— «Сапсаны», садитесь спокойно, «мессеров» больше нет.
Едва Сережка зарулил после посадки на свое место, как выскочил из кабины и бросился разыскивать Бориса. А тот уже бежал навстречу.
— Боря, ну что там было?
— Я у тебя хотел спросить…
— Я, понимаешь, ничего… Вижу, Усач как даст очередь, а тот как загорится!
— Постой, это когда?
— Ну, когда «кобры»…
— «Кобры»? Вот паршивые! А я думал — немцы. Нас же и ругать теперь будут за панику.
— Будут. Давай закурим.
Руки у них дрожали, спички ломались.
— Сережка, а чего это щека у тебя поцарапана?
— Щека — что, ты погляди, какие дыры в плоскостях! Знаешь, какой мы бой вели?!
— А я… Как стали на посадку заходить, вижу впереди «мессеры». Я как дал очередь, так сразу на весь боекомплект. Они и удрали.
— А попал?
— Нет, где уж… Впрочем, не знаю, может быть, и попал. Ну да, попал. Один так завихлялся…
— Подыхать полетел, — услыхали они насмешливый голос Усача. — А ну, марш в землянку! Оба мокрые, а ветер холодный, еще простудитесь.
В землянке собрались все летчики. Командир полка вел разбор вылета. Против всяких ожиданий Бориса и Сережку не ругали. Наоборот, их поставили в пример. Лишь под конец командир полка мягко посоветовал: надо более четко давать команды по радио и лучше изучить силуэты самолетов, какие могут встретиться в воздухе.
— А то, — закончил командир, — если мы так каждый раз будем шарахаться от своих, то нам и воевать будет некогда.
После разбора Усач объяснил друзьям:
— Я сейчас узнавал на КП про эти «кобры». Там, оказывается, сидели «орлы» вроде вас, — оторвались от своих ведущих и к нам залезли в строй. Одним-то им страшно! Ну, а вы держались молодцами. Если и дальше так летать будете, скоро и к ордену представим.
— Ой, товарищ майор, — откровенно признался Сережка, — какие там ордена, мы же, как слепые котята, ничего не видим. Не знаю, как у Бориса, а у меня и до сих пор коленки дрожат.
— Да что уж там, — печально вздохнул Борис.
— Ну-ну, — майор ласково, как маленького, погладил Бориса по голове. — Вы, чай, думаете, только вам страшно? Важно преодолеть страх и сделать как надо. А нынче вы преодолели…
Дружно сели за домино. Борис наморщил лоб, словно что-то вспоминая:
— Чего-то я забыл? Ах да, по-моему, кто-то под стол не успел слазить?
Усач и Лагутин, кряхтя, на «встречных курсах» пролезли под столом. Потом с унылой добросовестностью объявили себя «козлами».
Убеленный сединами начальник штаба, стоя у двери, с улыбкой наблюдал эту сцену. Он знал все подробности минувшего боя, представлял всю опасность, какой подвергались эти молодые летчики, знал, что с того момента не прошло и часа, а они… Они с явным наслаждением, с детским восторгом на лицах слушают, как майор и старший лейтенант объявляют себя «козлами», и, по всему видно, это событие целиком поглотило их внимание.
Что-то радостное и теплое заполнило сердце старика, и он поспешно вышел, чтобы из-за мужского самолюбия скрыть навернувшиеся на глаза слезы.
После нескольких месяцев напряженной летной работы большая группа курсантов истребительного училища получила увольнение в городской отпуск. В числе увольняемых были Валентин, Санька, Всеволод, Валико и Кузьмич. Во второй половине дня они собрались на перроне железнодорожной станции. Пришел поезд — штук сорок красных вагонов и столько же цистерн. Свободных тормозных площадок сколько угодно. Сели. Через полтора часа поезд вышел на простор широкой долины и взорам молодых людей открылась панорама утопающего в зелени городка. Поезд остановился против разгрузочной платформы. И тотчас с грохотом открылись массивные двери вагонов, от платформ в двери склада легли деревянные сходни, и по ним засновали девушки-грузчицы. Увидав курсантов, они на ходу стали шутить с ними:
— Ребята! Вас тоже на склад привезли?
Курсанты с удовольствием отшучивались. Потом, поснимав гимнастерки, включились в работу.
Разгружали тюки с хлопком. Тюки были объемистые, и девушки, даже самые крепкие, не могли нести больше двух. Курсанты носили по четыре, а Валентин и Кузьмич даже по пять. Девушки продолжали шутить, но теперь в их шутках проскальзывали теплые нотки благодарности за неожиданную помощь. Вместо трех часов проработали меньше часа. Умылись под краном, надели гимнастерки и вместе с девчатами пошли в город. Но курсантов было больше, чем девчат, и трое — Валентин, Всеволод и Санька — отбились в сторону. На пути они прочитали афишу:
«Клуб железнодорожников. Новый художественный фильм «Она защищает Родину». После кино танцы».
Решили пойти. В очередь за билетами встал Санька. Когда он был уже у кассы, до его плеча дотронулась чья-то маленькая рука и девичий голос робко попросил:
— Товарищ военный, не возьмете ли для меня пару билетов…
Санька обернулся и увидел молоденькую девушку с большими серьезными глазами, с темными косами, уложенными на голове венцом. На ней была белая блузка, синяя юбка, на ногах — мягкие ичиги. Поверх блузки — легкая кожаная курточка с «молниями» на кармашках. Видимо, Санька слишком долго задержался взглядом на незнакомке, и она, строго сдвинув темные брови, уже собралась отойти. Санька поспешно выхватил из ее рук деньги и сунул в кассу со словами:
— Еще два.
При этом он так волновался, что забыл сказать, чтобы места были рядом с его местом.
Девушка поблагодарила Саньку и ушла. В зрительном зале Санька не садился на свое место до тех пор, пока не увидел девушку в кожаной куртке. Она села как раз позади Саньки. Было жарко, и девушка сняла куртку. Пышные, вздернутые до локтей, расшитые узором рукава обнажили смуглые маленькие руки… Ой, кто это толкнул его в бок? Ах, это Всеволод…
— Чего тебе? — недовольным шепотом спросил Санька.
— А то! Экран-то не за спиной, а прямо.
Сколько мог, он смотрел на экран, но чаще, забывая обо всем, оглядывался на девушку, оправдывая себя: «Посидишь год, не видя живой девчонки, так поневоле завертишься».
Картина кончилась. Молодежь раздвинула стулья, грянула музыка, и закружились пары. Санька, боясь, чтобы его кто-нибудь не опередил, кинулся к приглянувшейся девушке. Приглашая ее, он до того боялся отказа, что ноги дрожали. Девушка заметила его волнение и улыбнулась. В ее улыбке было сочувствие и поощрение. Положив курточку на стул и кивнув подруге, которую в этот момент приглашал Всеволод, девушка положила свою худенькую руку на плечо Саньке, и они закружились.
Увлеченный вальсом, Санька успокоился и получил способность думать. Его мечты были всегда головокружительно смелы. Он уже рисовал в воображении картины каких-то несчастий, постигших эту красивую девушку, и себя в роли ее спасителя. Глядя на нее, он думал, что вот, наконец, то, о чем он мечтал.
Вальс кончился, начался другой, а Санька за все это время и слова не произнес. Его сковала необычная робость. Девушка заговорила первая:
— Я слыхала от подруг, что авиаторы веселые и разговорчивые, а вы удивительно молчаливы.
— Я? — испуганно переспросил Санька. — Я, да… то есть нет, но… — язык, обычно так хорошо повиновавшийся ему, на этот раз не мог связать и двух слов.
Так разговор и не получился.
После танцев Валентин и Всеволод с двух сторон взяли под руки ту, с которой танцевали по очереди, а Саньке Валентин сказал:
— Тебе, Саня, придется одному защищать девушку от всяких неожиданностей…
Саньке бы радоваться этому, а он испугался: теперь уж обязательно надо заговорить, а язык не слушается. Пошел провожать и все думал: ну как бы это разговор начать? И лишь на полпути догадался: надо же познакомиться! Остановившись, протянул девушке руку и выдавил хрипло:
— Саша…
Девушка пожала протянутую руку и сказала с улыбкой:
— Зоя.
И тут у Саньки развязался язык.
— Какое славное имя! Такое имя было у Космодемьянской.
— Мне очень приятно, что вы это заметили. Зоя Космодемьянская — моя любимая героиня. Мне очень хочется быть похожей на нее. — Она помолчала и заговорила вновь: — Теперь все идет к тому, что мои мечты сбудутся. Я жду ответ из военкомата. Раньше там меня не хотели слушать — мне немножко не хватало до восемнадцати, — а вчера исполнилось!
— О, поздравляю, Зоя! От всей души поздравляю! Правда, лучше бы вчера поздравить, но… мы только сегодня познакомились.
— Спасибо, Саша.
Тема разговора неожиданно оказалась исчерпанной, и они опять замолчали.
Ночь была теплая и тихая. Маленький городок уже спал, и лишь в редком окошечке мерцал огонек. Фонари на столбах не горели, да в этом и не было необходимости: на темном шелку ночного неба висела полная голубая луна. Вдоль задумчивых ночных улиц ровными рядами выстроились тополя. Едва слышно шелестели листья. В тени тополей шептала вода в арыках. Лунный луч, проникая сквозь зеленое кружево листвы, зажигал серебро на поверхности воды. За таинственной тенью живой изгороди белели стены небольших чистых домиков, окруженных фруктовыми деревьями, отягощенными спеющими плодами. Негромкие звуки, мелодичные, таинственные, печальные и веселые, далекие и близкие, наполняли эту удивительную ночь. Вот где-то далеко поет скрипка. Кто этот неизвестный музыкант? Может быть, бывалый фронтовик, получивший отпуск после ранения, решил смычком проверить чуткость загрубевших пальцев? Или тоскующий отец никак не уснет и, глядя на портрет сына, изливает наболевшую печаль? Вот всплеск воды, вот гудок паровоза, а вот, совсем рядом, шелест платья и стыдливый звук поцелуя…
