Начинался круг чинно, по-хорошему: желали бабке Марье доброго здоровья и выпивали по единой. Затем церемонно сообщали родоначальнице о переменах в составе рода за отчетный период: кто умер, кто женился, кто родился. Тут же, бывало, представляли новых членов семьи: зятьев, невесток. Церемония была недолгой, малый круг собирался часто, и не так много накапливалось семейных событий. При встречах на поминках, свадьбах и крестинах церемонии не бывало. Бабка в ответ произносила нечто невнятное, что опытные ассистентки истолковывали как скорбь об ушедших и привет новым членам семьи. После этого чинно выпивали по второй — за усопших и по третьей — за новорожденных.
На этом, собственно, официальная часть кончалась. Начинали есть тяжелые пироги и твердые, как резина, студни. Выпивали уже без счета. Никаких особых яств не подавали, зато миски с горячими рубцами пользовались неизменным успехом. Ах, рубцы, рубцы, как вы вкусны, коли сготовит вас умелая работница-хозяйка, чтобы дешево и сердито накормить ораву привередливых гостей! И промоет их хозяйка несчетное количество раз, и попарит до мягкости, и протомит до нежной розовости, подобной ветчине, и добавит-то уксуса, перца, петрушки, морковки и всякого сладкого да острого корня, и выдержит, и вытомит, и присыплет зеленью и всякой травкой пахучей! Только одно условие: есть горячими и пока водка еще не отбила всякий вкус. Иначе никакого толку не будет, потому что главный секрет хорошей хозяйки — в услаждении сразу всех чувств человеческих, чтобы и глаз радовался, и язык сам по себе щелкал. Ни один ученый повар, ни один шеф из ресторана не сготовит таких поразительных рубцов, как добрая хозяйка из рабочей семьи.
После таких рубцов душа, конечно, возносится и просит пива. Пиво в смеси с водкой образует, как известно, ерша, а от ерша человек враз пьянеет и начинает вести себя по-пьяному: кто смеется, кто плачет, кто песню старается завести и сердится, что плохо удается, и требует поддержки у соседей. Это еще ничего. Плохо, когда пьет человек и молчит и мрачнеет. Значит — обижается, значит— скоро драка будет. Так обычно и бывало: с особой силой вспоминает пьяный былые обиды и жаждет мести кровавой и немедленной. За мужчин вступаются женщины— и пошла свалка… Спасай, хозяйка, посуду, загораживай, ассистентки, бабушку, а то всем попадет под пьяную руку.
Но, как уже было сказано, малый круг — малая пьянка. Хитрили хозяйки, прятали водку: «Вышла вся», — а пиво недолго поддерживает воинственный дух. Знали опять же, кто каков во хмелю, принимали меры — так ловко людей рассаживали, чтобы мешать буйных с тихими.
Неизменную бабку Марью сажали в красный угол и требовали, чтобы хоть не пила, так пригубливала каждую чарку. Но еще в году 1902-м было замечено, что даже одно пригубливание чарки под бесконечные тосты уже не под силу почтенной бабушке. Тогда ассистентом к ней подсадили опытного сапожника Серегу-среднего. При каждом тосте Серега поднимал бабушкину чарку, подносил к ее губам, тут же отнимал и выливал себе в горло. Первое время бабушка обижалась, но потом привыкла и легонько пьянела даже от одного запаха.
Ассистентское служение при бабушке стало как бы почтенной, но тяжкой повинностью, особенно во времена войны и военного коммунизма: самогонка была куда свирепей, чем казенная сорокаградусная водка, или, по-кашкински, вино.
Ни на больших, ни на малых кругах о делах семейных не спорили. Если надо было помочь родичу, помогали без обсуждения и раздумья. Если надо было пристыдить родича, и это делалось само собой. Да и не было до революции у Кашкиных ни высоких взлетов, ни глубоких провалов: владели ими все слабости человеческие не в большей и не в меньшей мере, чем другими рабочими людьми.
Род Кашкиных был менее знатен, чем род Шереметевых, но, бесспорно, превосходил графов своим многолюдством. Число Кашкиных, входивших только в малый круг, притом одних взрослых, достигало пятидесяти душ. А если посчитать всех двоюродных и троюродных, так тут побольше сотни наберется. Роднились Кашкины легко и перепутались корнями с другими многочисленными нищими родами, Петровыми и Ступиными. Правда, последние загадочно намекали на свое дальнее родство со знаменитыми по Москве Ступиными — «Перевозка и хранение мебели», — но это была чистейшая выдумка: богатые туляки Ступины ничего общего не имели с дмитровскими башмачниками, отпрыск которых основал род марьинорощинских Ступиных.
Жил и вращался трудовой род Кашкиных по Марьиной роще, по Москве, по всем просторам российской земли. Жили Кашкины от Камчатки до Херсона, от Режицы до Хабаровска, постепенно теряя связь со старыми родичами, то образуя новые гнезда, то почти исчезая и растворяясь в других мощных семьях.
Родственные связи Кашкиных требовали самых малых житейских обязательств. Даже в серьезных вопросах каждый думал и действовал так, как ему казалось правильным или удобным. Может быть, на этой терпимости и держался большой круг рода Кашкиных.
А вот революция ставила один за другим вопросы, которых никак не обойдешь, от которых не отмахнешься, которые надо обдумать и решить. Тогда приходилось идти за советом. Род был достаточно обширен и даже в самые трудные времена мог обходиться своими «мудрецами и толкователями». А революция задала такие небывалые загадки, что государственные умы смутились, не то что доморощенные мудрецы.
С одной стороны… с другой стороны… как тут решить? К примеру, всеобщая трудовая повинность… Как быть? Люди кашкинского рода — труженики. Это так. Но труженику работы нет. Хозяева все дела свои прикончили, так только мала-мала кто копошится, все называются кустарями. На кого работать — вот вопрос. Государственные фабрики почти все закрыты, да Кашкины и не фабричные.
Изредка заскочит к какому-нибудь Кашкину краском или комиссар перешить, пригнать пофасонистее казенное обмундирование, пошить из желтой кожи сапожки кавалерийского образца или со шнуровкой до колен. Да много ли их, франтов? Настоящий фронтовик на фасон не смотрит, а щеголей да тыловых гусаров на всех Кашкиных никак не хватит, не то время. Ну, заглянет, скажем, какой безбоязненный из кооперативной торговли френч там или сапожки хромовые тишком справить, а то ответственный из казенного материала отдаст мастеру на квартиру работенку. Так ведь опять же и таких сколько? Разве на всех Кашкиных и не Кашкиных хватит? И сидят умельцы без дела или такой ерундовой переделкой да починкой занимаются, что смотреть тошно. А то еще чище: мастер, золотые руки в своем деле, иди на черную работу, улицу чистить, снег убирать.
Прежде, верно, и такую работу делывали, так то для себя, а теперь для кого? Эге, вот тут и загвоздка!.. Как для кого? Для всех! Значит, и для себя… Так, так, товарищ дорогой, а позвольте вас спросить: вот летом сгоняли нас, мастеров, канаву на улице копать. Помните? Нет? Так вот: выкопали канаву на совесть, в рост человека, вроде окопа, все честь по чести. Ждем, что туда будут опускать: трубу или там провод… Не дождались ни трубы, ни провода. Осень пришла, залило канаву, зима снежком припорошила, весна опять водой налила. А потом погнали нас, дорогой товарищ, эти самые канавы зарывать… Это как понимать?.. То-то и оно: сколько труда человеческого загубили, а к чему?.. Ты сам человек рабочий, можешь понимать…
Нет, товарищ, неправильно ты о нас рассуждаешь. Верно, мы не фабричные, мы ремесленники, да только не путай нас с хозяевами, хоть и в одном с ними кустарном звании ходим. Мы ведь как жили: что заработал — проел. Всего имущества у нас — гнилые домишки. Верно, друг, у тебя домишка нет. Так ведь мы — Марьина роща, вроде деревня… Нет, товарищ, я заграничных слов не знаю, мне с тобой спорить невозможно, а только ты подумай сам и увидишь, что мы самые настоящие рабочие и есть.
На этой точке зрения стояли все марьинорощинские ремесленники и обижались на местные власти, огулом и на равных правах зачислявшие в кустари тружеников и хозяйчиков.
За весь военный период довольно много пришло фабричных рабочих в Марьину рощу, но мало пошло марьинорощинцев на заводы и фабрики. Еле работали заводы и фабрики, новых рабочих почти не брали, разве только взамен уходивших на фронт. И оставалась Марьина роща все той же ремесленной, мещанской, никак не рабочей окраиной.
«Марококот» возник в самый разгар нэпа — в 1923 году. Возник тихо, без всякого шума. Мосфинотдел зарегистрировал разрешенное соответствующим союзом промысловых кожевенных артелей Марьинорощинское кожевенное кооперативное товарищество, и стал жить Марококот — дитя трех предприимчивых и дальновидных сапожников-хозяйчиков. Первый год существовал Марококот больше на бумаге, «в стадии организации», как отписывалось правлением. В самом деле, в тот момент не было еще надобности в кооперативной ширме. Государственные предприятия свободно продавали сырье частнику и покупали у него изделия. Небольшие привилегии для кооперативных товариществ и артелей еще не влекли частника.
