— Знаю. Я и пришла за ней ухаживать, — сказала я и, не постучавшись, ворвалась к Шуре.
В комнате было темно, и я, пошарив у дверей, включила свет.
Вот что я увидела: на полу валялись черепки от битой посуды, в том числе сахарницы, — едва я сделала шаг, сахар захрустел под ногами, как снег в лютый мороз. Стулья были повалены, словно после бурана. Сама Шура лежала ничком на постели и горько-прегорько рыдала. (Ничего себе, папа лепит макеты, а с Шурой творится эдакое. Ну и ну!)
Я сбегала на кухню и спросила у артистки (уже другой, видимо на характерные роли) веник и совочек. Мне их тотчас вручили с понимающим видом. Прибрав в комнате, я присела к Шуре на кровать и обняла ее.
— Это реакция: слишком много счастья! — пояснила я сама себе вслух и громко.
— Счастья!!! — Шура расхохоталась.
Она была в хорошеньком халатике, который ей не шел. Она и на деревенскую была не похожа, и на городскую. Она ни на кого не была похожа, только на самою себя.
— Счастье! — повторила она с горечью.
— Как, ты уже не ценишь свое невиданное, сказочное счастье?
— Владя, я ценю. Я очень ценю все, что ты для меня сделала, что делает для меня Попов: не жалеет ни времени, ни сил. Это я ценю. Но… я люблю Сергея, а он… Ты еще ребенок, что ты в этом понимаешь. Стоило ей поманить его пальцем, и он уже все простил.
— Слушай, Шура… Сядь и слушай. Ну? — Она послушно села и поправила задравшийся халат. — Папа тебя любит. Это «го единственная, за всю его жизнь, любовь. На маме он женился не разобравшись — только пришел с фронта. Он просто мечтал о семье — жена, дети. Слишком был измучен. Дети у него были, не совсем удачные, но были, жены, по существу, не было. Он несчастлив в браке. Не расторгал его лишь из-за детей.
— Из-за тебя, Владя.
— Может, больше из-за меня. Валерий — мамин сынок. Затем отец встретил тебя и полюбил. Не артистку Мосфильма, а тебя — Александру Прокофьевну Скоморохову. Ему все равно было: артистка или колхозница — он полюбил тебя. И, насколько я знаю своего отца, он не разлюбит тебя никогда. Ты слушай. А мама его вовсе и не манила. У нее большая беда — смертельная болезнь. А второй муж оказался негодяем. Не захотел принять ее из больницы. Так куда же ей возвращаться, как не домой? Ну, скажи по совести.
Шура вздохнула и пошла умываться.
— Твой отец не придет ко мне больше?
— С чего ты взяла? Как ходил, так и будет ходить.
— Ты меня еще не возненавидела, Владя?
— Почему я тебя возненавижу?
— Ну, все-таки… Разлучница. За мать, наверно, обидно.
— Мне слишком долго было обидно за отца. Мама сама оттолкнула от себя отца… но, учти, она очень больная. И вообще, хватит об этом. Лучше расскажи, как у тебя дела на Мосфильме.
— Съемки еще не скоро, а работы по горло. Хочешь посмотреть сценарий?
Шура подала мне напечатанный на машинке сценарий. В двух сериях!
— Шура, дай почитать.
— Возьми. На два дня. Шура совсем успокоилась.
Я рассказала ей о Зине — о судьбе и гибели. Шура опять поплакала, но уже не о себе. Потом она пошла меня провожать до метро.
— Это он тебя прислал? — спросила она, прощаясь.
— Конечно! — пришлось мне соврать.
Так все вошло в свою колею. Мама лежала молча, словно обиделась на весь белый свет, и смотрела перед собой невидящим взглядом. Утром к ней приходила медицинская сестра делать уколы. Я приносила ей интересные книги, ее излюбленные журналы, но она не читала ничего, даже газет. Это нас встревожило. Я съездила к дяде Александру посоветоваться — он только вздохнул. Мы сидели втроем в кухоньке и пили чай. Близнецов не было дома. Тетя Аля подала такие вкусные пироги, что пальчики оближешь. Я снова заговорила о маминой апатии.
— Что же ты хочешь, она потерпела жизненный крах — еще до того, как заболела. Возможно, потому и заболела, — сказал дядя. — Сначала бесславный конец ее карьеры, какой-то там конфликт. Встал вопрос о переводе ее на периферию. Ты не знала об этом? Второй брак был неудачен с самого начала. Знакомы они давно, но он закоренелый холостяк. Однако человек слабовольный, и, когда Зинаида Кондратьевна поднажала, он сдался — против воли. Но больше того, он ей был не нужен. Ибо Зинаида любила всю жизнь (по-своему, насколько способен любить эгоист) лишь одного человека — твоего отца.
— Дядя, ну что ты говоришь!
— Она и сейчас его любит. — Странная любовь!
— Зинаида Кондратьевна властная, самоуверенная женщина. Разве она могла простить мужу критическое к себе отношение? Она легче пережила бы обычную банальную измену, но измены, как мне известно, как раз и не было… Пока она сама не ушла от брата. А вот неприятие ее как личности — это было. Чем больше Сережа узнавал ее, тем менее принимал, и вот это ему не простили. Так потерпела крах ее семья. Затем — времена меняются, жизнь идет вперед — потерпела крах вся ее деятельность.
— Владенька, ты хочешь гоголь-моголь, я живо тебе собью! — вмешалась тетя Аля, укоризненно посмотрев на мужа»
— Спасибо, тетя Аля, с удовольствием съем.
— Что же теперь делать? — снова обратилась я к дяде. — Ведь при таком подавленном состоянии никакие лекарства не помогут.
— Постарайся как-нибудь расшевелить ее.
— Но как?
— Понятия не имею. Если бы ей предложили какой-нибудь пост, она нашла бы в себе силы бороться с болезнью. Ее хватило бы еще на несколько лет.
— А если… побольше нежности как к матери. Может, ей не хватает любви детей? — робко проговорила тетя Аля.
Дядя Александр задумчиво посмотрел на жену. По его лицу пробежала тень.
— Маме никогда не была нужна моя любовь (когда-то меня это удручало). Разве съездить к Валерке? Поговорить с ним… Можно, я позвоню?
Уходя, я крепко расцеловала дядю и тетю: им-то мои поцелуи нужны, они меня всегда любили.
Валерий жил на Ботанической улице, в высоком, как башня, доме на десятом этаже. По счастью, лифт ходил. Брат мне обрадовался и спросил, не вымою ли я заодно у него полы. Ведро с тряпкой ждали наготове. Я быстро вымыла ему пол.
— Вчера мыли из бытовых услуг, — пояснил он, — но вечером нагрянула компания конструкторов, и все затоптали.
У Валерия уютная однокомнатная секция. Мама обставила ее по своему вкусу, так и осталось. У брата своего вкуса не было.
Мы сели с ним в небольшие изящные кресла. Валерий поставил передо мной бананы, предупредив, чтобы я все не ела. (Я очень люблю бананы и однажды съела целый килограмм.) Но сегодня мне было не до бананов.
Я рассказала ему о подавленном настроении мамы и о совете тети Али (я сказала, что это совет дяди).
Валерий почему-то густо покраснел. Я взглянула на него с подозрением.
— Она говорила тебе… — спросил Валерий. (О чем, интересно?)
— Да. Говорила! — вздохнула я.
Валерий взял со стола папиросы и нервно закурил.
— У матери просто начинается заскок! — Он красноречиво повертел пальцем у виска. — Ну как я могу взять ее к себе? Одна комната… И как бы я стал за ней ухаживать? Это долг дочери, а не сына.
Вон оно что.
— Может, мама испытывала тебя?
— Ничего не испытывала, ей не хотелось возвращаться домой… Боялась, что отец будет торжествовать. Надо совсем не знать папу!
— Валерий, не сможешь ли ты чаще навещать ее и… быть с ней поласковее?
— Не умею, не приучай, — буркнул Валерий. — И навещать некогда. Ты, поди, думаешь, вчера были друзья, посидели за бутылкой? Черта с два! До двух ночи говорили о новом проекте Терехова. У них жены не дадут сидеть до двух за проектом, а я холостяк, так они все ко мне.
— Ты, прежде всего, начальник КБ.
— Все еще только исполняющий обязанности. Если бы не это…
— А во-вторых, кто тебе мешает жениться?
— Боже упаси! Никогда в жизни.
— Ты что, женоненавистник?
— Отнюдь нет, но жениться не собираюсь. Попадет такая, как наша мама. Разберешь их. Потом разводись. Да еще алименты придется платить. Нет уж, спасибо!
Я еще раз перевела разговор на маму, попыталась убедить Валерку, но… Он действительно не умел быть ласковым с матерью.
Однако, когда я уходила, он довольно нежно чмокнул меня в щеку. «Вот так бы и маму», — хотела сказать я, но поняла, что это бесполезно. К тому же его прилив нежности объяснялся тем, что я помыла ему полы.
Когда я подходила к дому, меня догнало такси. Это был Миша Дорохов.
— Садись, Владя, покатаю тебя по Москве, — предложил он обрадованно.
Я начала отнекиваться: было уже поздновато, но Миша сказал:
— Садись, Владя, последние дни работаю на такси. Он открыл дверцу, и я села рядом с ним.
— Куда поедем? Только подальше.
— Можно вокруг Мосфильма?..
Машину он вел легко и непринужденно, почти автомата чески, лавируя среди потока других машин.
— Ухожу из автопарка, — сообщил Миша. Я удивилась:
