В ту ночь Зандав просидел остаток ночи на одной из ледяных глыб возле мертвого Дейниса. Зандав был спокоен и недвижим. Он скорее даже напоминал каменное изваяние, чем живого человека. А вот в душе его все бушевало, и в глазах по временам вспыхивали злые огоньки — как отблески внутреннего пожара.
«Дейни, старина, видишь, как оно получилось. Не тебе бы лежать на этом месте, а мне, и все было бы в порядке. Никто бы меня не оплакивал, кроме Рудите, но и у нее было бы более тяжелое горе. В Эзериешах появился бы новый хозяин. Там росло бы молодое поколение — голубоглазые мальчуганы и светловолосые девочки, и когда-нибудь они спросили бы у отца: „Папа, откуда ты достал эти шкурки для полости на сани?“ — „Мы охотились в море на тюленей“, — ответил бы отец и заговорил о чем-либо другом. Потом мать предупредила бы детей, чтобы они не беспокоили отца подобными вопросами. Со временем все забылось бы и все стало бы так, как должно быть. Цвела бы рожь, жужжали пчелы, и крестьянин радовался бы, глядя на свои стада. Да, все было бы правильно и хорошо, именно так, как должно быть. Но чтобы все это осуществилось, нужно не тебе, Дейнис, старина, лежать здесь на льду, а мне. Судьба допустила крупную ошибку, из-за которой теперь пострадают многие». Грудь его затрепетала от беззвучного нервного смеха, но лицо оставалось по-прежнему неподвижным.
Сжав кулаки, он ударил ледяную глыбу, кулак встретил острую шероховатую поверхность, на косточках пальцев показалась кровь. Но Алексис ее не видел, у него появилось такое ощущение, будто он ударил противника. Нет, нелегко пересилить себя, в особенности человеку простому, цельному, каким был Алексис. Узнав правду, он в первый момент был ошеломлен и невидящим взором вперился в темноту. А потом вдруг вся сила ненависти, на какую только способен человек, ринулась наружу. Если бы Лаурис не спал, Алексис бросился бы на него, но сейчас он был беззащитен, и это останавливало Зандава.
«Спокойно, Алекс!.. — сказал он себе, почувствовав, что все тело его напряглось. — Время еще терпит, ты все наверстаешь… если понадобится».
У Алексиса было достаточно времени для того, чтобы все обдумать и избрать наиболее совершенный способ мести. Уничтожить — это слишком мелко: кратковременная физическая боль, и после этого убитого ничто не касается. «Нет, я его не стану убивать… Мы только поменяемся ролями. До этой минуты я не знал ничего, что происходит вокруг меня. Они играли со мной, обманывали, лицемерили, а за моей спиной смеялись. Теперь я знаю, а вы ничего не подозреваете. Простак будет дурачить тех, кто его дурачил! Над вами всегда будет висеть петля западни, а вы будете воображать себя в безопасности. Я заставлю вас обоих унижаться, лгать, стать ничтожными и грязными, и вы увидите себя во всей своей неприглядности… Вы начнете догадываться, почувствуете себя неуверенно, будете дрожать и покрываться холодным потом от страха. Я буду долго мучить вас, пока ваше счастье не сделается горьким, как яд. Тогда с Лаурисом что-то случится… и ты, Аустра, останешься одна и засохнешь, как трава на дюнах».
Он наслаждался своей будущей местью, озлобляясь все больше и больше, пока сам не испугался низости своих замыслов.
Возвышенное и низкое боролось в его душе, и хорошо, что Алексису некуда было спешить. То, что в иных условиях перешло бы сразу в активные действия, теперь лишь терзало душу; размышляя, он, наконец, пришел в себя. Буря утихла, волнение успокоилось, и он опять стал тем, кем был прежде. Наконец-то Алексис мог выпрямиться во весь рост и показать миру свое настоящее величие, о котором не знал никто, и меньше всего он сам. Великие люди отличаются от мелкотравчатых тем, что думают не о результатах события, а о его причинах. Они не боятся оглянуться назад на свои ошибки и, оглянувшись, не превращаются в соляные столбы.
Результаты случившегося, как он видел, были страшные, но как Аустра могла дойти до этого? Кто до неузнаваемости изуродовал эту чистую душу?
По мере того как Зандав думал об этом, он становился спокойнее. Перебирая мысленно события прошлого, он увидел их в новом свете. «Если она могла так сильно возненавидеть меня, значит она меня любила, и как много ей пришлось перенести и перестрадать! Как болезненно сносила она обиды, которые я причинял ей, думая лишь о своих интересах!»
Чем больше он размышлял, тем сильнее сознавал свою вину перед женой. В ушах Алексиса вновь прозвучала ее кроткая мольба. «Обещай, что ты не обидишь меня никогда», и его самоуверенное обещание: «Будь я проклят, если когда-либо причиню тебе страдания!» Все это забылось. Он не сдержал своего слова. И она могла считать себя свободной от обязательств по отношению к нему. Ведь только после того, как он стал с ней груб и жесток, она начала бороться за свои права.
Теперь Алексис знал, что ему делать.
Он медленно поднялся, окинул взглядом темные воды морского простора с отраженными в них звездами, и прислушался к рокоту волн. Он подошел к спящим. С колен Лауриса соскользнул мешок, обшлаг рукава задрался кверху, и из-под него белела рука. Алексис прикрыл его. Когда он взглянул вдаль, там, в волнах, он заметил два огонька. Они медленно двигались к льдине. Сперва он подумал, что это звезды, потом понял, что звезды не могут двигаться.
Лаурис беспокойно зашевелился, открыл глаза и спросонья непонимающе уставился на Алексиса.
— Что случилось, Алекс? — спросил Лаурис.
— Взгляни туда, в море…
Повернувшись на запад, Алексис протянул руку в направлении судовых огней и хрипло произнес:
— Приближается судно. Мы спасены. Я хотел разрубить салазки и зажечь костер, чтобы они увидели, где мы находимся.
— Но ведь мы можем сжечь что-нибудь другое, а не салазки, — пробормотал Лаурис.
— Ты прав, Лаури. Мне сразу не пришло в голову. У меня пиджак на вате.
Сняв пиджак, Алексис отпорол подкладку, вырвал из-под нее пучок ваты, зажег его и стал размахивать над головой наподобие факела. Когда огонь обжег пальцы, он подбросил горящую вату вверх и вытащил еще клок.
С судна замелькали ответные сигналы.
— Слава богу… — прошептал Лаурис. — Теперь мы поживем.
Взглянув на него, Алексис усмехнулся, но промолчал.
Стоя на льдине, они смотрели на судно, которое, умерив скорость, приближалось к ним. В седой полутьме уже можно было различить капитанский мостик и желтую трубу со звездой в белом круге.
Норвежский пароход, принявший на борт охотников за тюленями, держал курс на Ригу. До порта оставалось идти несколько часов, и охотники могли немного привести себя в порядок. Капитан предоставил им возможность как следует попариться и вымыться в судовой бане; стюард, помимо основательного завтрака, принес бутылку рома; позавтракав, Лаурис попросил у одного из матросов бритву и тщательно побрился.
— Тебе бы тоже не мешало, Алекси, — заметил он. — А то у нас, совсем дикий вид.
Алексис молчал. С ним творилось что-то неладное. Он продрог, был голоден не меньше других, но почти не прикоснулся к еде, а великолепный ром пришлось выпить почти одному Лаурису. Зандав сидел в каюте за столом, глубоко погрузившись в раздумье, будто все происходившее вокруг не касалось его. Когда Лаурис заговорил с ним, он даже сразу не понял вопроса, и Лаурису пришлось повторить его. Наконец все же удалось заставить и его побриться. От длительной бессонницы глаза у всех воспалились, губы обветрились и покрылись коростой.
— Что будем делать с тюленями? — спросил Лаурис.
— Не знаю, — пожал плечами Алексис. — Может быть, норвежцы захотят их взять?
— А как же маленький? — воскликнул Лудис. — Отец сказал, что он будет моим.
— Хорошо, ты его получишь, — сказал Зандав.
На корабле Лудис приободрился. Смерть отца по-прежнему казалась ему событием тяжелым и вместе с тем уже далеким. Рассеянно бродил он по палубам корабля, осматривая все с печальным любопытством. Норвежцы относились к нему дружелюбно, похлопывали мимоходом по плечу и что-то говорили на своем языке, подбадривая мальчугана. Все знали, что мальчик потерял отца, поэтому были ласковы с ним. Кто-то повел Лудиса на капитанский мостик и показал, как управляют кораблем. А в порту стюард подарил на прощанье Лудису набор открыток с видами какого-то иностранного города и игрушечного павиана на резинке, которого можно было подвешивать к потолку, и он там забавно вертелся. Пришли еще какие-то люди, служащие порта и молодой человек с фотоаппаратом. Спасенных сфотографировали вместе с командой корабля, расспросили о случившемся и велели подписать протокол. Лаурис сказал, что все это делается из-за Дейниса. Потом их оставили в покое. Умершего свезли в покойницкую, а живым дали билеты и разрешили ехать домой.
Поезд отправлялся после полудня. Поездка была недолгой, всего несколько часов. Вначале вагон был почти полон пассажиров, но многие сошли на ближайших станциях. Оставшись втроем в своем отделении, они смотрели на бегущие мимо окна, заснеженные поля, крестьянские хутора и ряды ровно подстриженных елей. Зандав упорно молчал. Лаурис несколько раз пытался начать разговор, но угрюмое оцепенение товарища останавливало его. Хорошо, что хоть Лудис беспрестанно болтал. Чем ближе подъезжали они к дому, тем сильнее волновался мальчик, думая о том, как отнесутся мать и учителя к его продолжительному отсутствию. Тщетно Лаурис успокаивал его.
