Я начал чувствовать себя незаменимым. Стал капризничать.
— Ванечка, ты не мог бы съездить на Кутузовский?
— А что там?
— Да вот, статейка тут у нас… Мы автору поправки дали. Надо бы отвезти…
— А что он, сам заехать уже не может? Балуете вы их…
— Да он, понимаешь, пожилой уже… Академик опять же…
— А статейка-то дельная?
— Статейка дельная… Только там кой-какие фактические ошибочки имеются.
— Что ж он так? Академик, а материал не проверяет, — ворчал я. — Ну, ладно, съезжу ближе к вечеру…
У меня появились пристрастия. Я, например, недолюбливал отдел «Научный вестник». Им заведовал сухонький старичок по фамилии Емельянов. То ли от старости, то ли от вредности он никак не мог запомнить моего имени и величал меня не иначе, как «быстроногий Меркурий» или «хитроумный Гермес». Мне не нравилось ни первое, ни второе.
Зато я очень симпатизировал отделу информации. Всякую свободную минуту сидел там, пил чай, болтал о том, о сем. Заведовал отделом Степан Афанасьевич Макаров. Он был похож на бутылку шампанского, открытого в Новый год, — такой же шумный и веселый. Знакомясь со мной, Степан Афанасьевич сказал:
— Очень рад, старина…
Услышав слово «старина», я невольно улыбнулся.
— Чего смеешься? — спросил Степан Афанасьевич.
— Да так, — ответил я. — Вы сказали «старина»… Меня так отец называет.
— Все мы в чем-то отцы, — глубокомысленно проговорил Степан Афанасьевич.
— Это конечно, — согласился я. — Только он с нами уже давно не живет.
— Сочувствую, — сказал Степан Афанасьевич.
— Кому? — спросил я. — Ему или нам?
Степан Афанасьевич рассмеялся. Мы понравились друг другу.
Еще один сотрудник отдела — Зиночка Никитина. Она была лет на пять старше меня, миловидна и кокетлива. Прежде всего она оценивающе оглядела меня с ног до головы, потом представилась:
— Зинаида Павловна.
— Иван Пантелеймонович, — представился я в ответ.
Зиночка слегка удивилась.
— Это что же? — спросила она. — Неужели твоего отца зовут Пантелеймон?
— А что здесь такого? — сказал я.
Через неделю я, как и все в редакции, звал ее просто Зиночка, а она меня — Пантелеймоныч. Вообще-то имя моего отца Федор, но Зиночка этого так никогда и не узнала.
Однажды (я проработал уже месяца полтора) Макаров сказал мне:
— Вот тебе рукопись, Иван. Отвези ее профессору Кузнецову. Адрес на конверте.
И вручил мне большой пухлый конверт. Я прочитал адрес и отправился в путь.
Профессор жил на Тверском бульваре. В метро я доехал до Арбатской площади. Здесь мне надо было пересесть на троллейбус. Мимоходом я бросил взгляд в сторону кинотеатра «Художественный». Реклама предлагала вниманию кинозрителей новый приключенческий фильм. Я взглянул на часы — половина третьего. Поразмыслив недолго и придя, в конце концов, к заключению, что профессор не лишится Нобелевской премии, если получит свою рукопись на два часа позже, я купил билет и зашел в кинотеатр.
Фильм был довольно паршивый, но актриса мне очень понравилась. Такая женщина!.. Потом в троллейбусе я живо представил себе обстоятельства, при которых мог бы познакомиться с ней… Скорее всего это должно было бы произойти где-нибудь на улице. Она могла переехать меня собственным автомобилем или наступить на ногу в метро. И то и другое достаточно веский повод для знакомства…
Короче говоря, я проехал нужную остановку. Пока я возвращался назад, пока бродил по Тверскому в поисках профессорского дома, прошло не менее сорока минут, и только в шесть часов вечера я позвонил в дверь квартиры Кузнецова.
Мне открыли. Я увидел перед собой высокую девушку в джинсах и бежевом свитере. У нее были темные каштановые волосы и красивые карие глаза.
— Вам кого? — спросила она.
— Вас, — ответил я. Девушка удивилась.
— Меня?
— Да. Я учился с вами в первом классе и с тех пор люблю вас.
— В первом классе я училась в Польше, — растерянно пролепетала девушка. — Папа работал там.
— А-а… — Я был разочарован. — Значит, это не вы. Я первый класс закончил в Аргентине.
Девушка надула губы и хотела закрыть дверь.
— А вообще-то я к Семену Петровичу, — поспешно сказал я. — Привез ему рукопись из редакции.
Девушка подозрительно оглядела меня и мою папку, потом крикнула куда-то в глубину необъятной квартиры:
— Папа, папа, тут какой-то сумасшедший мальчик утверждает, что он привез тебе из редакции рукопись!
С минуту ответом ей была гробовая тишина. Потом мощный, густой бас донесся до нас, как будто из глубокого колодца.
— Зови этого проходимца ко мне. Я уже три часа его жду.
— Снимайте ботинки и идите, — сказала девушка.
— Я не проходимец! — крикнул я.
— Нахал! — взревел бас.
— Носки тоже снимать? — спросил я девушку.
— Носки можете оставить.
— Дайте тапочки…
— Нате…
Я последовал за ней и очутился в большой комнате. За массивным письменным столом, заваленным книгами, бумагами, сидел дородный, средних лет мужчина в просторном красном халате, накинутом поверх спортивного костюма. Лицо у него было волевое и суровое. Я догадался, что это и есть сам профессор Кузнецов.
— Кто это? — сказал он, уставя на меня полный недоумения взгляд.
— Курьер, — ответил я.
— Именно что курьер. Не граф Люксембург, не герцог де Гиз, а курьер! — завопил профессор. — По вашей милости, господин курьер, я потерял три часа драгоценного времени!
— Вот ваша рукопись, — сказал я спокойно, вынимая из папки стопку скрепленных бумаг.
— Катя, — обратился профессор к девушке, — проводи молодого человека до дверей.
Я покачал головой.
— Спасибо, я не тороплюсь. Я, знаете, с удовольствием выпил бы чашку чаю и слопал бутерброд с маслом и сыром.
При этих словах профессор чуть не задохнулся от возмущения. Он побагровел и так надулся, что казалось, сейчас полетит, как шар братьев Монгольфье. Каким-то чудом ему все же удалось остаться на земле.
— Я же говорила, что он сумасшедший, — сказала Катя, пожимая плечами.
— Что здесь сумасшедшего? — удивился я. — Я же не прошу у вас сто рублей взаймы. («И на том спасибо», — проворчал профессор). Человек голоден и просит стакан чаю и кусок хлеба. Что здесь такого?
Мой вопрос явно поставил их в тупик.
— Да, вообще-то… — промямлила Катя и вопросительно взглянула на отца, который уже совсем
