Сергей Иванович считал, что для учителя очень важно владеть своим лицом, голосом, жестом. Он научился с десятком тончайших оттенков произносить: «Я вас слушаю», быть холодно вежливым, тонкой репликой сражать провинившегося и питал отвращение к длительному морализированию. Он был уверен, что подчас большее сделает лукавая усмешка, скучное выстукивание дроби пальцами — «надоело», «надоело», ироническая улыбка или поощрительный взгляд, чем долгая душеспасительная беседа.
Кремлев прошелся по комнате, остановился у длинного стола. Здесь была «выставка» портфелей учителей: желтых и черных, старых и новых. «Только тощих нет», — усмехнулся он.
В учительскую вошел директор.
— Смотрите, зимища-то какая нагрянула! — с удовольствием глядя на падающий снег, воскликнул Волин. Они вместе подошли к окну..
— А знаете, я вчера имел разговор с вашим лидером печати, — сообщил Борис Петрович.
— С Балашовым?
— С тезкой, с тезкой… Похвалил за ценную инициативу. Вы видели, он номер газеты посвятил теме: «Подсказка друга — медвежья услуга». Материал подобрал великолепный. И статья «Комсомольский комитет требует от пионера Плотникова учиться без троек» — хороша. Между прочим, я обещал Балашову дать несколько книг для награждения активных корреспондентов. И дам. Обязательно. А в конце разговора поинтересовался: думает ли он вступать в комсомол?
— И что же? — живо спросил Кремлев.
— Очень, — говорит, много думаю об этом… Но чувствую: пока недостоин.
* * *
…В этот же день в классе Анны Васильевны разыгрались такие события.
Дима Федюшкин не выучил правила по русскому языку. И когда Анна Васильевна после уроков спокойно приказали ему: «Останьтесь выучить», — Федюшкин возмущенно сжал в комок губы и пошел из класса, независимо откинув назад белобрысую голову.
— Федюшкин! — строго повысила голос учительница.
Дима на секунду остановился в дверях, строптиво сверкнул угольками глаз:
— Не хочется здесь учить! — и вышел.
В первую секунду Анна Васильевна растерялась. Что делать? Догнать? Привести за руку? — Нельзя. Серафима Михайловна учила: «Помните золотое правило педагогики — руками к ребенку не притрагивайся — и не гладь, и не тяни. Так-то вернее будет».
Не придать значения этому случаю? — Ни за что! Против такого решения в учительнице все восставало. Надо было придумать способ, чтобы и маленького ослушника проучить и других на этом воспитать. Вызвать его к директору? — Нет, это тоже ей претило. Может быть, настоять на исключении из пионерской организации, на время снять галстук? Сказать ему: «Вы не понимаете, что галстук — это частица нашею славного советского знамени!» Или вызвать Диму Федюшкина на родительский комитет, чтобы его там пробрали? Были бы в классе комсомольцы — другое дело. Но они появятся только в третьей четверти.
Дома она не находила себе места. Что же предпринять? Наконец снова отправилась в школу.
Около пионерской комнаты она встретила Алешу Пронина в лыжном костюме с нашитыми на рукаве лычками председателя совета отряда. Лоб Алеши был перевязан широким белым бинтом и от этого волосы его казались особенно черными.
— Есть очень важное дело… — обратилась к нему учительница.
— Важное? — подтянулся Пронин и выжидающе посмотрел на Анну Васильевну.
Она рассказала о происшествии.
— Нужна ваша помощь. Давай соберем актив класса. Я буду ждать вас в учительской.
Не прошло и получаса, как перед Анной Васильевной сидели: классный организатор, члены редколлегии во главе с редактором Игорем Афанасьевым и еще три пионера.
— Ребята, — сказала учительница с такой тревогой в голосе, что все насторожились, — два часа тому назад у нас в школе произошел позорный случай.
Ребята сидели серьезные, притихшие.
— Представьте себе, — сурово говорила она, — станет наш Федюшкин работать на заводе, даст ему мастер задание, а он ответит: «Не хочется делать» — и уйдет домой. Вот, скажут, воспитала школа! Какая? Восемнадцатая имени Героя Советского Союза Василия Светова. Приятно нам будет? Думает ли Федюшкин о чести нашей школы? Нет, конечно! И нам надо напомнить ему об этом.
Подойдя к столу, она взяла карандаш, хмурясь, постучала им беззвучно по ладони.
— Хуже всего то, что так недостойно поступил человек, изучающий Сталинскую Конституцию. Что же это получается? Отвечает по Конституции на пять, а что делает?..
Она умолкла. После недолгой паузы спросила:
— Могу я рассчитывать на вашу помощь?
За всех ответил Пронин:
— Будьте спокойны, Анна Васильевна!
И, став смирно, скомандовал:
— Сбор по цепочке!
Они все мгновенно исчезли, только Пронин остался и, озабоченно расхаживая по учительской, что-то сосредоточенно обдумывал.
— Надо, чтобы цепочка не ржавела, — наконец сказал он.
— Верно! Когда все соберутся, председательствовать, конечно, будешь ты, — заметила Анна Васильевна, словно иначе и быть не могло.
— А о Федюшкине вы расскажете?
— Нет, зачем же, ты председатель совета отряда… тебе доверено руководство…
— Ясно! — решительно сказал он.
В это время из двора во двор мчались пионеры.
— Сбор по цепочке!
— Сбор по цепочке!
И маленькие фигуры, запахивая на ходу пальто, надвигая поглубже на головы шапки, бежали в школу.
Отряд собрался в пионерской комнате. Пронин поднялся, оперся пальцами о стол.
— Товарищи, знаете, что у нас произошло?
Федюшкин сидел у двери, виновато опустив голову. Он и сам уже не рад был, что «проявил характер».
Пронин рассказал о поведении товарища.
— Желающие выступить есть?
Поднялось несколько рук. К столу подошел Игорь, не торопясь достал из кармана куртки блокнот и, постучав по его обложке карандашом, — точно так, как это делала недавно учительница, — спросил у класса:
— Если нам учителей не слушаться, так кого тогда слушаться? Он спрятал блокнот и, повернувшись к Федюшкину, воскликнул, требовательно глядя на него карими, с золотой искринкой глазами.
— Называется человек Конституцию изучает! — У него сорвался голос, он «пустил петуха», но ничуть не смутился, прокашлялся и продолжал: — А ты о чести отряда подумал? О школе подумал? Это если у тебя личные переживания, или фантазия, так что взбрело на ум, то и делай? А сила воли где? Галстук с него надо снять! — заключил Игорь энергично. — И учителя Конституции попросить, чтобы оценку снизил. Вот!
Афанасьев пошел к своему месту, Брагин шепнул ему в догонку: «Правильно!»
— Ребята, — поднялся было Федюшкин; голос его жалобно дрогнул, лицо приняло виноватое выражение.
Ему не дали договорить.
— Четырнадцать лет ребята!
— Раньше надо было думать!
— Он и учится спустя рукава!
— Садись уж!
Но Федюшкин все же выкрикнул:
— Анна Васильевна, я дома выучу… и еще дополнительно!
Его маленькое личико с невысоким лбом и несколько вытянутыми вперед губами стало растерянным, всем видом своим он умолял забыть этот прискорбный случай.
Алеша Пронин поднял руку, призывая к тишине, с возмущением посмотрел на Федюшкина.
— Нет, не дома! — и повернулся к Рудиной, сидевшей в стороне: — Анна Васильевна, пусть завтра здесь останется… и подольше.
— И останусь, а чего же, и останусь! — решительно сказал Федюшкин.
— Ясно, что останешься, — неумолимо подтвердил Афанасьев. А галстук мы с тебя все-таки снимем…
— Товарищи пионеры, — обратился ко всем Пронин и поправил марлевую повязку на голове, — кто за то, чтобы с Федюшкина снять на неделю галстук?
Все подняли руки. Сбор кончился.
По дороге домой Федюшкин обиженно говорил Алеше:
— Друг называется! «Кто за то…»
Пронин обнял сопротивляющегося Диму и задушевно сказал:
— Ты, Димка, неправ… Если все будут грубить, не подчиняться, что же это за отряд имени Фрунзе? Ну скажи по-честному, верно?
— Самый честный нашелся, — пробурчал Федюшкин, кладя руку на плечо друга.
На следующий день, после первой перемены, на стене лестничного пролета, так что все сразу в школе заметили, появилось на большом листе бумаги таинственное слово:
СКОРО!
Через час к нему прибавилось:
У НАС В ШКОЛЕ…
Прошел еще один урок, и чья-то невидимая рука дописала:
СИЛАМИ СЕДЬМОГО И ДЕВЯТОГО КЛАССОВ…
И наконец, на последней перемене появилось окончание фразы:
БУДЕТ ПОСТАВЛЕНА ПЬЕСА ЧЕХОВА «СВАДЬБА».
В объявлении не было указано, что художественный руководитель, режиссер, костюмер, гример спектакля — Анна Васильевна. Но достаточно было посмотреть в эти дни на ее лицо, чтобы понять, сколько хлопот принес ей этот спектакль. Она волновалась больше всех потому, что волновалась за каждого в отдельности и за всех вместе взятых.
