Девушка непонимающе пожала плечами.
Тогда Бостан принялась выть, изображая ветер, и замахала в воздухе руками.
Марина обрадованно закивала:
— Понимаю, Бостан-эдже, понимаю. Вы — о буре?
«Буре» — по-туркменски «блоха». Бостан с досадой вздохнула:
— Я ей про бурю, она мне про каких-то блох!.. — И снова стала жестами показывать, как разбойничал здесь ветер. — Пыль, дочка, много пыли. И ветер, уу-уу, уу-уу!..
Марина, смеясь, повторила:
— Уу-уу, уу-уу!..
— Ай, умница!.. Поняла. Это аллах послал нам бурю, Марал-джан, — Она воздела руки к небу: — Там — аллах!
Марина отрицательно покачала головой:
— Нет, Бостан-эдже!
— Вай, ну что мне с ними делать? — огорчилась Бостан. — Все на один лад, не верят во всемогущество божье…
Ткнув себя пальцем в грудь, она сказала по-русски:
— Бостан — хорошо?
— Хорошо, Бостан-эдже, хорошо!
— Аннам — хорошо?…
— Хорошо!…
— Марал — хорошо?
— Плохо!
Бостан в недоумении подняла брови:
— Вай, что ты говоришь, дочка!.. Пусть злой дух унесет твои слова. Скажи: хорошо.
Марина с трудом произнесла по-туркменски:
— Нет, плохо. Марал… не знает… туркменского… языка.
— Это ничего, дочка, — утешила ее Бостан. — Дай срок, научишься
От экскаватора донесся чей-то протяжный крик — звали Марину. Когда девушка поднялась, собираясь уйти, Бостан сказала:
— Передай им — ужин готов.
Эти слова Марина знала. Кивнув, она побежала к экскаватору.
Оставшись одна, Бостан-эдже огляделась. Солнце уже опускалось к горизонту, и, словно провожая его, вокруг теснились легкие облака, окрашенные в разные цвета: алый, желтый, синеватый… Переливами красок они напоминали радугу. Прощальные солнечные лучи играли на кендирике…
Бостан-эдже, чуть печально наблюдавшей за заходом солнца, вспомнился родной аул. Колхозники, наверно, уже возвращаются с полей, торопливо ставят на огонь казаны, кипятят чай, пекут хлеб… Она словно наяву видела, как медленно тянутся по дороге коровы, слышала нетерпеливое мычанье телят, привязанных во дворах к колышкам. Всюду, как всегда перед закатом, беспокойно мечутся куры.
И только во дворе Бостан — тихо, и не пылает огонь в очаге, а к дверям дома, на которых висит замок, намело, наверно, пылищи…
Бостан тяжело вздохнула, представив себе это запустение.
В то же время она не очень жалела, что уехала из аула. Ей и здесь, под боком у сына, среди веселых неунывающих ребят, жилось совсем неплохо.
Вот если бы там, у них в доме, была молодая хозяйка, — Бостан так легко не покинула бы аул. Сидела бы сейчас в своей комнате, покачивала люльку с внучком…
Ох, до внука-то еще далеко!..
Аннаму бы жениться, как только он вернулся из армии. Куда там!.. Он и не глядел на аульных девушек. А когда Бостан намекала ему на женитьбу, сердито отмахивался: куда ты торопишься, мама?!
А ведь в ауле так много невест!.. И если бы она, Бостан, посватала одну из них за сына, ей бы не отказали. Только как бы Аннам к этому отнесся. Нынешние-то дети не считаются с волей родителей.
А уж пора, пора ему привести в дом невестку.
Ах, жаль, Марал-джан не туркменка, — лучшей невестки Бостан и не надо!
И тут же Бостан оборвала себя: вай, она же еще и в бога не верит! Правда, и Аннам не верит, так тем более жена ему нужна богобоязненная, чтоб во всем слушалась мужа, а не сбивала его с толку. Нет, нет, пусть Марал-джан всем удалась, и красотой, и умом, и трудолюбием, да не пара она Аннаму. Позволить им соединить свои судьбы, — значит, против аллаха пойти!
Разноголосый, оживленный шум отвлек Бостан-эдже от ее мыслей, — экскаваторщики шли ужинать.
Глава двадцать первая
ВИНОВНИК НАЙДЕН
дна из ремонтных мастерских участка Рахмет расположилась в самых песках. Пусто, голо тут было — только высилось большое дощатое строение, где производился капитальный ремонт, да жались к нему тесный склад для запасных частей и несколько приземистых палаток, в которых жили ремонтники.
Железо, разбросанное тут и там, накалялось под солнцем. Время от времени над песками, над чахлой растительностью, вздымая пыль, проносился ветерок.
И снова — тишь, зной….
Возле бульдозера, почти уже отремонтированного, сидели двое рабочих. Один, с седой головой, в очках, пристроился на ящике, другой, молодой парень, дочерна загорелый, с желтой лохматой шевелюрой, — на железной горячей бочке. Первый возился с какой-то деталью, шаркал по ней напильником, то и дело поднося близко к очкам, внимательно разглядывая. Второй читал местную многотиражку — «На стройке».
Внезапно он нахмурился, в сердцах швырнул газету на песок, стукнул кулаком по бочке:
— Вот гады!..
Мужчина в очках уставился на него с удивлением:
— Что это с тобой?
— А ты почитай, что пресса пишет.
Подняв с земли газету, он протянул ее собеседнику.
Тот не спеша положил рядом с собой деталь, взял газету, развернув, уткнулся в нее носом. Потом поднял на парня вопросительный взгляд:
— Где это тут, про гадов-то?
— Ох, Мулли-ага! — ворчливо проговорил парень. — Спрашивается, зачем тебе четыре глаза, если ты и ими ничего не видишь?
— Мне эти стекла нужны для того, — глядя на парня поверх очков, объяснил Мулли-ага, — чтоб защитить зрение от таких, как ты, — любителей пускать пыль в глаза.
— Ну, выдал!.. — парень добродушно засмеялся и, перегнувшись к Мулли-ага, ткнул пальцем в статью, которая заставила его возмутиться. — Вот, читай.
Мулли-ага стал медленно читать вслух:
— «Бесспорно, в строительстве Большого канала важную роль играют хозяйственники, ведающие торговлей, снабжением, службой быта…» — Он оторвался от газеты. — Что верно, то верно. Не понимаю, чего ты ругался.
— Да ты до конца дочитай!
Мулли снова приблизил газету к очкам, он читал чуть не по слогам, катил каждое слово, как тяжелый жернов:
— «Обеспечивая строителей всем необходимым, хозяйственники умножают их силы. Лучшие из них заслуживают самых добрых слов. Однако встречаются среди них и нерадивые работники, для которых собственный покой, собственные блага дороже интересов и нужд стройки и строителей. Они заставляют наших героев, покоряющих пустыню, в тщетном ожидании смотреть на дорогу. Недавно по вине таких горе-работников осталась на долгое время без воды бригада бульдозеристов и скреперистов, работающая в Гульбедене, на одном из самых трудных участков. Кончилось тем, что рабочие выпили воду из радиаторов машин…»
Мулли-ага, словно не веря своим глазам, еще раз прочитал эти строчки и повернулся к парню:
— Вай, что говоришь, они сделали?
Тот засмеялся:
— Слушай, кто читал газету: ты или я?
— Ах, да… Так им, беднягам, пришлось пить воду из радиаторов? — Глаза Мулли-ага вспыхнули за очками. — Я бы клеймо на лбу выжег тому, кто довел их до этого!
За его спиной раздался насмешливый, развязный голос:
— Кому это ты клеймо хочешь выжечь, Мулли-ага?
Мулли-ага обернулся и увидел Муррука Гышшиева — человека как раз из племени хозяйственников, о которых писалось в газете.
Муррук только что подъехал на своем «газике», незаметно подошел к беседующим и услышал последние слова Мулли-ага.
Тот, еще не остыв, сердито сказал:
— Коли ты виноват, с удовольствием выжег бы тебе, и не одно, а два!
— В чем виноват, Мулли-ага? Будь добр, растолкуй, пожалуйста, а то ведь я не знаю, о чем вы тут говорили.
Шарящий взгляд Муррука упал на газету, которую держал в руках Мулли-ага, и крючковатый его нос словно заострился еще больше.
А Мулли-ага, недобро щурясь, спросил:
— Как ты думаешь, товарищ хозяйственник, что нужней всего рабочему, который жарится в пустыне на медленном огне?
Муррук все не мог оторвать взгляда от газеты. Спохватившись, он сделал вид, что задумался:
— Ну, мало ли что… Папиросы нужны. Писем все ждут, как манны небесной…
— Папиросы, письма! — возмущенно повторил Мулли-ага. — А про воду забыл? Еще хозяйственник называется! На, почитай-ка, — и он кинул Мурруку газету.
Тот уже чуть не наизусть выучил злосчастную статью, потому только пробежал глазами по первым попавшимся строчкам и, возвращая газету Мулли-ага, осуждающе покачал головой:
— Вай-вай, действительно — новое безобразие. Виновников, думаю, по головке не погладят. — Он испытующе, стараясь скрыть внутреннюю тревогу, посмотрел на Мулли-ага, спросил как можно беспечней: — Ты не знаешь, кто этот грязный осел, оставивший рабочих без воды?
— Да уж, верно, из ваших, из хозяйственников.
Муррук вздохнул:
— Все-то на нас валят! А ведь мы работаем, как лошади, не жалея ни сил, ни времени. То надо достать, это — привезти вовремя. Порой на сто частей разрываешься! Знаешь, дорогой, во скольких местах мне за день побывать надо?.. Не знаешь? То-то.
