* *
Жильцы новой квартиры, по словам Маши, были все люди положительные, солидные, кроме разве Платона Петровича, мозолиста из Центральных бань.
Маша честно призналась, что Платон Петрович, случается, зашибает, но втихаря, никого не беспокоя, так что ни разу ни в одном вытрезвителе даже не побывал.
— Втихаря, — это другое дело, — разрешила Пастухова. — Со всяким бывает…
Маша не солгала. Новые соседи в общем-то оказались людьми вежливыми, спокойными. Правда, с Платоном Петровичем на первых же порах у Пастуховой произошло столкновение: небольшое, негромкое, но все-таки…
Пастухова поставила на кухне свой стол, накрыла его клеенкой, расставила на полочке, над столом, свои кастрюли и сковородки.
В эту самую минуту на кухню вошел маленький, сухощавый мужчина, лысый, со сморщенным, обезьяньим личиком, явно выпивши.
— С прибытием, — несколько громче, чем следовало бы, сказал он.
Пастухова догадалась, это и есть тот самый Платон Петрович.
— Спасибо, — холодно ответила она.
— Ваш столик рядом с моим, — продолжал Платон Петрович.
— Ну и что с того? — спросила Пастухова.
Он не ответил, оглядел ее, сощурив глаза.
— С праздником вас, — неожиданно произнес он.
Пастухова опешила. С каким это таким праздником?
А он, значительно помолчав, поклонился ей:
— С праздником, дорогая моя!
— Никакая я вам не дорогая, — отрезала Пастухова, но он не обратил никакого внимания на ее тон.
— С праздником потому, что в ваши годы — каждый день праздник!
Пастухова не на шутку разозлилась — страсть как не любила решительно никаких намеков на свой возраст. Хотела было отчитать его так, как полагается, но передумала. Не стоит заводить долгую свару в первый же день.
Молча отвернулась от него, пошла к себе в комнату, а Платон Петрович весело кричал ей вслед:
— С праздником, дорогая вы моя, с великим праздником!
«Плевать на него, — решила Пастухова. — Должно, чокнутый или перехватил лишку…»
И, чтобы окончательно успокоиться, стала прибивать к стене картинки-репродукции, которые однажды в получку накупила в киоске музея.
На следующее утро Пастухова отправилась в булочную.
Булочная помещалась все там же, на углу, в двухэтажном, красного цвета особнячке.
Купив полбуханки заварного и булку, Пастухова направилась домой. Она нарочно сделала крюк, чтобы пройти мимо Настиного дома.
Самой от себя не хотелось таиться, она желала этой встречи. Потому и замедлила шаги.
Все казалось сейчас, в эту самую минуту встретится ей рослая, белокожая Настя.
Но Насти не было видно, и Пастухова, заскучав, поспешила домой. Надо было повесить на окно занавеску, вымыть пол, расставить в буфете посуду и сварить какой-никакой обед.
Кроме того, прибавилась еще одна забота: принести из сарая дров, протопить печку.
Она не жалела о центральном отоплении. Напротив того, сидя перед печкой, в которой уютно трещали березовые чурки (продавщица Маша оставила ей свои два кубометра), она думала о том, что комната в общем-то хорошая, сама квартира куда тише, спокойнее, чем прошлая, а печка добротная, нагревается сразу.
Глядя на щедро пылавший огонь, она вспоминала о тех, кого уже не придется больше увидеть, о Пете, погибшем на фронте, о Паше, его отце, и, конечно, о Насте.
Нет, с Настей все обстояло совсем не так. Настя была жива, это Пастухова знала, и теперь, когда они снова стали соседями, она рассчитывала, что не сегодня-завтра повстречается с ней.
Так и вышло. Через несколько дней, выходя из метро, она увидела Настю, стоявшую около перехода.
Пастухова сразу узнала ее, хотя теперешняя Настя решительно ничем не была похожа на ту, прежнюю, красавицу.
Пастухова подошла к толстой, широколицей старухе с заиндевевшими бровями, тронула ее за рукав поношенного пальто.
— Вот и свиделись, Настя…
Сколько раз представляла она себе эту встречу, сколько раз мысленно обращалась к бывшей подруге, то с усмешкой, то спокойно, без всякого ехидства и даже ласково.
Но все получилось обыкновенно, ничем не примечательно. Настя обернулась, вгляделась и вдруг узнала. Губы ее жалостно дрогнули. Она даже шагнула было в сторону, но Пастухова крепко держала ее за рукав.
— Не бойся, — сказала она, наслаждаясь собственным великодушием. — Чего там…
Они вместе прошли по переходу на другую сторону. Настя шла медленно, задыхалась, часто останавливалась.
— Что, болеешь? — спросила Пастухова.
— Астма у меня, — отрывисто ответила Настя.
Они вышли на Шаболовку. Было холодно, снег хрустел под ногами, морозный густой туман клубился над крышами домов.
— Одна живешь? — спросила Пастухова, но Настя, задыхаясь и выпучив глаза, махнула рукой. Потом, дескать, не сейчас…
Пастухова проводила ее до самого дома.
— Я теперь в дом пятнадцать переехала, — сказала она. — Опять мы с тобой соседствуем…
Настя ответила:
— Вот оно что…
То ли ей тяжело было говорить на морозе, то ли она стеснялась, боялась прежней своей подруги, но так она больше ничего и не сказала, смотрела в сторону, избегая встретиться глазами с Пастуховой.
А та вдруг решила:
— Приходи ко мне завтра вечером.
— Зачем? — проговорила Настя.
— Приходи, — упорно повторила Пастухова. — Новоселье справим, как ни говори, опять рядышком живем…
Настя молчала, думая о чем-то. Потом спросила:
— Кто еще будет?
— Кто тебе нужен? Я да ты, вот и вся компания. Придешь?
Настя опять помедлила с ответом:
— Приду.
— Квартира четыре, на втором этаже, — сказала Пастухова. — Буду ждать.
Настя кивнула и скрылась в подъезде.
* * *
Пришла она, как и обещала, вечером. Вошла в комнату, минут пять молчала, жадно глотая ртом воздух. Потом сняла пальто, размотала платок.
— Едва добралась до тебя…
— На второй-то этаж? — удивилась Пастухова.
Настя слабо улыбнулась.
— Мне что на второй, что на пятый, все едино. Дышать нечем.
Пастухова усадила ее на диван, покрытый крахмальной простыней. Подвинула к дивану стол, на столе — всякие яства да закуски: колбаса любительская и докторская, винегрет, моченые помидоры, маринованные грибы, говяжий студень, а венцом всему — кулебяка с капустой, розовая и пышная.
Пастухова поставила на стол пол-литра белого, разлила в два лафитничка.
— Давай, Настя, за мое новоселье!
Настя отодвинула от себя лафитничек.
— Нет, не могу, здоровье не позволяет.
— А ты пригуби для вида, — посоветовала Пастухова. — Не то я подумаю, ты моему новоселью не очень-то рада.
Настя согласилась, отхлебнула немного.
Пастухова довольно улыбнулась, подвинула к Насте блюдо с кулебякой.
— От кулебяки, надеюсь, не откажешься? Помнится, ты всегда любила с капустой…
От кулебяки Настя не отказалась, и грибов отведала, и студень. Разрумянилась, сбросила на плечи платок, седые волосы узлом на затылке. Брови до сих пор темные.
— Гляди, Настя, — удивленно заметила Пастухова, — а ты все еще красивая, совсем как картина!
Настя, словно застеснявшись, плотнее запахнула платок и вдруг заплакала.
Пастухова до того растерялась, что налила еще водки, поднесла Насте, но та решительно
