Два сезона неплохо отмывались, а в это лето хуже… Привезенные Кановым старатели думали, что золото здесь лопатой гребут. Работали они плохо, а зимней разведкой отказались заниматься. Пришлось платить с шурфа. Разбитые выше по ключу разведочные линии оказались пустыми. Значит, надо перехватывать ниже. А весной отрядить кого-либо за перевал.
Хлопнула дверь.
— Ребя-я! Глядите, олени прошли! — закричал за дверью Басов и, вернувшись, попросил Полозова. — Дай пяток патронов, нагоню.
Полозов порылся в сумке. Вынул три патрона. Подумал.
Осталось с десяток. А если пристигнет нужда?
— Скоро весна, будет рыба, дичь. Не жмись.
Все стосковались по мясу, и Полозов дал четыре патрона. Басов быстро оделся, взял лыжи, ружье и ушел.
Наступил полдень, а Басова все еще не было. Все сильнее прижимал мороз, и небо пожелтело. Белесая хмурь затягивала долину. Полозов надел шубу и отправился по следам Басова. Он шел долго. Уже наступил вечер, но Полозов все еще не нагнал Басова. По его следам он поднялся вверх по долине. Вот разворошенный снег, крошки ягеля, сухой травы: тут кормились животные. Здесь Басов круто свернул в лес. Значит, пошел в обход. На притоптанном сугробе при свете луны Полозов разглядел пустую гильзу и оленьи следы. Выходит, подранил только. И верно, скоро лыжня вывела на след оленя, снова свернула в лес и, сделав крюк, вернулась к тому же месту с другой стороны. Здесь Полозов увидел тоже две пустых гильзы. Да-что он, с ума сошел? Сколько патронов на одного оленя.
Дальше Басов бежал уже без лыж. Его следы вели к лесу. Наверное, промокли торбаса и он решил у костра обсушиться, — догадался Полозов. Так и есть! Из-за валежины струилась полоска голубого дыма.
Иван поспешил на дым.
Обняв колени и сжавшись в комок, Басов сидел над самыми головнями в одних меховых носках и спал. Торбаса он снял и повесил на валежину.
— Вставай! — рявкнул Полозов над ухом.
Басов, не открывая глаз, зло оттолкнул его и еще плотнее припал к коленям. Плохо дело. Полозов быстро сдернул с себя торбаса и натянул их на ноги Басова. Сам же обулся в его еще не просохшие торбаса.
— Замерзнуть решил, дурак? Проснись! — тормошил его Полозов.
Басов только глубже зарывался в воротник. Полозов свалил его на ветки и стал мутузить кулаками.
— Не тронь. Мое, — наконец открыл мутные глаза Басов. Полозов встряхнул его, поставил на ноги и, подталкивая в затылок, заставил двигаться.
— Иди! Слышишь!
— Устал, не могу, — хныкал Басов.
— Иди! — безжалостно подгонял его Полозов.
Когда же Басов совсем обессилел, Полозов вырубил палки, сколотил салазки и повез его.
Снова весна. Снова зазеленели сопки. Как и прежде, сидит на своем неизменном чурбаке Гермоген. За столом тихо сопит Маша: она старательно готовит уроки.
Всю зиму безвыездно просидел старик у себя в юрте. Земляки избегали его. Считали, что Гермоген с чужими спознался, внука на Большую землю отправил, родственнице с русским сойтись не запретил, старыми законами пренебрегает.
Гермоген не находил покоя. Новая власть и нравилась, и внушала беспокойство. Зимой его другу в госторге на шкурки дали муку, соль, табак, консервы. Захотел мясного — разогрей и ешь. Зато, когда после зимней охоты вернулись промысловики, у Петьки не оказалось товаров для оплаты пушнины, — бумажками рассчитался.
Совсем было извелся один Гермоген. Да вот Маша к Ивану приехала. Нет-нет и прибежит на денек. Посмотришь на ее радостное лицо, ситцевое платье — и на душе легче. Не так уж худо стало молодежи.
Он вышел из юрты, поднялся на сопку и увидел на реке несколько плотов. Один уже причаливал к косе. Снова приплыли чужие люди. Что теперь будут говорить про него старики? Ведь они считают, что он показал дорогу к желтым камням. И теперь будет гневаться Дух Леса. Пожалуй, верно, что вся беда идет в тайгу от его юрты. Гермоген зябко поежился, закрыл глаза. Как правильно жить? Где дорога к счастью таежных людей, поди угадай?
Канов разложил костры на выступе, поджег, спустился к воде, вымыл руки и долго вглядывался в свое отражение.
— Никак жениться собираешься? — насмешливо спросил Софи.
— Нет. Просто житие обретает смысл, — ответил Канов серьезно.
Он подошел к огню и, выложив пакетики с пробами, стал заносить их в поисковый журнал. Так приказал Полозов, считая свою работу государственной службой.
Софи долго рассматривал золотые крупинки на мокрых бумажках и тихо тронул Канова за локоть.
— Кажись, добрая россыпь наклевывается. Сколотить бы проходнушку, и пока сыр да бор… Смекаешь, а? — прошептал он.
— Тебе ведомы наши обязанности поисковиков? Не зарься! — оборвал его Канов.
Софи обулся и ушел. Канов еще долго писал, рисовал карту. Когда он поднялся на берег, Софи уже крепко спал.
Разбудил Канова странный шорох. Внизу на косе как будто кто-то ходил, шуршал галькой. Неужели Софи? Нет, тот, зарывшись в сено, сладко похрапывал. Кто же? Канов поднял голову, вгляделся.
В омуте что-то бултыхнулось, и на берегу показался медведь. Осторожно переступая, он остановился над костром. Головни зашипели и окутали его паром. Медведь постоял, отряхнулся и снова полез в омут.
— Ах, каналья! Да он, яко пожарный, огонь тушит, — догадался Канов.
Зверь снова окунулся и опять стряхнул с себя воду над углями. Но теперь все потухло, и только нагретая галька слабо курилась. Медведь разметал золу и, косолапя, лениво побрел по отмели. Канов швырнул в него камнем. Зверь оглянулся, прыгнул, брызнула из-под лап щебенка, и он скрылся.
Канов молча спустился к ключу и принялся рассматривать следы, оставленные зверем. Здесь он вдавил когтями крупную гальку, А тут, уже в воде, выворотил груду скалистой щебенки. Выскакивая на берег, медведь свернул куст.
Канов бродил по отмели, удивляясь проворству зверя. И вдруг в прозрачных струях воды что-то блеснуло. Он наклонился и поднял самородок, похожий на обломанный край лепешки.
— Софи! А, Софи! — крикнул он. — Ликуй! Не тщетны наши поиски! Возри, что сие есть? — Канов поднял над головой самородок.
— Самородок? Где? — Софи вмиг оказался рядом.
Канов показал на отмель, где виднелась трескавшаяся скала, и пошел к костру. Он взял журнал и только хотел записать результаты проб, как примчался Софи и выхватил у него тетрадь.
— Брось! Такой фарт!
— Истинно! — спокойно ответил Канов и поднял голову.
Софи задыхался. Он стоял взбудораженный, красный.
Глаза его бегали по сторонам. Канов не узнавал товарища.
— Писать, говорю, подожди. Поглядим сперва, что есть тут. Я вот опробую русло, берег, — Софи махнул рукой.
— Можно, — нехотя согласился Канов. — Токмо без соблазна. — Он взял у Софи тетрадь, спрятал и направился вверх по ключу, прихватив лоток. Софи его поразил, но он успокаивал себя: остынет старик, устыдится. Столько лет вместе.
Вернулся он поздно. Софи все еще ковырялся в русле.
— Кончай, брате, потешился, и хватит. Давай, — мягко попросил Канов.
— Слышь, друг! Не глупи! Помалкивать будем. После вернемся — и хватит с нас. Годы ведь… — не поднимая головы, отозвался Софи.
— Опомнись!
— Уйди! — заорал Софи, ощерившись. — Не дам, и все…
— Нечестиво так. Возьму, — твердо сказал Канов.
Софи стремительно вскочил и приблизил к нему свое озверевшее лицо.
— Мое это! Вот тебе! — И он ткнул ему кукиш под нос.
— Не вводи в грех! Слышишь, брате! — бледнея, прошептал Канов.
— Выкуси! Если ты болван… — совсем побагровел Софи и вцепился в бороду Канова.
Тот тихо простонал и, прежде чем Софи успел уклониться, схватил его за волосы и прижал к земле.
— Не греши!.. Не соблазняйся!.. Не искушай!.. — раскачивал он его голову, тыча лицом в песок. — Выкладывай все, негодник!
Софи, видимо, не ожидал такой силы в пожилом человеке. Отплевываясь, он завопил:
— Бери, сатана! Бери, святоша, подавись! — И, сунув за пазуху руку, вышвырнул рукавицу с золотом.
Канов подхватил ее и отпустил старика.
— Не гневайся, брате! По-другому не мог. Служба! — сказал он виновато, вытирая руки о куртку. — Да и тебе на пользу сия трепка.
Софи тяжело поднялся и поглядел исподлобья.
— Уйду от тебя. Сейчас же уйду! — повторил он, покосившись на берег.
— Да, уйди лучше от греха, — согласился Канон.
Софи быстро собрал котомку, еще раз бросил цепкий взгляд на берег и скрылся в кустарнике.
Канов раздумчиво постоял, вернулся и костру и сел заполнять поисковый журнал.
Тихо струился дым по песку. Ночь торопливо затягивала небо. Вылез молодой месяц, и золотая дорожка засветилась на глади омутка.
Канов убрал журнал, связал узелок и положил на вещи. Затем набил шапку сеном, прикрыл ее сверху курткой, а сам затаился в кустах. Медленно тянулась ночь, и казалось, ей не будет конца. Он устал, ему хотелось спать. Может быть, он напрасно заподозрил товарища? Может, не способен Софи на убийство? Канову стало стыдно. Он уже хотел пойти к постели и лечь, как уловил треск сухой ветки.
