Больхен выпил еще одну рюмку. Всего лишь капитан цур зее, он многого не знал и не хотел сейчас знать. Этот виски «Длинный Джон» чертовски крепкая штучка. От него так приятно кружится голова. Он сейчас выспится как следует, а вечером нанесет визит фру Хансен. Не следует так раскисать. Больхен нажал кнопку звонка. В дверях появился вестовой Краус.
— Приготовьте к ужину парадный мундир. И проследите, чтобы никто не беспокоил, пока я буду отдыхать.
— Слушаюсь, господин капитан первого ранга.
О, свадьбы в дни военные!
Обманчивый уют…
Е. Евтушенко. «Свадьбы»В архангельском пригороде Соломбала, почти в том месте, где скрипучий деревянный тротуар упирается в круто сбегающую к воде лестницу, стоял барак. Наспех сколоченный из неотесанных бревен, крытый толем, похожий на тысячи своих собратьев, разбросанных везде, где нужно было срочно укрыть людей от непогоды, дать им хоть примитивное и временное, но жилье, он глубоко осел в землю. Недели две назад, во время налета немецкой авиации, барак загорелся от сброшенной зажигалки, но жильцам удалось погасить пожар и сейчас о нем напоминал лишь обгоревший угол да разбросанные рядом полуистлевшие черные бревна. В одной из двадцати комнат этого барака жила приятельница полярного капитана Степана Ивановича Махичева вдова Анна Пантелеевна.
Лет двадцать назад молодой моряк Петька Суханов привез в Архангельск из зеленого украинского городка Андрушовки черноглазую веселую жену Анюту. До сих пор Анне Пантелеевне часто снился ее милый городок: белые крытые соломой, будто с цветных литографий, хатки на окраине городка, цветущие вишневые сады, тихая в скалистых берегах река Рось. Жили с мужем дружно, душа в душу. Но детей не имели. На третий месяц войны ее муж, уже давно капитан большого лесовоза, погиб при налете немецкой авиации. Погибла и вся команда парохода, на котором Анна Пантелеевна часто бывала и всех знала по имени. А несколько дней спустя после известия о гибели мужа на город налетели вражеские бомбардировщики. Они появлялись волнами. Город пылал. Выгорели целые кварталы и районы. Сгорел дотла и ее дом со всем нажитым за долгие годы добром. Осталась в одном платьице и жакетке, в стоптанных туфлях. Новые берегла, жалела, обувала редко. Их было особенно жаль. Вскоре ей, как вдове-погорелке администрация порта выделила эту комнату в бараке — двенадцать метров в ней, и плита, и дрова тут же сложены, но жить можно.
Анне Пантелеевне только сорок исполнилось, но выглядела она старше своих лет. А кто, спрашивается, от таких переживаний становится моложе? Она заметно осунулась, похудела, у черных глаз гусиной лапкой разбежались морщинки. Но как и раньше носила длинную еще с девичества косу и любила петь украинские песни, которых знала великое множество. Пела она дома, когда возилась со своим нехитрым хозяйством, пела в портовом складе, где работала кладовщицей. Голос у нее звонкий, молодой, Песни успокаивают ее, отвлекают от дум. Там же у себя на складе она и познакомилась около года назад с полярным капитаном Степаном Ивановичем Махичевым. Он ей понравился — спокойный, положительный, непьющий и тоже одинокий, как она. Еще от покойного мужа слышала о Махичеве хорошие слова. Помнила, как тот рассказывал о нем такую историю. Будто ворвался в кают-компанию во время обеда на пароходе перепуганный рассыльный и выпалил:
— Степан Иванович! Приехали сам начальник пароходства!
— Приехали? — спокойно переспросил его Махичев, продолжая есть. — Тогда иди, распрягай.
Если пароход Махичева стоял в Архангельске, он у нее бывал каждый день. Зайдет на склад, поздоровается со всеми, возьмет ключи от комнаты, спросит, уходя:
— Когда ждать, Анна Пантелеевна?
А она, как с работы вернется, станет у порога и стоит так, переступить через него не может — комок в груди мешает: и прибрано чисто, и полы намыты, и ужин готов.
— Зачем вы полы моете, Степан Иванович? — сердится она. — Нешто я сама безрукая? Мне порой соседям в глаза смотреть стыдно. Вот, скажут, порой барыня.
Порой — любимое словечко Анны Пантелеевны. И употребляет она его когда нужно и не нужно.
Степан Иванович только усмехнется, но ничего не ответит. Не поймешь его, о чем думает. Чудной он какой-то, скромный не по годам. Вчера Анна Пантелеевна не выдержала, забежала к знакомому диспетчеру справиться, когда ожидается «Уральск».
— Должен появиться со дня на день, — сказал тот. — Где-то уже на подходах.
Две недели назад, Анна Пантелеевна хорошо запомнила этот день, потому что было воскресенье, сходила утром на склад, отпустила имущество на корабли и вернулась домой. Сготовила обед, прибралась и заплакала. Вспомнила покойного мужа, родных, находившихся под фашистской оккупацией, свой сгоревший уютный дом. Жалко себя стало: годы идут, уже и молодость давно прошла, а она такая одинокая, никому во всем мире не нужная. Вдруг услыхала, что кто-то ходит по коридору, стучится во все двери. Постучались и к ней. Вошел капитан, летчик. Высоченный такой, представительный, сероглазый. Чуть головой о косяк двери не ударился.
— Извините, пожалуйста, — сказал он. — Не смогли бы вы жиличку на время пустить? Жить ей негде. Сколько запросите, столько и платить буду.
К летчикам и подводникам у Анны Пантелеевны отношение особое. Сколько их гибнет в войну, бедных, не сосчитаешь. Самая опасная у них профессия. Разве ж таким в чем-нибудь откажешь? Молодой, а уже видно досталось ему немало — шрам через всю щеку, орденов полная грудь.
Но сразу не согласилась, спросила:
— Молодая?
— Двадцать лет.
— Жена ваша?
Летчик замялся.
— Пока еще не жена. Ждем разрешения, чтобы оформиться.
— Приводите, порой. Но пока не оформитесь — ночевать вам у меня не разрешу. Чтоб никаких разногласий потом не было.
— Ясно, — сказал летчик и заулыбался. — Разногласий не будет. Большое спасибо. Когда ее можно привести?
— Да хоть сегодня. Чего откладывать? А денег мне ваших не надо. Не ради денег пускаю.
И часу не прошло, как привел он свою зазнобу. Смуглая такая, красивая, глаза блестящие, большие. Сразу видно не русская, на иностранку похожа. Одета в канадку, высокие шнурованные ботинки, а на голове офицерская шапка-ушанка. По-русски говорит, плохо, но смеется заразительно и на летчика смотрит влюбленными глазами. Руку протянула. Ладонь у нее тоже смуглая, маленькая:
— Грейс Джонс.
— Кто же вы такая будете? — спросила Анна Пантелеевна.
— Сержант американской армии, — ответил за нее летчик. — Наша союзница.
— Да, да, союзница, — засмеялась Грейс. — Будем бить наци.
Вот уже две недели и живут они вместе. Подружились. В первый же вечер Грейс поведала ей историю своей жизни. Анна Пантелеевна в ту ночь совсем заснуть не могла. Ворочалась, вставала пить воду из ведра. «Вот это любовь, — думала она. — Бывает же, порой. Ни с чем не посчиталась. Бросила родину, родных. Нелегко ей сейчас. И все еще никак разрешения на брак не получат».
Сергей Соколов, если не было полетов, приходил ненадолго, почти каждый день. Рассказывал, что повезло ему просто фантастически — его эскадрилью временно перебросили из Ваенги в Лахту под самым Архангельском. Прибежит, выложит на стол еду — хлеб, консервы, шоколад. А потом сядут они с Грейс вдвоем в углу, обнимут друг друга и сидят так сколько ему время позволяет. Глядя на них, у Анны Пантелеевны душа кровью обливается. Вчера она не выдержала и, когда Грейс вышла, сказала тихонько:
— Бог с ним, с уговором. Если можешь — оставайся ночевать.
Но он не остался. Поблагодарил, сказал, что теперь разрешение должно прийти скоро, и ушел. Видно, гордый очень.
Заведующий складом рассказывал, что будто какой-то летчик, Соколов по фамилии, сбил на днях знаменитого фашистского аса. Об этом в газете писали. Только сам Сережа ничего не говорил, а она не спросила. Да и Соколовых вокруг много.
Анна Пантелеевна посмотрела на висящие на стене ходики — они показывали восьмой час вечера. Потом разожгла за занавеской плиту, поставила на нее чайник, кастрюлю с картошкой. Скоро придет Грейс, а может, и Сергей, вместе ужинать будут.
Но вместо капитана Соколова и Грейс сегодня на пороге появился другой гость — старший лейтенант Махичев. Он вошел без стука, когда она за занавеской чистила сваренную в мундире картошку, повесил на гвоздь шинель и фуражку и только после этого, пригладив свои прямые с заметной сединой волосы, негромко позвал:
— Аннушка!
— Кто там? — испуганно выглянула из-за занавески Анна Пантелеевна и обомлела: — Стяпан, ты? — еще не веря, что он вернулся, крикнула она, и как была, с руками, залепленными картофельной шелухой, в расстегнутой кофточке бросилась ему навстречу. Она не заметила даже, что впервые назвала его по имени и на ты, так она была рада его приходу.
