— До-мой! Хочу домой!
Коля прижал к себе рукой брата и поволок за собой дальше, в сторону села, больше уже не останавливаясь. Толик, пригревшись возле его бока, успокоился и лишь изредка всхлипывал.
Вдруг шелест пшеницы перед ними оборвался, и стало совсем тихо. А рядом, за выгоном, оказалось село, и Толик от неожиданности громко и радостно засмеялся.
Далеко на конце села звякнуло колодезное ведро, проехали по улице доярки с пустыми бидонами, и кто-то на колхозном дворе выругался: «Тпру, идол тя, не терпится ему!» А там, где звякнуло ведро, девичий голос пропел:
За измену твою, за неверну любовь
Я уж больше тебя не люблю.
Возле дома что-то темнело, похожее на высокую копну. Еще издали это непонятное проговорило бабкиным голосом:
— Явились, бегуны! Мать их по всему селу ищет, непутевых...
В кухне горел свет. За столом, видно было в окно, сидели отец и Евгений Васильевич. На столе дымил самовар. Отец что-то говорил, а Евгений Васильевич, одетый, должно быть, еще к собранию в праздничный костюм, склонив голову, слушал.
Коля поставил удочки за дверь, звякнул ведерком.
— А, рыбаки, — Евгений Васильевич обернулся на звук. — Покажите карпа.
— Карп в пруду остался, — быстро, пытливо взглянув на Евгения Васильевича, Коля шмыгнул по лавке за стол.
— Им ужин не надо давать, самовольникам, — проговорила бабка, ставя вареники на стол.
— Пусть их резвятся пока, — добродушно усмехнулся отец.
Евгений Васильевич посадил Толика на колени, пододвинул ближе к нему миску. Толик закрывал глаза и с усилием жевал вареник.
— Что ж, теперь, небось, в город зафинтилите? — спросил Коля председателя, не поднимая глаз от еды.
— Ишь какой! — усмехнулся Евгений Васильевич. — Нет, не зафинтилю, пойду на прежнюю должность, агрономом.
— Это правильно.
— Ах, шельмец! — Евгений Васильевич рассмеялся, но тут же снова задумался.
— Скорее учись, да помощником к нему. Пойдешь? — спросил отец.
— Ладно, вот только школу закончу.
— Хорошие у тебя растут дети, Илья Платонович.
— Ничего дети, без ремня пока обходятся, — улыбнулся отец, а Толик открыл при этих словах глаза и стал жевать веселей.
Мальчики, постелив себе, легли тут же, у двери на крылечке; за дверью еще долго слышались голоса.
— Студентами были, — говорил Евгений Васильевич, — жизнь на селе собирались ладить. Шумели, спорили...
— А тут жизнь тебя ладит, — поправил отец. — Не горюй шибко-то. И бери выше. Тогда своя беда покажется вдвое меньше.
— Как это?
— А так: что там твое горе или мое!? Переживем да еще научимся на нем. Надо, чтобы мы колхозу беды не сделали.
— И правда, я ведь об этом забыл в обиде.
— Тасю свою меньше жалей, пусть в поле идет... — уж не вытерпела, вставила свое слово бабка.
Кто-то скрипнул крылечком и тенью прошел на кухню. Там стало оживленней, и голос Кирилла Прохина проговорил:
— Не думай плохо, Евгений Васильевич. Ничего не поделаешь, раз так получилось. А работу ты любишь и агрономское дело хорошо знаешь. Так что народ решил верно.
— Ишь, успокоитель нашелся, — снова встряла бабка.
— Ладно, бабка Матвевна, на сегодня давай перемирие, — попросил Кирилл.
Отец и Евгений Васильевич засмеялись.
Издалека послышались шаги с улицы. По ним Коля узнал мать, подумал, что сейчас отругает за Толика, и закрыл глаза, как будто давно спит. Мать подошла к ним, наклонилась, и он услышал запах полегшего сена и степного простора от ее одежды. Материны слова теплым дыханием коснулись лица:
— Спят мои бегуны, спят мои сладкие. А я их ищу...
Толик давно спал. Коля, прислушиваясь к разговору, глядел на звезды. Может, он забылся и не заметил, как кто-то еще прошел в кухню, потому что там прибавился голос, похожий на голос Таисии Михайловны, только не четкий и ясный, каким она говорит в школе, а простой, домашний, как у матери.
— Я его жду, жду, — жаловалась и слабо упрекала она. — Разве так можно, Женя. Думала, уж что случилось.
— Да вот зашел. Душу на людях отвести...
— Нечего ее отводить, — сказала бабка. — Поглядите на себя, какие вы стали. У нас таких в селе и не найдешь. Я тебе, дочка, вот что скажу: плюнь на докторов да больницы. Глянь на наших баб. Ты спроть них перепелка. Выходи с ними завтра на сенаж. День-другой поработаешь — и аппетит и сила появится. А я тебя утрешним молоком буду отпаивать. Уж я тебя поставлю на ноги.
— Правильно, бабка Матвевна, — поддержал Кирилл.
— А что, Тась? — вставил Евгений Васильевич, — может, и правда, как это: раззудись плечо, размахнись рука...
За дверью послышался общий смех и оживление.
Коля уже успокоился от волнений этого долгого дня. И только что-то саднило внутри, словно там осталось наболевшее место от ушедшей тревоги. И тут кто-то, вроде балуясь, навалился на грудь, стало трудно дышать. Коля сглотнул, и теплые слезы защекотали в носу. Тогда тело сразу расслабло и через некоторое время всплыло в легком забытьи...
Пятс и Лайдонер — главари фашистской клики, правившей в буржуазной Эстонии в 1934—1940 гг.
Селг — спина (эст.).
