— Глаза уставит в одну точку… совсем чужие… И говорит: «Я б их там научил».. Представляешь? В Африке!
Лешке почему-то смешно и как-то немного неловко за Надю: зачем она так теряет себя? Неужели и ее, Лешку, когда-нибудь обезволит любовь? Ну, любишь, но и сама собой оставайся.
— А что у Стася с Алкой произошло? — настойчиво пытается дознаться она.
— Ой, не говори! Я прямо возмущена до глубины души. Представляешь, она влюбилась в инженера Мигуна и сама в этом призналась Панарину. Ну как можно так переметываться?
«Что бы Надя сказала обо мне, — с ужасом подумала Лешка, — если бы узнала об Игоре Сергеевиче?»
Она ясно увидела: рабочее собрание, прокурора за столом, бледного, с опущенной головой Виктора, выступление с места Нади: «С Виктором дружит одна девушка…» Знала бы она сейчас…
«А, собственно, что произошло? — тут же стала Лешка мысленно защищаться, как делала это в Верин приезд. — Просто содержательный человек…»
«Но ведь обманываешь, — стыдил и обличал ее кто-то, — а почему так часто думаешь о нем?»
На мгновение представила Багрянцева: гладкий зачес почти льняных волос… при улыбке вспыхивающий у глаза серпик… воротничок рубахи поверх пиджака — галстуков не признает. Даже голос его услышала, будто здесь он, в комнате.
Она решительно замотала головой, отгоняя этот образ, продолжила спор: «Мало ли о ком я могу думать! А Виктор мне друг… Самый дорогой. Но почему он перестал писать? Надо во всем разобраться. Честно и прямо…».
Еще когда она училась в восьмом классе и увидела в театре шиллеровскую пьесу «Коварство и любовь», она дала себе зарок: всегда открыто выяснять свои отношения с людьми, не идти на поводу у недомолвок, коварных случайностей, не разрешать им командовать собой. Она завтра же разыщет Виктора, и то ненужное, что пытается разъединить их, что стало между ними, должно исчезнуть.
На лестнице послышались голоса. Это, запыхавшись, прибежала Вера. Ей, как и Лобунцам, о приезде Лешки сообщил Панарин, и дом Юрасовых заполнился Иришкиным лепетом.
…Вера не сводила глаз с подруги. Прямо поразительно, как она изменилась за последние месяцы! Словно бы выше и светлее стал лоб; улыбка, скорее сдержанной нежности, чем озорства, то и дело пробегала по ее порозовевшим губам. Во всем облике Лешки: в посадке головы, завитках потемневших каштановых, коротко подстриженных волос, повороте шеи, тонком овале щек, почти совсем утративших отроческую припухлость, проступало что-то новое. Прежняя резкая угловатость сменилась плавностью, легкостью движений.
Вера подвела подругу к окну, спросила тихо:
— Лё, ты не влюбилась ли?
— В кого? — вспыхнула Лешка и сама поняла нелепость своего вопроса. Конечно, Вера имела в виду Багрянцева. — Нет, ну что ты!
И, словно спасаясь, отгоняя то, чего сама не хотела, сказала:
— Знаешь, я как по Вите соскучилась!
Все-таки какая благодать приехать на каникулы домой! Можно отсыпаться сколько твоей душеньке угодно, ничего не надо сдавать, никуда не надо спешить. Голова отдыхает от формул и задач. Кодинец сказал: «Лекций и книг много, голова же у нас одна». И эта бедная голова до того натрудилась, что Лешке как-то приснилась страшенная каракатица, которая лапами писала неясные формулы. Лешка силилась их разобрать, но так за всю ночь и не смогла.
А какое удовольствие помочь маме по хозяйству, поухаживать за отцом. Что кривить душой, раньше ведь кое от чего и отлынивала. Ну, например, не любила на базар ходить. Теперь же — пожалуйста, с удовольствием. Как приятно, что мама рядом, подкладывает кусочки повкуснее, а отец, зная, что Лешка любит соминый балык, особенно хвост, припас для нее это лакомство.
По дому Лешка — к неудовольствию мамы и восторгу Севки — разгуливает в брюках. Севка присвистнул:
— Стиляжка!
Но, получив подзатыльник, решил, что это не совсем так.
— Севка, ты помнишь, как однажды спросил у меня: а кто был раньше — мамонт или Адам с Евой?
— Ну скажешь! — оскорбился Севка.
— Правда, правда… А в сочинении как-то написал: «Птицы — трудолюбивые животные».
— Лё! — брат переводит разговор на другую тему. — Что ж они, сволочи, Лумумбу убили безнаказанно?
Ишь ты, какие вопросы теперь его интересуют. А получив ответ, удивил новым:
— Ракета-то на Венеру, знаешь, с какой скоростью летит?
Вот тебе и мамонты с Адамом!
…В полдень она пошла на комбинат.
За ночь все вокруг припорошил снежок. Он сверкал на солнце и казался случайным, нехолодным, тоже предвещающим весну. Синели вдали элеватор, фигурки рыбаков у прорубей, портовые краны, очертания мола.
На проходной комбината Лешка задержалась у доски приказов.
«Изменить фамилию… Основание: свидетельство Пятиморского загса о браке…»
А вот: «В соответствии с протоколом заседания БРИЗа приказываю выплатить вознаграждение слесарю В. Нагибову в размере… За рацпредложение с годовой экономической эффективностью…»
Во дворе первое, что бросилось в глаза: на крыше цеха опытных установок шесть башенок громоотводов. Вспомнилось, как закладывали фундамент этого цеха и какую зажигательную речь произнес тогда Стасик.
Возле цистерн она встретила Альзина. В расстегнутой зеленой куртке с капюшоном, в меховой шапке, похожей на голову дикобраза, как всегда, катил он по двору, на ходу отдавая распоряжения. Пожав Лешке руку, обрадованно воскликнул:
— Надежде химии — пятиморский привет!
И, хитро прищурив живые глаза под черными наклейками бровей, спросил:
— Как там поживают ваш симпатичный декан и еще более симпатичный ассистент Багрянцев?
Лешка опешила. Неужели о чем-нибудь догадался? Но в тон ответила:
— Выжимают из несчастных, многострадальных студентов буквально последние соки.
— Не тужите! Когда придет пора, мы возьмем вас на работу худосочной.
Знакомые Лешке озорные чертики заплясали у него в глазах.
— Заявление сейчас писать? — спросила она.
— Хватит и узелочка на платке. Да, вы знаете, что профессор Тураев был разведчиком в отряде Алексея Павловича?
— Тураев? — пораженная этой новостью, переспросила Юрасова.
— Да! Расспросите у папы, как Николай рельсы салом мазал.
— Салом?
— Вот именно. И мне потом расскажите. Для общего развития, Я бы сам привет от Тураева передал, да уезжал в Москву.
Валентина Ивановна окликнула Лешку, когда она подходила лифту. Они вместе вошли в кабину.
— Лешенька, как экзамен?
— Математика — четверка, а неорганику завалила.
— Двойка?
— Нет, но ведь основной предмет. Видно, я изрядная тупица.
— Люблю самокритичность, — рассмеялась Чаругина.
— Нет, я не шучу, — настаивала Лешка, — мне не хватает ума усидчивости…
— Наберетесь… Вы когда назад?
— Через неделю…
— Может быть, вместе поедем… Мне у вас диссертацию защищать.
— О бикатализаторах? — живо спросила Лешка.
— О них, — вздохнула Валентина Ивановна. — Куда мне от них деваться. Знаете, как боюсь! Вот уже две ночи снится, будто не могу вспомнить валентность хрома… Приходите посмотреть на мои чада. Ладно?
Лифт остановился, они вышли из него.
— Подшефный ваш, — сказала Валентина Ивановна, не торопясь расстаться с Лешкой, — любо глядеть, как работает. А вот о чем мечтает — никак не пойму. Есть у него большие желания?
«Это она, конечно, о Викторе. О чем он мечтает?»
— Не знаю…
Что другое она могла ответить?
— Правду сказать, у меня такое впечатление, — не подозревая, что мучает Лешку, продолжала Валентина Ивановна, — в воспитательном кудахтанье он не нуждается… Оно только отталкивает его.
«А что ему надо, что?»
Валентина Ивановна сама же ответила:
— Вероятно, для него очень важно принять твердое внутреннее решение. А тогда сил у него хватит.
Может быть, может быть… Но как помочь Виктору прийти к верному решению, избрать правильный путь?
Она опять неловко промолчала, и Валентина Ивановна, наконец поняв это замешательство, распрощалась с ней.
…В цехе, как и прежде, знакомо попахивает парафином, мирно посапывают аппараты. На этажах новые призывы, которые другому человеку могли бы показаться странными, а Лешку привели в восторг: «Окисленцы! Дадим оксидат с эфирным числом 40–45 мг кон!», «Расщепительщики! Боритесь за экономию серной кислоты!», «Омыленцы! Боритесь…»
Ух, так и ринулась бы в бой вместе с «окисленцами» и «омыленцами». Вот только «расщепительщики» — это они придумали не очень удачно.
Еще новость! В аппарате ТНБ вместо мешалок установлены эжекторы… Производительность увеличилась в два раза.
Вера у пульта управления: хозяйка трех этажей корпуса.
Правее пульта на красном полотнище белыми буквами выведено: «Здесь работает бригада коммунистического труда».
