Расчет, в котором был Зарубин, без суеты, но очень легко и быстро выкатил пулемет на огневую позицию. И не успел, как показалось Климову, ефрейтор навести пулемет в цель, а второй номер уже поднял руку — готово!
Климов ничего не сказал, но подумал: «Спешат ребята, с такой наводкой попадешь в белый свет, как в копеечку».
Расчет еще раз выкатил пулемет на огневую позицию. Климов засек время и следил за секундной стрелкой. Когда помощник наводчика доложил о готовности, он не выдержал и сказал капитану:
— Что-то быстро очень, наводка-то хоть и грубая, а все ж времени требует.
— Пойдемте проверим, — предложил командир.
Они подошли к пулемету. Климов ловко улегся за пулемет и припал к прицелу.
— Ну, как? — спросил командир.
Александр Иванович помедлил с ответом, еще раз проверил наводку и медленно встал. Отряхнув прилипшие к пальто сухие травинки, он наконец ответил:
— Все в порядке, — и взглянул на Зарубина. Тот спокойно встретил взгляд Климова. У ефрейтора были широко посаженные, круглые глаза, смотрел он прямо, не мигая.
— Хорошо работаете, — сказал Александр Иванович, — ничего не скажешь!
— Он новый способ грубой наводки придумал, — вставил капитан, — большую экономию времени дает.
— Новый способ? — заинтересовался Климов.
Зарубин посмотрел на капитана.
— Расскажите, — кивнул тот.
Ефрейтор опустился перед пулеметом на колени и, поглядывая на Климова снизу вверх, стал объяснять.
— Интересно, — сказал Климов, — мы до этого, не додумались. А ну, дайте попробовать, — он лег за пулемет и навел его по способу Зарубина. Проверил, сбил наводку, еще раз навел и еще раз проверил. Поднялся и сказал:
— Да, получается! А как вы такой способ придумали?
Зарубин пожал плечами, словно затрудняясь объяснить.
— На занятиях я все присматривался, — ответил он, — искал положение повыгодней, чтобы ускорить наводку, ну и заметил вот такое совпадение. Сказал сержанту, вместе с ним проверили, думали — не случайность ли? Оказалось — нет: именно при таком положении, как я говорил вам, пулемет оказывается наведенным в цель. Вот и товарищ капитан проверял… Теперь у нас все пулеметчики так наводят…
Идя на занятия, Климов хотел показать солдатам, как работали старые пулеметчики, думал — пусть посмотрят, им не вредно будет. Но сейчас у Александра Ивановича пропало желание заниматься с пулеметом. «Ну, чему я их научу? — подумал он. — Самому впору у них учиться». Он даже огорчился — не оттого, что увидел по-настоящему хороших пулеметчиков, а оттого, что ему, ветерану, заслуженному солдату, кажется, уже и нечему поучить своих безусых однополчан.
На другой день вечером состоялось торжественное собрание по случаю юбилея части. Климова избрали в президиум. Усадили его рядом с командиром полка, крепким, словно сбитым из очень упругого материала, седеющим полковником. В президиуме сидел также и Зарубин. За их плечами стояло расчехленное боевое знамя. Слушая доклад, Александр Иванович с интересом смотрел в зал. Он был полон, даже в проходах сидели, и сзади, у стены с темными квадратами окошек кинобудки, тесно стояли солдаты.
Глядя в этот большой, наполненный людьми зал, перехватывая восторженные взгляды солдат, смотревших на знамя, на боевые ордена командира, на него, Климова, который был сейчас для этих молодых ребят живым воплощением славной истории полка, Александр Иванович испытывал ко всем сидящим здесь людям огромную любовь. Ощущение единства с этим большим, сильным коллективом волновало и радовало, и хотелось как-то проявить свои чувства, сказать друзьям-однополчанам что-то очень хорошее.
Но когда ему после доклада предоставили слово, Александр Иванович растерялся. Он сунул в карман бумажку с записью приготовленной речи, кашлянул в кулак и гулким, не своим голосом сказал:
— Товарищи! Мне хочется от имени ветеранов полка вам, нашим наследникам, передать самый горячий и душевный привет…
Зал грохнул аплодисментами. Когда они утихли, Климов, уже поборов волнение, продолжал:
— Я вчера был на занятиях у пулеметчиков и увидел, признаюсь вам, не совсем то, что ожидал. Шел я к ним и размышлял: «Приеду я, старый, опытный пулеметчик, погляжу на молодых солдат, по праву старшего и более умелого снисходительно похлопаю их по плечу и покажу, как надо работать с пулеметом». Вот какие наивные у меня были мысли! Ну, увидел я действительно молодых солдат, но это были мастера своего дела, и не я их, а они меня вчера кое-чему поучили. Я было даже и надулся: как же так получается, обогнали меня ребята! А потом сам над собой посмеялся и порадовался. Тому порадовался, что оружие наше в надежных и умелых руках, что под славным родным знаменем служит пытливая, любознательная и умная молодежь. Она выросла в нашей стране и вместе со страной. Откуда пришел в армию Зарубин? Из деревни. Но это советская деревня — с разумными машинами, с прекрасными школами, озаренная электричеством. Из такой деревни приходят люди, умеющие освоить любую технику, хозяева и творцы жизни… За ваши воинские труды от имени старых полчан наших, от имени тех, чей труд, чью мирную жизнь вы бережете, хочется сказать вам сердечное спасибо…
В зале снова загремели аплодисменты. Климов повернулся и пошел к столу, но не на свое место, а к Зарубину. Ефрейтор, отодвинув стул, поднялся ему навстречу. Александр Иванович обнял его и расцеловал. Солдаты вскочили со своих мест и так захлопали в ладоши, что ветер прошел по залу. И сидевшие в президиуме встали и тоже громко, от души аплодировали.
1
— Ну еще полчасика, — попросил Игнат.
— Поздно уже, — Аня приложила к уху часы, потом протянула руку: — Посмотри сам.
Игнат наклонился так близко, что она ладонью ощутила его дыхание.
— Что-то не разберу, — Игнат долго не выпускал ее руки. Наконец, шумно вздохнув, сказал: — Да, уже половина первого.
— Вот видишь. А мне вставать затемно: до фермы два часа ходьбы.
— Скажешь тоже: два!
— А вот и два! Сам попробуй, если не веришь.
— И чего такую рань идти? Что, там без тебя корма не дадут?
— С утра переборка молодняка, Алексей Васильевич просил не опаздывать. Разве дело, если секретарь комсомольской организации будет опаздывать. Хороший пример!
Игнат стукнул по стволу вишенки так, что деревце все, до кончиков веток, дрогнуло и уронило рой лепестков. Лепестки тихо легли на руки, на плечи Ани.
— За сегодняшний вечер ты раз двадцать вспомнила своего Алексея Васильевича, — с обидой сказал он.
— Уж и двадцать! — усомнилась Аня. — И ничего удивительного, он же у нас заведующий, со всеми вопросами — к нему.
Игнат ничего не сказал.
— Ну, до свидания, — Аня подала руку.
Игнат взял ее и погладил пальцы. Рука дрогнула.
— До свидания, — шепотом повторила Аня и выскользнула из-под вишенки.
Она перепрыгнула через кювет, вышла на дорогу, потом перебежала широкую, заросшую травой улицу и скрылась за оградкой. Игнат слышал, как скрипнула дверь, и все смолкло. Тогда и он вышел из-под деревца и широко зашагал вдоль пустыря.
Мать еще не легла. Она сидела у стола, покрытого синей клеенкой, и, вздев на нос очки в тяжелой пластмассовой оправе, латала Катюшкино платьице. Сама Катюшка спала на широкой постели в углу, разметав худенькие ручонки, изумленно приоткрыв рот.
— Поздно уже, мама, — сказал Игнат, — заработалась ты сегодня.
Он сел к столу, взял кринку, накрытую толстым ломтем хлеба, и налил в стакан молока.
— Это раньше, сынок, с курами спать ложились, а теперь мы по-городскому, — мать поверх очков глянула на ходики. — И то уж поздно, твоя правда: одиннадцать настукало.
— Одиннадцать? — Игнат поставил стакан и потянулся к ходикам. — Отстают, наверно, — он приподнял гирьку, и маятник зачастил, заметался под стареньким циферблатом.
— Не балуй, — сурово сказала мать. — Часы верно показывают.
— Проверим, — сказал он и включил радио.
Передавали сводку погоды. В Ашхабаде было тридцать два градуса тепла, в Москве плюс четыре. В двадцать три часа пять минут обещали передать инструментальную музыку, в двадцать три тридцать — спортивный выпуск последних известий. Ходики не врали.
— Выключи или потише сделай, — сказала мать, — а то Катюшка проснется.
Игнат вынул штепсель и сел на место. Что же это получается: у Ани часики на два часа вперед ушли? Быть этого не может! Значит, она их нарочно перевела, чтобы от него, от Игната, поскорей отделаться. А на вид овечка, глаза ясные, смотрит — не сморгнет.
Игнат вскочил и бросился к двери.
— Ты куда? — вслед ему крикнула мать.
Он не ответил.
Не разбирая дороги, не то шел, не то бежал Игнат по тихим станичным улицам. Остановился около калитки, в которую полчаса назад вошла Аня. Толкнул, она не поддалась. Искать щеколду не стал, перемахнул через невысокий забор и через цветничок шагнул к темному окошку. Поднял кулак, чтобы постучать в раму, но так и не постучал — рука беззвучно опустилась на резной наличник.
