Домой Нина старается прийти возможно позже, чтобы сразу же уснуть. Только в кровати она начинает чувствовать, как болит спина от долгого пребывания в кабине и как шумит в ушах. Ляжет, а кровать качается. Закроет глаза, и все плывет, как в тумане, — земля, облака… Только забудется — и снова вставать, снова в кабину — и в воздух…
Валентин на посту охранял стоянку самолетов. Был выходной день, поэтому у самолетов никого не было. Ночь прошла благополучно. Днем нести службу не трудно, а только скучно.
Уже прошло три дня с тех пор, как его и ряд других товарищей направили в учебную эскадрилью, разместившуюся почти в ста километрах от городишка, где они изучали теорию авиации. Каков бы ни был городишко, но в смысле удобств он был, несомненно, землей обетованной в сравнении с этим местом. Там были кино, театр, цирк, парк, стадион. А тут железнодорожный разъезд, два домика, небольшой узбекский кишлак с глинобитными постройками и военный городок из нескольких двухэтажных стандартных домов. Ну, аэродром, бензосклад и стоянка самолетов.
Но можно ли в такое тяжелое для страны время думать о личном благополучии? Валентин без сожаления расстался с городом и без уныния сошел с поезда на пустынном разъезде. Он даже нашел тут много привлекательного. С одной стороны высятся горы с блестящими снеговыми вершинами, а с другой — гнутся деревья в окрестных садах под тяжестью фруктов.
Валентин стоял, опершись на винтовку, глядел вдаль, поверх выстроившихся в ряд самолетов, и думал: «То, что кончили «грызть» теорию, это хорошо; хорошо, что приехал в эскадрилью, а вот то, что не попал в летную смену, — плохо». Особенно обидно за себя и Всеволода. Стоило так стараться! По теоретической подготовке у них только отличные оценки, и они вправе были надеяться, что теперь их допустят на самолеты, а их поставили в очередь. Они написали рапорт с просьбой зачислить их в летную смену вне очереди и… получили нахлобучку от замполита. Ничего не поделаешь, придется ждать…
Прежде, стоя на посту, Валентин мечтал о возвращении в родной город после войны, о встрече с Лидой. Теперь Лиды не было. О ней можно только вспоминать. Но как же трудно отказаться от привычки представлять себе желанную встречу! Как же он теперь будет жить без этой мечты?
Время подходило к смене караулов. Уже слышно, как новый караул здоровается с дежурным по гарнизону. Вот оркестр заиграл знакомый марш. Валентину видно, как происходит развод. Солнце уже посылает свой прощальный, розоватый луч. Осень. С закатом сразу делается прохладно. Издали строй караульных, как большая сороконожка. «Сороконожка» переступает левыми, потом правыми ногами, опять левыми: на спине стальная щетина штыков, на ворсинках «щетины» вспыхивает рубиновыми звездочками отраженный луч заходящего солнца. Воздух прозрачен. Вот от караульного помещения отделилось несколько, словно игрушечных, солдатиков. Прошли по мостику через большой арык, идут, постепенно приближаясь, к Валентину. Это разводящий ведет на пост смену. Еще невозможно разобрать лиц новых караульных, но по одному голосу можно определить Саньку Шумова. Именно он и сменил на посту Валентина.
— Валяш, — сказал Санька после того, как принял пост, — там вам Нина письмо прислала и фотографию. Одну на всех. Иди быстрее, а то твои друзьяки передерутся из-за фото. Да и фото порвут на части, даже посмотреть не успеешь.
В казарме Валентин застал в сборе весь бывший экипаж Соколовой.
— Валька, тебя ждем! — закричал Сережка. — Потянем жребий, кому отдать фотографию Нины.
— Дайте хоть посмотреть, черти, — попросил Валентин.
Ему подали фотографию.
Вот оно, знакомое лицо, темное от загара, с обветренными губами; глаза чуть прищурены, взгляд спокойный, уверенный; голова чуть откинута назад. Красивая девушка.
Валентин смотрел на фотографию, а Всеволод — на Валентина, и вдруг Всеволод сказал:
— Знаете что, ребята? Пусть эту карточку хранит у себя Валентин…
Все переглянулись. Помолчали. Потом Сергей сказал:
— А я что говорил? Конечно, пусть будет у него…
Лагутин читал письмо Клавочки. Ее признания и извинения сменялись описанием новой работы, патриотическими высказываниями о войне. Кончалось письмо словами:
«Милый Коля, я недавно видела кинокартину «Жди меня». Видел ли ее ты? Если не видел, посмотри. Я буду тебя ждать так же, как ждала своего любимого героиня этой кинокартины. Моя любовь и мое верное ожидание будут порукой твоему возвращению. Ты вернешься, мой родной. О, как я тогда буду целовать тебя! А пока целую мысленно. До счастливой встречи, Коля!
Всегда твоя, пока еще не достойная тебя, но бесконечно любящая жена, Клава».
Спрятав письмо на груди, Николай пошел к товарищам. Летчики, поставив ноги в мохнатых унтах прямо в снег, сидели под крылом самолета, кто на баллоне сжатого воздуха, кто на парашюте. Парторг только что сделал доклад о зверствах фашистских захватчиков на временно оккупированных ими территориях. Теперь все слушали красавца усача, который сидел в центре этой живописной группы и, сдвинув на затылок шлемофон так, что его кудрявый черный чуб разметался по всему лбу, рассказывал интереснейшие истории, при этом весело посверкивая темно-синими глазами:
— Жизнь летчика, друзья мои, полна самых невероятных приключений. Вот, скажем, дело было в Средней Азии. Летит тройка наших «ишачков». Время весеннее, кругом горы; облака то сходятся, то расходятся. Ведущий, как на грех, потерял ориентировку. Горючка на исходе, вот он и выбрал площадку посреди долинки, по соседству с каким-то кишлаком. Посадку с убранными шасси в те времена представляли довольно туманно, поэтому «лапки» выпустили и пошли «падать» один за другим. Ведущий сел, немного пробежал и… кувырк — полный капот, что называется, на обе лопатки. Второй заходит и почти рядом тоже переворачивается. Ну, третий приземлился благополучно. Прибегает толпа местных жителей. Что за шайтан? Два самолета лежат на спине, а третий стоит на колесах. Решили, что этот третий лечь не сумел, и ну его переворачивать. Смех! Насилу им разъяснили.
Летчики посмеялись, потом один, по имени Усман, попросил Усача:
— Расскажи лучше, как тебя в лоб ранило.
Усач махнул рукой.
— Ну, история эта нестоящая… — Однако же стал рассказывать: — Снег на капоте у моего самолета растаял, в выхлопной патрубок натекла вода и замерзла. Технарь наутро сел опробовать мотор, а я подошел послушать. Мотор чихнул, из патрубка вылетела сосулька и прямо мне в лоб. Месяц госпиталя…
— Фу, какая скука! Ты расскажи с картинками, как с сестрами там обходился…
Историю, видать, все уже знали.
— Нельзя, — возразил Усач. — Вон поглядите, Лагутин заранее брови хмурит. Он у нас убежденный семьянин… — И, неожиданно прервав себя, добавил уже другим тоном: — Коля, кажется, к тебе «молодята» приехали.
Лагутин вскочил. Да, так и есть: это к нему командир ведет двух летчиков в коротких шинельках с сержантскими лычками на погонах. Ба, да ведь это старые знакомые: Сережка Козлов и Борис Капустин!
Лагутин долго тискал их в объятиях и что-то смущенно бормотал. Разумеется, он сразу же вспомнил, что когда-то считал Бориса неспособным, был несправедлив к нему. Теперь Капустин — летчик и будет прикрывать в бою Лагутина. «Молодец Нина, — думает сейчас Лагутин, — исправила мою ошибку!»
Командир представил молодых летчиков «старичкам». Усач, добродушно улыбаясь, заметил:
— Ишь ты: «Козлов», «Капустин»… Вам в звено еще бы Волкова, и тогда бы Николай совсем растерялся. Козел любит капусту, волк любит козла…
Через несколько дней Борис и Сергей приняли первое боевое крещение.
Весенние полеты принесли авиационной учебной эскадрилье, где работала Нина, целую кучу серьезных неприятностей. Началось с аварии Васюткина.
На заре Вовочка вышел на облет. Едва машина оторвалась от земли, как ее подболтнуло и накренило. Явление обычное. Летчик на такие колебания самолета реагирует инстинктивно едва заметным движением рулей. То же сделал и Вовочка. Крен был левый, и, чтобы его выправить, он чуть-чуть качнул штурвал вправо…
Тут кое-что придется сказать о технике.
Чтобы накренить самолет влево или вправо или вывести из этих кренов, летчик пользуется специальными рулями, которые находятся на задней кромке крыльев. Когда летчик наклоняет штурвал, скажем, влево, то и самолет кренится влево, когда вправо, то и самолет наклоняется вправо. Такое соответствие движения штурвала движению самолета совпадает с инстинктивной реакцией летчика на управление.
Так вот: чтобы вывести машину из левого крена, Васюткин инстинктивно качнул штурвал вправо. Но самолет не только не выровнялся, а почему-то еще больше накренился влево. Васюткин еще энергичнее дал штурвал вправо и даже помог нажимом на правую педаль, но это только усугубило положение. Так как происходило все на отрыве самолета от земли, на высоте немногим более метра, самолет достал крылом до земли и перекувыркнулся…
