— А как же? Здесь и будет мой дом.
— Это решено окончательно? — Я посмотрел на одного, на другого. И они переглянулись между собой.
— Да, окончательно, — сказал Тенис.
— Значит, скоро Юрьев день?
— Полагаю, что так.
— Может, потребуется какая-то помощь?
— Спасибо, папочка, — сказала Вита.
— Спасибо, но, право же, ничего не нужно, — сказал Тенис.
Это было все, что удалось из них вытянуть.
— Тенис, а давай покажем папочке остров! — Вите пришла в голову новая идея.
— Идет, — сказал Тенис — Можем пройтись до старой избы Бариней.
Я согласился, решив, что на прогулке будет легче вернуться к начатому разговору, О свадьбе они пока не заикались. Втроем мы вышли к Балластовой дамбе. Вечер был смирный и тихий, напоенный сладостно-томительным ожиданием, — один из тех вечеров, какие бывают ранней весной, когда дух плодородия вскрывает первые почки и высылает первую траву. Сойдясь тесно, кучно, в лучах заката румянились рижские колокольни: игривое навершие церкви Петра, задумчивый шпиль Иакова, затем Домский собор, по своим очертаниям чем-то похожий на дебелую бабу в безрукавке и широченной юбке. Выгнутые спины мостов, казалось, ждут какого-то откровения, портовые краны в нетерпении вытягивали свои длинные шеи. Даже темный речной поток спешил куда-то не просто так, а с неким умыслом.
— Теперь я понимаю, — -заговорил я, обернувшись к Тенису, — понимаю, отчего вам не хочется уходить отсюда. Для Бариней Кипсала, должно быть, означает нечто большее, нежели один из рижских «микрорайонов».
Улыбка Тениса слегка поблекла, однако насмешливые искорки в глазах не исчезли совсем.
— И все-таки мы уйдем. Как только представится что-то получше.
— Неужели?
— Это решено.
— Все-таки уйдете?
— Да.
— Вопреки всем семейным традициям?
— Не вопреки, а в силу этих традиций. Барини всегда считались людьми практичными, с ясной головой. Взять хотя бы в историческом разрезе. Вы думаете, мы бы стали жить на Кипсале, если бы могли жить в Риге? И стали бы рыбачить, если бы могли пробиться в купеческую гильдию? Но в ту пору латышам запрещалось жить в городе, а из не «немецких» занятий профессия лодочника была самой почетной. Индрикис без сожаления распростился со старой лачугой Бариней, едва смог построить что-то получше, а дед оставил рыболовство, как только сообразил, что завод предоставляет больше возможностей, чем Даугава. Если хотите знать, Барини всегда были в ладах со временем. Конечно, последнее дело, когда не имеешь представления, откуда ты вышел, какого ты рода и племени. Но Бариням, в общем-то, везло. Не считая, конечно, Петериса. Он бы ни за что не уехал, не женись он на прибалтийской немке. Обидно — семь веков продержаться, а потом так сплоховать.
— Может, это вам представляется трагедией, а сам он о том не жалеет.
— Как не жалеет. И знаете, что удивительней всего, прошлым летом из Америки приезжал внук Петериса, молодой человек моих лет. Привез урну с прахом немки-матери и похоронил на одном из рижских кладбищ. Говорят, таково было ее последнее желание.
Закат понемногу догорал. Разговоры примолкли. Мы дошли до канала Зунда и новых студенческих общежитий. От старой избы Бариней осталась только труба. На обратном пути Тенис рассказывал о первой латышской школе в Риге, которую в 1663 году основали стараниями местных рыбаков, и о том, как дед Индрикиса Клав встретился с императрицей Анной. Вита шла, прилепившись к Тенису, слушала жадно, хотя по всему было видно, что для нее эта давняя хроника была уже не новость,
Я спросил напрямик о свадьбе.
— Да, папочка, через неделю, — сказала Вита.
— А где, если не секрет?
Она поглядела на меня с нескрываемым удивлением и назвала адрес загса.
— Во сколько?
— Ничего не изменилось, — сказала она, — все как написано.
— Где написано?
— В приглашении.
— А как получить такое приглашение?
Она переглянулась с Тенисом и смутилась еще больше.
— Приглашение адресовано вам обоим с мамой. Я думала... мы думали, вы придете вдвоем.
На свое остроумие я никогда не надеюсь. Оно у меня как такси: когда нужно, его нет.
— Как же иначе, — сказал я, чувствуя по всему телу растекавшийся жар. — Конечно, с мамой.
— Ну, тогда все в порядке.
— Все в порядке, дочка! — рассмеялся я, стиснув ее локоть.
Вскоре стал собираться домой.
— Ты поедешь со мной? — спросил я Виту.
— Нет, папочка, я еще немного побуду.
Распрощался, сел за руль. Тенис стоял, склонившись над раскрытой дверцей, и что-то еще говорил. Вита тоже шутила, просунув голову в машину. Потом с силой захлопнула дверцу. И нечаянно прищемила Тенису палец.
Отчетливо помню эту картину. Вита вскрикнула, закрыла лицо руками.
— Милый, что я наделала?
Но Тенис обнял Виту, целовал ее руки, которые она все еще боялась отнять от лица.
— Успокойся. От твоих рук не больно.
Похоже, что он не лгал. Это было совершенно ясно. Такой взгляд невозможно подделать, То было очередное чудо любовного наркоза.
Во второй половине дня небо стало хмуриться, но воздух по-прежнему был теплый, душистый, а молодая буйно растекавшаяся зелень вселяла надежду и бодрость.
Майя ждала меня при входе в парк своего санатория.
— Почему сегодня так поздно? — спросила.
— Я пришел минута в минуту.
— Стою здесь битый час. Я почему-то решила, что ты запаздываешь.
— Наверное, потому, что день хмурый, — сказал я.
Она заметно округлилась. А может, мне показалось.
— Куда ты меня повезешь? Хочу на концерт, в кафе, вообще на люди. Знаю, надо бы подождать, но мне жутко надоело. Ты не представляешь, какая тоска разбирает по дому, уюту, когда поваляешься с мое на больничной койке. Прошу тебя, своди меня в кино.
— А вдруг ты разволнуешься? Не повредит вам обоим?
— Пойдем на самый скверный, самый скучный фильм.
У нее на ресницах повисли слезы. Что-то было не так. Чем-то Майя была расстроена.
— Хорошо, согласен, — сказал я, помогая ей сесть в машину.
Ее беспокойство понемногу передавалось и мне. Глаза всматривались с удвоенным вниманием. Подстегиваемый разными домыслами, заработал потревоженный рассудок. Конечно, у нее предостаточно причин чувствовать себя несчастной. Но что на сей раз — просто ли дурное настроение или что похуже? Может, Майя в глубине души уже проклинает меня?
Угрызения совести во мне уживались со страхом. Что, если она вдруг проснется, как сомнамбула, на кромке крыши и спросит себя: что со мной, зачем я здесь? Я всегда опасался — и тайно, и явно, — что такой момент когда-нибудь наступит. Даже в самые счастливые минуты я себя чувствовал немного обманщиком, словно я транжирю деньги, выигранные на фальшивый лотерейный билет. Любовь не уравняла нас. Чаши весов никогда не приходили в равновесие. Сдается мне, не приходили. С самого начала я знал, что посягаю на то, на что не имею права. Знал, что всю жизнь мне быть в должниках. И тем не менее на все был согласен. Вопреки своим годам, ее молодости. Вопреки всему тому, что меня связывало с Ливией и Витой. Неужели я надеялся на чудо? На этот раз она не склонила голову мне на плечо, сидела притихшая, откинувшись на край сиденья.
— Я опять был у Титы. Можем хоть завтра перебираться.
— Ну и прекрасно.
— Вот посмотри, Тита дала мне ключи. — Я вытащил из кармана медное кольцо с ключами.
Майя устало улыбнулась.
— Говорил тебе, выход найдется. Все будет в порядке. Слышишь?
Она кивнула. Но слезы катились по щекам.
— Да, — сказала она, — да.
— Ты что, не веришь?
— Я должна буду остаться здесь по крайней мере еще на месяц. Сегодня доктор мне объявил.
Так вот в чем дело. А я чего только не передумал. Повышенная чувствительность в ее положении вещь самая обычная. Страх сменился жалостью, любовь вспыхнула, как вспыхивает водород — тысячи кубометров в единственный миг. Где-то я видел такую фотографию: перед ангаром объятый пламенем цеппелин.
Остановил машину, обнял Майю. Губы у нее были солоны от слез, будто она только что вышла из моря.
— Что такое один месяц, — сказал я, — слезинка ты моя, грусть моя, вздох мой. Скоро лето, снимем дачу на взморье. Осталось совсем немного потерпеть.
Она молча комкала платок. Маникюрщица, должно быть, давно уже выписалась, у Майи опять были ее обычные девичьи пальчики с круглыми, короткими ногтями, при виде которых меня всегда охватывала нежность и этакая ностальгия по школьным годам.
Ерунда. Зачем преувеличивать молодость Майи? Не перейдет ли это мало-помалу в комплекс? Ей скоро тридцать. Тридцать, В наше-то время. Конечно, выбор «с кем» в основном и решает судьбу женщины. Но выбор этот происходит не абстрактно, не при неограниченных возможностях, все решают конкретные обстоятельства. В данном случае Майе пришлось выбирать между мной и еще одним. Разве тот, другой, ей больше подходит? Смешно, право.
