бои!
Это на севере полуострова, у его ворот, на солоноватой древней земле.
Была надежда: фашисты не прорвутся!
Да и тишина вокруг стояла недвижная, не верилось, что уже на подступах к Крыму идет война.
Зеркальной гладью застыло октябрьское море. Исполинская спина Медведь-горы рыжела от налета осени, все вокруг готовилось к зимнему покою.
Казалось, не бывать здесь врагу. Не бывать, и баста!
А он таранил крымские ворота: танками, самолетами, пушками, пьяными атаками эсэсовцев…
Много дней и ночей топтались отборные немецкие дивизии у ворот Крыма, а ведь Манштейн еще месяц назад должен был захватить Севастополь, отрапортовать Гитлеру: Крым и военно-морская крепость у ваших ног!
