— Гм, — сказал несимпатичный и просверлил Пузырева взглядом сквозь золотые обручи, — нарыв, говоришь? Так… Снимай штаны!
Пузырев снял штаны и не успел оглянуться, как ему вскрыли нарыв.
— Гм! — сказал несимпатичный. — Так это скипидар у тебя, стало быть, в нарыве? Как же он туда попал, объясни мне, любезный слесарь?..
— Не могу знать, — ответил Пузырев, чувствуя, что под ним разверзается бездна.
— А я могу! — сказали несимпатичные золотые очки.
— Не погубите, гражданин доктор, — сказал Пузырев и зарыдал неподдельными слезами без всякого воспаления.
Но его все-таки погубили.
И так ему и надо.
Фантазия в прозе
Прения у нас на съезде были горячие. УДР в заключительном слове обозвал своих оппонентов обормотами… Из письма рабкора № 2244
Зал дышал, каждая душа напряглась, как струна. Участковый съезд шел на всех парусах. На эстраде стоял Удэер и щелкал, как соловей весной в роще:
— Дорогие товарищи! Подводя итоги моего краткого четырехчасового доклада, я должен сказать, положа руку на сердце… (тут Удэер приложил руку к жилетке и сделал руладу голосом)… что работа на участке у нас выполнена на… 115 процентов!
— Ого! — сказал бас на галерке.
— Я полагаю… (и трель прозвучала в горле у Удэера)… что и прений по докладу быть не может. Чего, в самом деле, преть понапрасну? Я кончил!
— Бис, — сказал бас на галерке, и зал моментально засморкался и закашлялся.
— Есть желающие высказаться по докладу? — вежливым голосом спросил председатель.
— Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я!
— Виноват, не сразу, товарищи… Зайчиков?.. Так! Пеленкин?.. Сейчас, сию секунду, всех запишем, сию минуту!..
— Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я!
— Эге, — молвил председатель, приятно улыбаясь, — работа кипит, как говорится. Отлично, отлично. Кто еще желает?
— Меня запиши — Карнаухов!
— Всех запишем!
— Это что же… Они по поводу моего доклада разговаривать желают? — спросил Удэер и обидчиво скривил рот.
— Надо полагать, — ответил председатель.
— Ин-те-рес-но. О-чень, очень интересно, что такое они могут выговорить, — сказал, багровея, Удэер, — чрезвычайно любопытно.
— Слово предоставляется тов. Зайчикову, — продолжал председатель и улыбнулся, как ангел.
— Выскажись, Зайчиков, — поощрил бас.
— Я хотел вот чего сказать, — начал смельчак Зайчиков, — как это такое замороженные платформы с балластом оказались? На какой они предмет? (Удэер превратился из багрового в лилового.) Оратор говорит, что все на 115 процентов, между тем такой балласт выгружать нельзя!
— Вы кончили? — спросил председатель, довольный оживлением работы.
— Чего ж тут кончать? Что ж мы, зубами будем этот балласт грызть?..
— Бис, бис, Зайчиков! — сказал бас.
— Вы каждому оратору в отдельности желаете возразить или всем вместе? — спросил председатель.
— Я в отдельности, — зловеще улыбнувшись, молвил Удэер, — я каждому в отдельности, хе-хе-хе, скажу.
Он откашлялся, зал утих.
— Прежде чем ответить на вопрос, почему заморожен балласт, зададим себе вопрос, что такое Зайчиков? — задумчиво сказал Удэер.
— Интересно, — подкрепил бас.
— Зайчиков — известный всему участку болван, — звучно заметил Удэер, и зал охнул.
— Распишись, Зайчиков, в получении, — сказал бас.
— То есть как это? — спросил Зайчиков, а председатель неизвестно зачем сыграл на колокольчике нечто похожее на третий звонок к поезду, еще более этим оттенив выступление Удэера.
— Может быть, вы объясните ваши слова? — бледноголубым голосом осведомился председатель.
— С наслаждением, — отозвался Удэер, — что, у меня в ведении небесная канцелярия, что ли? Я, что ль, мороз послал на участок? Ну, значит, и вопросы глупые, не к чему задавать.
— Чисто возражено, — заметил бас, — Зайчиков, ты жив?
— Слово предоставляется следующему оратору — Пеленкину, — выкрикнул председатель, растерянно улыбаясь.
— На каком основании рукавицы не выдали? И что мы, голыми руками этот балласт будем сгружать? Все. Пущай он мне ответит.
— Каверзный вопрос, — прозвучал бас.
— Вам слово для ответа предоставляется, — заметил председатель.
— Много я видал ослов за сорок лет моей жизни, — начал Удэер…
— Вечер воспоминаний, — заметил бас.
— …но такого, как предыдущий оратор, сколько мне припоминается, я еще не встречал. В самом деле, что я, Москвошвея, что ли? Или я перчаточный магазин на Петровке? Или, может, у меня фабрика есть, по мнению Пеленкина? Или, может быть, я рожу эти рукавицы? Нет! Я их родить не могу!
— Мудреная штука, — заметил бас.
— Стало быть, что ж он ко мне пристал? Мое дело — написать, я написал. Ну, и больше ничего.
— И Пеленкина угробил захватом головы, — отметил бас.
— Слово предоставляется следующему оратору.
— Вот чего непонятно, — заговорил следующий оратор, — я насчет 115 процентов… Сколько нас учит арифметика, а равно и другие науки, каждый предмет может иметь только сто процентов, а вот как мы переработались на 15 процентов, пущай объяснит.
— Ей-богу, интереснее, чем на борьбе в цирке, — заметил женский голос.
— Передний пояс, — пояснил бас. Все взоры устремились на Удэера.
— Я с удовольствием бы объяснил это жаждущему оратору, — внушительно заговорил Удэер, — если б он не производил впечатления явно дефективного человека. Что ж я буду дефективному объяснять? Судя по тому, как он тупо смотрит на меня, объяснений он моих не поймет!
— Его надо в дефективную колонию отдать, — отозвался бас, который любил натравливать одного борца на другого.
— Именно, товарищ! — подтвердил Удэер. — В самом деле, если работу выполнить всю целиком, так и будет работа на 100 процентов. Так? А если мы еще сверх этого что-нибудь сделаем, ведь это лишние еще проценты пойдут? Ведь верно?
— Апсольман! — подтвердил бас.
— Ну, вот мы, значит, сверх ста процентов, которые нам полагалось, еще наработали! Удовлетворяет это вас, глубокоуважаемый сэр? — осведомился Удэер у дефективного оратора.
— Да что вы дефективного спрашиваете? — ответил бас. — Ты с ним и не разговаривай, ты меня спроси. Меня удовлетворяет!
— Следующий оратор Фиусов, — пригласил председатель.
— Нет, я не хочу, — отозвался Фиусов.
— Почему? — спросил председатель.
— Так, чего-то не хочется, — отозвался Фиусов, — снимаю.
— Сдрефил парень?! — спросил вездесущий бас.
— Сдрефил!! — подтвердил зал.
— Ну, тогда Каблуков!
— Снимаю!
— Пелагеев!
— Не надо. Не хочу.
— И я не хочу! И я! И я! И я! И я! И я! И я!
— Список ораторов исчерпан, — уныло сказал растерявшийся председатель, недовольный ослаблением оживления работы. — Никто, стало быть, возражать не желает?
— Никто!! — ответил зал.
— Браво, бис, — грохнул бас на галерее, — поздравляю тебя, Удэер. Всех положил на обе лопатки. Ты чемпион мира!
— Сеанс французской борьбы окончен, — заметил председатель, — то бишь… заседание закрывается!
И заседание с шумом закрылось.
Маленький уголовный роман
1. Трое и Хохолков
Дверь открылась с особенно неприятным визгом, и вошли трое. Первый был весь в кожаных штанах и с портфелем, второй — в пенсне и с портфелем, третий — с повышенной температурой и тоже с портфелем.
— Ревизионная комиссия, — отрекомендовались трое и добавили: — позвольте нам члена месткома товарища Хохолкова.
Красивый блондин Хохолков привстал со стула, пожелтел и сказал:
— Я — Хохолков, а что?
— Желательно посмотреть профсоюзные суммы, — ответила комиссия, радостно улыбнувшись.
— Ах, суммы? — сказал Хохолков и подавился слюной. — Сейчас, сейчас.
Тут Хохолков полез в карман, достал ключ и сунул его в замочную скважину несгораемого шкафа. Ключ ничего не открыл.
— Это не тот ключ, — сказал Хохолков, — до чего я стал рассеянным под влиянием перегрузки работой, дорогие товарищи! Ведь это ключ от моей комнаты!
Хохолков сунул второй ключ, но и от того пользы было не больше, чем от первого.
— Я прямо кретин и неврастеник, — заметил Хохолков, — сую, черт знает что сую! Ведь это ключ от сундука от моего.
Болезненно усмехаясь, Хохолков сунул третий ключ.
— Мигрень у меня… Это от ворот ключ, — бормотал Хохолков.
После этого он вынул малюсенький золотой ключик, но даже и всовывать не стал его, а просто сухо плюнул:
— От часов ключик…
— В штанах посмотри, — посоветовала ревизионная комиссия, беспокойно переминаясь на месте, как тройки, рвущаяся вскачь.
— Да не в штанах он. Помню даже, где я его посеял. Утром сегодня, чай когда наливал, наклонился, он и выпал. Сейчас!
