Не разбирая дороги, не то шел, не то бежал Игнат по тихим станичным улицам. Остановился около калитки, в которую полчаса назад вошла Аня. Толкнул, она не поддалась. Искать щеколду не стал, перемахнул через невысокий забор и через цветничок шагнул к темному окошку. Поднял кулак, чтобы постучать в раму, но так и не постучал — рука беззвучно опустилась на резной наличник.
Вокруг тишина. И в доме тихо. За стеклом белеет занавеска, на подоконнике, прижавшись носом к стеклу, сидит плюшевый медведь без передних лап. Глаза-бусинки смотрят на Игната насмешливо.
«Ладно, — сказал себе Игнат, — завтра поговорим».
На этот раз он вышел через калитку.
Мать стояла у плетня, маленькая, простоволосая.
— Идем спать, мама, — обнял ее худые плечи Игнат. — Завтра меня пораньше, на зорьке разбуди.
Встал Игнат рано, до восхода солнца. Плеснул на лицо холодной воды из глиняного умывальника с двумя носиками, надел парадный китель без погон, со всеми значками, какие получил в армии. Сапоги сияли, как лакированные, но Игнат все-таки прошелся по ним бархаткой и спрятал ее в карман.
У Чеботаревых уже не спали: мать Ани, маленькая, круглая, как колобок, сновала по двору.
— Аня еще не ушла? — спросил Игнат.
— Э-э, хватился, — всплеснула руками Чеботарева, — убегла еще затемно.
Игнат поглубже надвинул фуражку и пошел размеренным шагом человека, собравшегося в дальнюю дорогу. Он шагал, не глядя по сторонам, только у недостроенного здания нового клуба задержался.
Когда он уходил на военную службу, клуб еще только начинали строить — выводили цоколь над фундаментом. А сейчас громадное здание уже венчали стропилами. Широко размахнулся председатель колхоза Фрол Гуменюк. Не клуб строили — дворец. Из розового туфа, высоченный, с колоннами по фасаду. Туф возили из Армении, мастеров-каменотесов тоже из Армении выписали.
Солнце еще не взошло, но за станичными садами наливалось алым светом чисто промытое небо. В окнах нижнего этажа, у подножия неохватных колонн еще густели предрассветные тени, а верхний этаж дворца уже словно впитывал в себя тот чистый свет, что струился с востока. Внизу туф был грязновато-серый, тусклый, а там, где тронула его заря, камни заиграли нежными красками.
Игнат залюбовался. Вздохнув глубоко, точно во сне, он поглядел вокруг, и его поразила убогость стареньких хатенок, дремавших через дорогу от великолепного клуба. Он стоял до странности одинокий, этот дворец из розового камня.
Первые лучи солнца скользнули по земле, когда Игнат вышел за станицу. Засверкали зеленые всходы пшеницы, маслянисто блеснуло вспаханное поле за ручьем, в лесополосе звонко засвистала невидимая пичуга, приветствуя новый день, радуясь солнцу, голубому небу. Игнату тоже захотелось запеть, до того хорошо было раннее утро в степи, до того сладок воздух и легка дорога.
Он шел и шел, озирая с детства знакомые поля, радуясь всему, что попадалось на глаза. Буйным бело-розовым цветом налились на лесной полосе влево от дороги абрикосы: они здорово подросли за три года. Справа, за холмом, новые корпуса под красной черепицей — молочная ферма. Ее не было три года назад. А небо такое же, высокое, чистое, родное небо.
Аня вчера не сильно преувеличила — больше часа шагал Игнат по широкому грейдеру, а впереди только поля, поля и бетонной дороги все не видно. А вторая ферма за той дорогой.
Солнце едва успело оторваться от земли, как принялось за работу — грело и грело без устали, без передышки. Игнат снял фуражку, расстегнул китель, потом сбросил и его. Оставшись в голубой майке-безрукавке, он почувствовал легкий ветерок. Это был не тот ветер, что летит над землей, раскачивая деревья, взвивая пыль, срывая листья. То было легкое дуновение, и рождалось оно не за тридевять земель, а где-то рядом, в отяжелевших от росы травах, в изнемогающих от буйного цветения деревьях. Не ветер, а дыхание пробуждающейся от сна земли.
Раньше всего увидел Игнат ветряк артезианского колодца — взнесенное высоко над землей сквозное колесо и стабилизатор, издали похожий на флюгерок. Под ветряком лепились разномастные крыши фермы. Автомагистраль, которую тут называли «бетонкой», обнаружилась позже, когда по ней пробежала машина.
Ферма вольно раскинулась в степи. С одной стороны — поле люцерны, с другой — полукружием загибается ставок, обсаженный низкорослыми деревцами. Вода в зеленой оправе — неподвижная, как стекло.
От бетонки до фермы петлял пыльный проселок. У въезда — шлагбаум, пустая будка и чавкающие под ногами опилки, пропитанные дезинфицирующим раствором.
Игнат обошел шлагбаум и остановился оглядываясь. Справа высокий кирпичный сарай — кормокухня. Дальше, по обеим сторонам дороги, образуя улицу, стояли одноэтажные длинные корпуса — свинарники. От одного к другому тянулись рельсы подвесной дороги. Между первыми подпорами сиротливо висела порожняя вагонетка.
Первые от кормокухни корпуса были кирпичные, крытые железом, дальше — саманные, под черепицей и шифером, а еще дальше — под соломенными крышами и тюками прессованной соломы вместо стен.
Улица была безлюдна. Из переулка между вторым и третьим корпусами слышались голоса и время от времени истошный поросячий визг. Игнат надел китель, фуражку и пошел на голоса.
Загоны перед корпусами были обнесены железной изгородью. Между ними, по узкой, как тротуар, полоске, ограниченной с обеих сторон сточными канавами, ходило человек шесть парней. Время от времени один из них нагибался через изгородь, хватал поросенка за ногу или за хвост и, не обращая внимания на визг, пересаживал в другой загончик. Потом выхватывал поросенка из этого загончика и перебрасывал в первый. Со стороны это занятие могло показаться бессмысленным.
Аню Игнат увидел не сразу. Она стояла у дальних дверей корпуса рядом с мужчиной в армейской фуражке. Это и был Алексей Васильевич Панков, заведующий свинофермой.
Поздоровавшись, Игнат прошел мимо парней. Он знал и не знал этих ребят. Три года назад эти хлопцы были совсем мальчишками, а теперь вот как выросли, выше Игната чуть не на голову.
А Панков совсем, кажется, не изменился. Такое же худощавое, с редкими веснушками лицо, те же каштановые мягкие усы над яркой, как у девушки, верхней губой, золотистые глаза в светлых ресницах. Застиранная курточка с хлястиками на бедрах висит на острых плечах, фуражка с голубым околышем кажется несоразмерно большой.
— А-а, служивый, — протянул он Игнату узкую, с длинными пальцами руку. — Здравствуй!
— Здравствуйте, Алексей Васильевич. — Игнат пожал руку и не ответил на улыбку. Бросил короткий взгляд на Аню.
Она смотрела настороженно, однако без робости.
— Разговор у меня к вам, — сказал Игнат.
— Подожди чуток, — Алексей Васильевич снял фуражку, вытер коричневой тряпицей лоб и пригладил сильно поредевшие на темени каштановые волосы. — Я через полчаса освобожусь, тогда пойдем в контору, поговорим.
Панков и Аня пошли по загончикам, показывая, каких животных брать, и парни весело хватали поросят, потешаясь над их страхом, отпуская шуточки. Выбирали слабеньких, с желтой кожей, малорослых «задохликов», сбивали в одно стадо, чтобы завтра отправить на откорм в поле. «На курорты», — смеялись свинари.
Выбрав место почище, Игнат стоял, облокотясь на ограду. Из степи изредка налетал ветерок и приносил аромат цветущих деревьев и трав. После его свежего дуновения особенно тяжелым казался запах свинарника. Но никто здесь словно не замечал этого запаха. Игнат замечал и дышал полной грудью только в те редкие минуты, когда степной ветер пролетал над загончиками.
Алексей Васильевич издали кивнул Игнату. Они прошли за корпуса, через футбольное поле с одними воротами, мимо чахлого цветника к низкому длинному строению с тремя крылечками. Тут были контора и общежитие.
В конторе стояли стол, койка, застланная пестрым одеялом, табуретки. На одной из них — ведро с водой и кружка. Панков напился, бросил фуражку на кровать и сел за стол.
— Садись, Чернобылко, — кивнул он Игнату, — высказывайся.
— Возьмите на ферму работать, — исподлобья глядя на Панкова, сказал Игнат.
— Работать? — Алексей Васильевич огладил усы, задумался.
Игнат ждал.
— Я тебя с дорогой душой взял бы, — наконец заговорил Панков, — только должности подходящей для тебя не вижу. Вот оно какое дело. Демобилизованный сержант, людьми руководить можешь, а у нас… — Алексей Васильевич развел руками.
— Я не руководить, я на работу прошусь, — Игнат положил на стол загорелый кулак.
Панков прищурил золотистые глаза и, будто впервые увидев его, посмотрел на Игната. Перед ним сидел черноглазый молодой человек с хорошей военной выправкой. Тугая шея с крутым кадыком, крутой литой подбородок так и просились в широкий вырез матросской форменки. Но был на нем пехотный китель, застегнутый на все пуговицы, только крючки на воротнике не сходились.
