Он снял шапку и обошел всех солдат, а на меня даже не взглянул. Я дал себе слово немедленно научиться курить…
А ненастье приближалось. Сначала повалил снег, потом закрутила метель.
— Быть тебе, Дмитро, нынче же командиром взвода! — сказал вдруг Редькин. — Помяни мое слово!
— Не… — отозвался Дмитро. — Вот товарищ младший лейтенант, надо понимать, будет нашим взводным.
— Ему роту дадут, — сказал Редькин, — это как пить дать. Заместо лейтенанта Хлопова, земля ему пухом…
Они ушли прощаться с капитаном, а я побрел куда глаза глядят. И в одном месте чуть не упал, поскользнувшись на замерзшей лужице разлитого по снегу пшенного супа. Солдат, с которыми я разговаривал утром, здесь не было. На их месте были другие, незнакомые. Под руководством сержанта они копали котлован, — должно быть, для нового блиндажа.
— Послушайте, а где те, что были здесь до вас?
— Вы, наверное, из газеты? — в свою очередь задал вопрос сержант.
— Да нет, не из газеты…
— Все равно обождать придется. К немцам в тыл ушли ваши разведчики. Такая у них работа, товарищ корреспондент.
— Разве они разведчики?
— А вы что же, не знали? — сунулся курносый веснушчатый и живой, как ртуть, солдат.
— Откуда им знать? — заступился сержант. — Они токо-токо прибыли. Прохоров, сбегай на кухню! Мол, из газеты товарищ, так чтоб черпачком-то со дна поддел! Вы тут посидите, товарищ младший лейтенант, он мигом сгоняет!
— Я — мигом! — подтвердил Прохоров, хватая котелок.
— Не нужно, я сыт. По горло…
— Ну как знаете. Отставить, Прохоров, бери лопату… Прохоров, где ты?
Но Прохорова уже не было в траншее.
— От же — сукин сын! — сказал сержант. — До чего легок на ногу!
К вечеру начался артналет, потом пошли танки, за ними пехота. После двух или трех атак наступила передышка, Видимо, немцы ждали подкрепления. В конце дня я зашел на командный пункт и спросил, не вернулись ли разведчики. «Нет, — ответили мне, — не вернулись». Не было их и утром следующего дня.
А потом начались жестокие бои за Смоленск. Полковник, фамилия которого была Бородин, погиб в одном из боев. Часть наша потеряла больше половины личного состава. Как и предсказывал Редькин, мне дали роту.
Затем был госпиталь, потом снова полк, потом снова госпиталь и, наконец, фронтовая газета «За Отчизну».
Долго я не встречал никого, с кем познакомился в сорок втором, и только в самом конце войны под Берлином мне неожиданно повезло: встретился знакомый сержант.
— А я смотрю — и глазам не верю, — хохоча, говорил он, — наш ротный — покойник, царство ему небесное, — по пришпекту топает! Ну, думаю, Иван Гаврилович, допился ты, братец, до зеленых чертей! Ротный твой и росточком пониже этого…
— Брось! Не видишь — каблуки новые подбили!
— …и в плечах пожиже…
— Да у меня шинель на вате!
— …и не курил!
— Вот это верно. Недавно начал.
Он смотрел на меня, как смотрят на живую обезьяну, и сумасшедшая радость билась в каждой жилке его обветренного лица.
— Говорят, до победы самый чуток остался… Неуж правда? Батюшки светы! Мама родная! Ванька Семин— тверской мужик — Адольфа Гитлера в его берлоге дожимает! И живой, вот ведь чудо! Шесть раз в госпиталях валялся, два раза похоронку домой посылали, а он все живой. Везучий, стало быть?
Мой однополчанин был сколь разговорчив, столь и памятлив, Подумав, я решил спросить его о разведчиках… Давно, правда, это было, но вдруг помнит! Оказалось, помнит и это.
— Как же, как же! Я ведь сам для них проход в минном поле делал! Еще Федьку Прохорова тогда убило. А тем ребятам повезло.
— Значит, вернулись?!
— А как же! Хотя, обождите, товарищ старший лейтенант, не все, Одного они все-таки похоронили!
— Которого, не помнишь?
— Да был у них один такой пожилой, с усами… Остальные-то молодежь, а этот — старше. Приметный. И так, говорят, глупо погиб. У самой нашей передовой— шальная пуля, и готов. Награда как раз ему вышла, так семье отослали вместе с похоронкой.
— Как его фамилия? — спросил я, холодея от мысли, что это мог быть тот самый солдат с пшеничными усами.
Сержант добросовестно морщил лоб.
— Хоть убейте, товарищ старший лейтенант, не могу вспомнить! Да на что вам его фамилия? В газету все равно не напишете. Это мы вас сперва за газетчика приняли!
— Вот и второй раз ошибся! Теперь газетчик. Военный корреспондент.
— Понятно. Факт решили осветить? Очерк о разведчиках? Или, может, рассказик? А вы пишите просто: «Человек в шинели». Вернее не придумаешь. Наш покойный комполка товарищ Бородин так говорил. Уважал он нашего брата!
Я военфельдшер!
Господин комендант тут, но он пьян, как сапожник.
Это страшнее войны!
Немцы.
