— Вот именно!.. Терентий Петрович, — Волин кончиками пальцев слегка прикоснулся к колену собеседника, — а не взялись бы вы, ну, разок в десять дней — на большее я не замахиваюсь — кружок у нас слесарный вести?
Мастер помедлил с ответом, что-то прикидывая в уме. Хитрил: не хотел сказать, что об этом же его недавно просили и Богатырьков с Яковом Яковлевичем.
— Инструменты у нас есть, — продолжал директор, — Прошу вас, как нашего активиста… Знаю — заняты вы очень, но — надо!
— Можно, — сказал, наконец, мастер, — я с собой помощников приведу, из трудовых резервов… Одного кружка, я думаю, мало. Надо обмозговать и при школе техническую станцию открыть.
* * *
Анна Васильевна старалась с каждым из родителей поговорить отдельно.
— А как мой-то шалопай? Сладу с ним нету, — сетовала молодая светлоглазая женщина, но по тону ее Рудина чувствовала, что матери очень хочется услышать опровержение. И так как опровержение можно было сделать, Анна Васильевна успокаивающе сказала:
— Напрасно вы так! Ваня стал лучше…
Мать просияла.
— Неужели?
— Да. Мы его сейчас в комсомол готовим. Знаете, как он старается? Вы не внушайте Ване, что он плохой. Почаще обращайтесь к тому хорошему, что есть в нем.
В первое время, когда Рудину назначили старшей пионервожатой, ей казалось, что это станет помехой в ее труде педагогическом. Но очень скоро Анна Васильевна сделала для себя чрезвычайно важное открытие: близкое общение с пионерами, знание их интересов, мальчишеских взаимоотношений только обогащало ее, как учительницу, помогало порой развязывать самые запутанные узелки.
К Рудиной неторопливой походкой, несколько в развалочку, подошел низенький, представительный мужчина с двойным подбородком и старательно расчесанными волосами.
«Отец Левы Брагина. Очень приятно, обычно приходит мать», — подумала учительница.
— Доброго здоровья, Анна Васильевна, — густым басом, деликатно произнес он.
— Здравствуйте…
— Вы имейте в виду, Анна Васильевна, он приглушил голос до шопота, — у меня с Левой был оч-ч-чень неприятный разговор после известного инцидента. Я ему прямо вопрос поставил: «А если бы меня так оскорбили?» Лева извинялся перед Игорем.
Сообщив это, Брагин посмотрел на учительницу так, словно это он сам извинялся и теперь ждал поощрения. Не дождавшись его, он, точь-в-точь, как Лева, поднялся на цыпочках и потянулся к уху Анны Васильевны:.
— Так вы представляете, что ответил моему сыну Игорь?
Он сделал многозначительную паузу.
— «Ты извини меня».
И без того круглые глаза Брагина еще больше округлились под стеклышками очков.
— Каковы наши дети? Мы все думаем: они не видят, они не понимают! А они чувствуют сильнее нас!
Рудина заметила выходящего из учительской дедушку Димы и подвела к нему Брагина.
— Познакомьтесь.
Они знакомятся, но Брагина скоро уводит инженер Пронин.
— Терентий Петрович, — обращается учительница к старику, — двенадцатого у нас занятие родительского лектория — придете? Яков Яковлевич лекцию прочтет: «Как воспитывать у подростков скромность». Приходите!
— Приду, Анна Васильевна, обязательно приду, — обещает Федюшкин, ласково поглядывая на девушку. — Я прошлую пропустил — на заводе был занят. А о своем случае Димка мне рассказал — каялся. Я еще подбавил ему на орехи…
— Могу вас порадовать, — говорит ему Анна Васильевна, — в нашем классе за четверть только у четырех тройки…
— А по всей школе как? — интересуется Федюшкин, перебирая окладистую бороду.
— Троек еще много… — сокрушенно говорит учительница и виновато смотрит на старика.
В это время в комнату вошла мать Игоря. Рудина обрадовалась и, извинившись перед Федюшкиным, пошла к ней навстречу.
— Людмила Павловна, здравствуйте! Как хорошо, что вы пришли!
«Неужели для Леонида Михайловича наш разговор прошел бесследно?» — подумала она, пожимая руку Афанасьевой.
— Здравствуйте, — ответила Людмила Павловна. — Игорек и его товарищ Костя Рамков меня, можно сказать, на буксире притащили. Спасибо, что вы к нам заходите…
Игорь стоял здесь же и смотрел на мать преданными, немного настороженными глазами, словно боялся — не обидел бы ее кто неосторожным словом.
— Как вы себя чувствуете? — участливо спросила Рудина.
— С моим сынком не пропаду, — с гордостью глядя на Игоря, ответила женщина. — Вот надо только малыша устроить в ясли.
— В этом мы вам постараемся помочь…
— Буду вам очень обязана! А как у Игоря с успеваемостью?
Игорь опустил глаза. У него было две тройки, и он стыдился их.
— Я уверена, что во второй четверти Игорь вернет себе доброе имя отличника и станет комсомольцем, — сказала Анна Васильевна.
— Вот посмотришь, мама! Посмотришь! — воскликнул мальчик.
— Ты обещал зайти ко мне в гости, почему же не приходишь? — укоризненно спросила Рудина и улыбнулась той своей милой улыбкой, которая, казалось, широко распахивала ее душу.
— Я зайду, — тихо пообещал Игорь, вспомнив и первый приход учительницы к ним домой, и то, как он ни о чем ей тогда не рассказал, и как она потом приходила снова. — Я обязательно приду, — повторил он.
Сейчас она стала для него такой же близкой, как мать, и он мог бы ей рассказать, что слышал вчера из своей комнаты, как взволнованно разговаривали о чем-то мама и пришедший к ним отец, что когда он вышел в большую комнату, отца уже не было, — но у матери тревожно и радостно блестели глаза и она как-то сразу похорошела.
Он не спросил ее, зачем приходил отец, — боялся разрушить надежду, что возникла в сердце, но от этой надежды все вокруг становилось светлым и хотелось скакать и петь непонятное для всех, но дорогое ему: «Это будет! Это будет!»
* * *
Ровно в четыре часа горн торжественно возвестил начало сбора.
Родители уже сидели в зале. Пионеры выстроились напротив большого портрета: чья-то детская рука с любовью написала красками портрет маленького Володи Ульянова.
— Отряд, к выносу знамени — смирно! — раздалась громкая команда, и ряды застыли.
Терентий Петрович расправил свою бороду и решительно встал. За ним, неуверенно переглядываясь, поднялись все родители.
Костя Рамков, ловко щелкнув каблуками, повернулся лицом к строю.
— Сдать рапорт! — приказал он.
Его осанка, горделивая посадка головы, весь он — порывистый и увлеченный — как нельзя лучше подходил к этому праздничному сбору.
Приняв рапорт, Костя начал перекличку.
— Василий Светов! — вызвал он, и голос его зазвенел, как струна.
Правофланговый Леня Пронин ответил торжественно:
— Геройски погиб, защищая социалистическую Родину!.
— Игорь Афанасьев!
— Есть!
— Лев Брагин!
— Есть!
Закончив перекличку, Костя громко предложил:
— А теперь давайте споем песню, посвященную нашей школе. — И первым начал высоким мальчишеским голосом:
Мы гордимся нашей восемнадцатой.
Именем прославленным Героя…
Все дружно подхватили слова песни.
Доклад «Великий Октябрь» делал Алеша Пронин. Говоря, он требовательно поглядывал на слушателей черными глазами.
Инженер Пронин сидел у стены, опершись о колени руками, и на его полном смуглом, лице были написаны удивлению и гордость.
Алеша, пригладив вихор, который тотчас же снова вскакивал, говорил звонким голосом:
— Вся наша страна выполняет пятилетний план. Да еще как! И вы, наши родители, все свои силы отдаете! Дедушка Димы Федюшкина недавно орден трудовой получил на заводе…
Терентий Петрович с удовольствием подумал: «Ишь ты, мальчонка, ножки, что сошки, а похвалил — и приятно».
— А маму Левы Брагина, — продолжал Алеша, — наградили медалью «За доблестный труд»… Значит, и мы не должны отставать от своих родителей и нам надо учиться только на «отлично». И быть дружными…
Отец Алеши оглянулся по сторонам, словно призывая в свидетели: «Видели? Какие растут наши-то?» Он гордился и тем, что сын его отлично закончил четверть, и тем, что готовится поступить в комсомол. «Теперь я действительно буду комсомольским папашей», — удовлетворенно подумал инженер.
После доклада семиклассники, взяв под руки родителей, повели их в класс. На партах лежали подарки: картины, стихи, самодельные портсигары, старательно раскрашенные глиняные кувшины для цветов. Алеша Пронин краешком глаза наблюдал за отцом. Большой, добродушный, он, улыбаясь, рассматривал выпиленную сыном полочку из фанеры; полочка отливала светлокоричневым лаком и в руках отца казалась особенно хрупкой.
— Это ты ловко сделал, — одобрительно сказал Пронин, привлекая к себе сына.
— У себя над кроватью повесишь, — стараясь сохранить серьезность, посоветовал Алеша и немного отстранился — неудобно на людях нежничать.
