И Авилов медленно, пошатываясь, встал.
Все, кроме Светланы, пошли к месту обвала.
Мы снова приступили к работе.
Копали молча, упорно и сосредоточенно. В наших движениях не было беспорядочности обреченных людей, ищущих забытья в бесполезной деятельности. Но люди работали медленно, очень медленно.
И мне на мгновение показалось, что и не было никакого обвала, что в штольне происходит каждодневная, будничная работа людей, решивших как можно скорее прорубить туннель, обогнать западный участок, получить право на сбойку…
Тяжело дыша, мы толкали друг друга; лопаты со звоном сталкивались, высекали искры. Не знаю, сколько времени мы работали так, — час, три, восемь…
Когда обессиленные, измученные люди прекратили наконец работу, в завале образовался узкий коридор.
Из последних сил мы закрепили его деревянными подпорками и пошли к забою отдохнуть хоть немного.
— Светлана! — окликнул я, когда мы вернулись.
Она не ответила. Шаря в темноте, я нащупал ее плечо и склонился над ней.
— Мы прошли очень много, метров пять, не меньше. Отдохнем и опять будем копать.
Она не ответила. Я слышал ее тяжелое дыхание. Ни у кого не было сил говорить.
Внезапно послышался треск ломающегося дерева и резкий шум осыпающейся породы.
Мы инстинктивно прижались к стенам. Шум прекратился.
— Что это? — слабым голосом спросила Светлана.
Трифонов встал. В темноте были слышны его удаляющиеся шаркающие шаги. Вернувшись, он прошептал мне на ухо:
— Все завалило. Подпорки не выдержали.
Я торопливо сжал руку Трифонову: «Тише!» Только бы не услышали люди!
Я с трудом поднялся и двинулся к месту обвала. В прошлый раз от забоя до завала было шагов тридцать пять. Теперь я не прошел и тридцати, как мои вытянутые вперед руки уткнулись в стену. Новый обвал не только уничтожил все результаты нашей недавней мучительной работы обвалилась и ближняя часть породы, которую я считал твердой и устойчивой. Стена, отделявшая нас от внешнего мира, увеличилась еще на несколько метров.
Меня охватило отчаяние. Я шарил по стене, раня руки об острые уступы породы. Обшарил ее всю, сверху донизу, вдоль и поперек, с тайной надеждой, что стена не сплошная. В другое время эта надежда показалась бы мне нелепой. Потом я прижал к породе ухо. Но ни звука не донеслось с той стороны, только ручеек журчал где-то в темноте.
Я поплелся назад, шел наобум, натыкался на стены, царапал лицо, руки…
Шел и думал только об одном: как сказать людям о новой катастрофе? На полпути услышал хлюпанье шагов и звон волочащихся по земле лопат и ломов.
«Они идут, ничего не подозревая, — подумал я. — Дойдут до стены и узнают то, что знаю я. Они лишатся последних сил… Что делать?»
Меня знобило. Я дрожал от удушья, сырости, усталости, от сознания новой катастрофы.
— Товарищи, не ходите, отдыхайте, — прохрипел я, столкнувшись с рабочими.
— Ладно, Андрей, — донесся до меня сдавленный голос Трифонова, — люди уже знают, правду не скроешь…
— Так куда же вы идете?
— Работать. Мы не крысы, чтобы подыхать без борьбы. Пробиваться будем. И с той стороны копают, врешь, копают! Не бывало такого, чтобы свои своим не помогли! — точно с угрозой и вызовом кому-то произнес он.
Я стал дышать свободнее. Уверенность людей в том, что они «пробьются», в том, что никогда не оставят их без помощи, передалась и мне.
Именно в эту минуту ощутил я, как прекрасна жизнь там, на земле, и как невозможна, нелепа мысль о том, что ее придется потерять.
— Все здесь? — спросил я.
— Все, — ответил Трифонов. — Только Светлана Алексеевна осталась. Трудно ей…
— Идите, я сейчас вернусь к вам, — сказал я.
Мы разошлись.
— Света, как ты? — позвал я Светлану, дойдя до забоя.
— Это ты, Андрей? — слабо откликнулась она. — Сядь, побудь со мной… Я все знаю…
Она полулежала, прислонясь спиной к мокрой каменной стене.
— Света, ничего страшного не произошло. Просто мы плохо закрепили, и крепи не выдержали. Какую роль могут играть лишние два-три метра? Чепуха! По моим подсчетам, с той стороны уже прошли больше половины завала. Я уверен…
— Андрей, прости меня, — прервала меня Светлана, — я все понимаю. Ты хороший, сильный. Но зачем ты обманул меня?..
Руки ее были холодны, как камень, на котором она лежала.
— Светлана! — воскликнул я. — Что ты говоришь? Какой обман? Ну, может быть, не три метра, а четыре, но какое это может иметь значение?
— Я не о том, милый, нет, не о том! — задыхаясь, бормотала Светлана. — Ты заставил меня поверить, что я не такая, как есть. А я такая… Ох, как болит голова!
— Светлана, перестань, прошу тебя, сейчас же перестань, — сказал я, чувствуя, что выдержка начинает изменять мне.
— Солнца, солнца хочу! — продолжала Светлана. — Это только для обмана бывает здесь полярный день. Он кажется бесконечным… А за ним вот эта ночь. А за ней — каменный мешок. И все…
— Светлана, послушай меня! — с отчаянием проговорил я. — Если ты хоть немного веришь мне, то слушай. Я говорю тебе, я клянусь тебе — мы выйдем отсюда. Ты слышишь: выйдем!
— Да? Это правда? Милый, ты действительно веришь? Это не только для меня? Не только для них? Ты веришь?
— Знаю и верю!
— Как хорошо! Вот и голова немного меньше болит. Слушай, Андрей, любимый, дай мне слово… Вот сейчас дай мне честное слово…
— Какое, в чем?!
— Если мы выйдем, пусть все будет иначе. Уедем от этой ночи. Уедем к солнцу… не надо этих туннелей… Наши лучшие годы… И я буду любить тебя всегда… всегда!..
Она замолчала. Только слышно было, как где-то тяжелыми каплями надает вода: кап… кап… кап…
Нас откопали через шестнадцать часов. И в течение всего этого времени мы продолжали свою страшную работу в кромешной тьме.
Только в последний час, когда стрекот отбойных молотков с внешней стороны слышался уже совсем близко, мы бросили лопаты и ломы. У нас уже не было сил. Мы лежали вдоль стен, и каждый вздох раздирал нам грудь, точно мы вдыхали кучу иголок.
И вот из темноты проник к нам узкий пучок света. Мелькнул и погас. И все же этого мига было достаточно, чтобы все почувствовали прилив сил, поднялись и схватились за лопаты. В этом уже не было смысла. Люди сделали это, вероятно, из подсознательного желания встретить спасителей на посту, с оружием в руках.
А затем… затем стук молотков превратился в оглушительный гром, зашуршала осыпающаяся порода, и светлое узкое отверстие, точно одним ударом прорубленное окно, возникло перед нами.
— Кто живой, отзовись! — крикнули с той стороны.
Потом в окно пролез, на мгновение заслонив своим туловищем свет ламп, человек. Он бросился ко мне и схватил меня в объятия. Следом за ним пролезли другие люди, в штольне стало светло, и тогда и я и все увидели, что человек, обнявший меня, — Николай Николаевич Крамов.
Обвал повлек за собой ряд последствий.
Во-первых, окончательная расчистка породы, естественно, снизила темпы проходки.
Во-вторых, конфликт мой с Крамовым как-то отошел на задний план, стушевался.
Психологически этому способствовало и то обстоятельство, что Крамов первым ворвался к нам, замурованным в туннеле, и выглядел теперь самоотверженным спасителем своего врага.
Кроме того, стало известно, что в тот момент, когда Крамов обнимал меня, на западном участке произошла авария. Вода из подземного аккумулятора все же прорвалась в штольню, четыре насоса не справились с откачкой, начальник смены едва не утонул, а участок на пять дней вышел из строя.
Все это, вместе взятое, заставило нас забыть о бурном партийном собрании. Сизов не вспоминал о своем намерении обсуждать мое выступление на бюро, Крамов ходил в роли «спасителя», приветливо держался со мной, и мне в данной ситуации ничего не оставалось, как отвечать ему тем же.
Таким образом, отношения наши с Крамовым внешне как бы восстановились: для меня не прошло бесследным то обстоятельство, что Крамов был первым человеком, пробившимся к нам во время обвала.
Светлана несколько дней не могла оправиться от перенесенного потрясения и лежала в постели.
Казалось, ею овладела полная апатия, равнодушие ко всему.
Я по нескольку раз в день забегал проведать ее.
Но Светлана точно не замечала меня. За эти дни она ни разу не посмотрела мне в глаза, точно стыдясь чего-то.
Крамов приезжал навестить Светлану раза два, привозил конфеты. Он разговаривал со мной так, будто все случившееся между нами было нелепым и печальным недоразумением, но теперь оно забыто и мы по-прежнему друзья. Он даже пригласил Светлану и меня на свой день рождения, который собирался отпраздновать на следующей неделе, в воскресенье.
Прошло несколько дней. Проходка на обоих участках возобновилась в полном объеме и шла с еще большим напряжением; людям хотелось наверстать упущенное. Светлана поправилась и вышла на работу.
