Энтузиазм творит с людьми чудеса. Все, что казалось сложным и трудным, сейчас постигается легко и быстро.
Вот ушли на фронт со своими воспитанниками сержант Перелыгин, старший сержант Харам, младший сержант Козлов. Их экипажи сдали испытание на «отлично». Увели танкистов-разведчиков комсорг Шляконов, комсомольцы Гладков и Леснов.
И на дорогах к лагерю взвивается крутая пыль: опять идет запас!
В минуты отдыха молодежь собирается вокруг «стариков». Они рассказывают о сражениях, в которых недавно участвовали.
Сержант Шутьков, награжденный орденом Красного Знамени, видно по всему, не оратор. Слова извлекает он медленно, но говорит дело. Слушают его, затаив дыхание. Сначала рассказывает он о неприятеле, о том, что немец не любит лобовых атак, а старается обойти с фланга. Их танки избегают встреч с нашими танками, если же и дерутся, то только в случае своего явного превосходства в силах.
— А у меня так произошло, — весело говорит он. — Шел я на фашистов под огнем, и соскочила от удара осколка гусеница танка. Клык заскочил на ролик. Неприятель в восьмистах метрах. Ну, развернул башню на врага — и давай. А водителя послал починять гусеницу.
— Под огнем, товарищ сержант? — раздается вопрос.
— Факт, под огнем. А в это время немец стал бить по мне из миномета. Он мину — я ему снаряд. Переспорил его. Ну, сняли крыло…
— Под огнем, товарищ сержант?
— Ну я же сказал — под огнем. Сняли крыло, отбили гусеницу и снова надели ее. Тут еще один танк подошел, двинули мы вместе на миномет. Но немец не стал ожидать нас, сбежал. Выдвинулось орудие — мы на него. Оно тоже эвакуировалось. Так и пошло дело.
Рассказывая, сержант Шутьков стал перед сидящей на лужайке аудиторией. Он показывает руками, где был неприятель, где разорвался снаряд, объясняет, как удалось починить гусеницу. Закончив, отходит в сторону, и все замечают, что он слегка прихрамывает. Но о том, что он был ранен, сержант забыл рассказать. Это не относилось к делу. Не успевает он сесть, как слово берет бывший сапер Василевич.
— Танк все может, — говорит он. — Вот я вам, товарищи запасники, про один итог сейчас расскажу. Вы сразу поймете танк. Я сам теперь танкист до последнего вздоха. Вот слушайте… Два наших тяжелых танка и взвод саперов шли на подрыв моста. Глядим, стоят на привале у реки тридцать немецких танков, танкетки и мотоциклы. Нас не видят. Что делать?
Среди слушателей движение. Решается боевая задача, разбирается реальный случай.
Командиры тяжелых танков Зуев и Мясников решили использовать внезапность и атаковать. Если послать донесение в штаб и ожидать подкрепления — упустим. Решили атаковать.
— А их тридцать?
— А их тридцать. Стоят себе, один от другого метров на пятнадцать — двадцать. Ударили два наших тяжелых танка по их двум — у одного немца башня с орудием на сторону, у второго гусеницы вверх тормашками и корпус лопнул, а наши танки только приостановились, набрали скорость и — по двум следующим. Зуев и Мясников давят, а мы, саперы, на фланги жмем, взрываем гранатами мотоциклы… Зуев разбил четырнадцать, а Мясников двенадцать немецких танков.
Василевич своим рассказом разжег самых неразговорчивых. Выходит младший лейтенант Гилев, танкист-разведчик, за ним разведчик бронепоезда Сивачев, затем водитель танка Каграманян.
— Скорей бы и нам!
— Да вот подберется человек к человеку, и пойдем! — отвечает Шутьков.
Истекают минуты отдыха. Темнеет. Тарахтят танки, уходящие в ночное учение. На лесных просеках перебегают, окапываются неясные тени.
1941
На дворе, за избой, бойцам вручают подарки. Утренний воздух золотисто искрится, и черные стены лесов просвечивают голубизною неба.
День — точно праздник.
Ящики с подарками стоят на санях.
Старшина роты Александр Григорьевич Тихонов самолично вскрыл их и поглядел на политрука. Предстояло самое простое — раздать пестрые ситцевые и холщовые мешочки на руки.
Дни раздачи подарков одни из самых радостных у бойцов. Ценность подарка не измеряется ни весом пакета, ни даже богатством его содержимого.
Пулеметчик Сергей Сысоев получил пестрый ситцевый мешочек. Все окружили его. Он осторожно вынимает из мешка картонную коробочку.
— Бритва! — шепчут за его спиной.
Сысоев поднимает крышку.
— Смотри, пожалуйста! Домино!..
Домино как раз ни у кого нет, а бритв много, и эта игра — подарок всей роте.
— Тащи быстрей! — торопят Сысоева.
Он вынимает четыре носовых платочка, вышитых по краям, с именем «Тоня» на уголках.
— Ну, у тебя Тоня — золото!.. Гляди, как вышила!
Платочки невелики и никак не подходят они крупнолицему Сысоеву, но дело — не в платках. Не они главный подарок, а узор на их краях да имя Тони, так просто, так красиво вышитое по углам.
Сысоев, краснея от удовольствия, показывает всем платки и вытаскивает из мешочка катушку ниток, шерстяные носки, кусок туалетного мыла, и в руках у него свернутое треугольником письмо.
Вот оно, радостное:
«Дорогой товарищ! — вслух читает Сысоев, откашливаясь после каждого слова, и лицо его покрывается испариной, точно предстоит ему прочесть сейчас чье-то тайное признание, одному ему посвященное. — Шлю вам поздравление с победой и желаю разгромить поскорей Гитлера. У меня отец и два брата тоже в Красной Армии, а я работаю на военном заводе, считаюсь стахановкой, помогаю вам, чем могу, и буду работать еще крепче, только бейте их, не давайте пощады».
Вышитый платок! Сколько сладких дум вызывает он, украшенный далекою, но милою рукою!
А письмо!.. Зачитанное до дыр, оно долго будет волновать сердце своей скромною лаской и поддерживать в тяжелый час фронтовой жизни.
Мотя Фролова из Воскресенска прислала табак, печенье, мыло, носки, платочки. «Посылаю вам маленький подарок; надеюсь, он будет радостью для вас», — пишет она.
Клава Аникина из села Подлесная Слобода вышила на мешочке яркий цветок и свою фамилию, бумажку же с адресом крепко пришила с внутренней стороны мешочка.
На письмо не решилась, а хозяйка, между прочим, с умом — адрес-то как пришила: не оторвать!
Учительница Клавдия Ивановна Лебедева из совхоза «Астапово» вложила в свой сверток стихи:
Что пожелать тебе? Не знаю,
Что кажется тебе милей!
Я лишь одно тебе желаю:
Вернись с победою скорей!
…Секретарь партбюро гвардеец Севастьянов рассматривает подарки, прикидывает, кому что подойдет. И вот в руки его попадает крохотный сверточек.
Он развязывает тесемки, и вдруг лицо его замирает в удивленной улыбке. Бережно вынимает он из сверточка что-то пушистое, голубое.
— Кашне?
Нет, это не кашне. Что же это? Торжественно оглядывает Севастьянов присутствующих, держа на руке удивительное подношение.
— Это да! Подарок!.. Одни портянки — зато всем портянкам на зависть. Таких во всей дивизии нет!
Несколько рук осторожно ощупывают голубые пушистые портянки из кроличьего пуха.
— Да разве оденешь такое на ноги? — говорит Севастьянов. — На шее только носить, да и то по праздникам.
Севастьянов роется в кульке. Ни письма, ни адреса.
Но подарок так дорог, так любовно связан, что не хочется, чтобы он был безыменным.
«Кто ты, родная?» — думает каждый, десятый раз шаря в пустом кулечке и смотря на пол — не выпала ли записочка.
Кто ты? Если б знала ты, как краснеют глаза у самых мужественных и отважных воинов, не раз видевших смерть, когда радость их не имеет имени, не знает адреса, когда некому сказать доброе слово! Если б знала ты это — написала б скромненько и имя свое и адрес свой.
Потому что подарок — это большая любовь и большая ласка.
1Она была сельской учительницей на Волге. Пожилая, седенькая, вечно бегала она со связками школьных тетрадей в руках. Пенсне никогда не держалось на ее носу; говоря, она то и дело снимала его и энергично размахивала им, как камертоном.
Она была не крепка на вид. Но в старом теле жила глубокая и честная душа русской женщины. Ночами, оставаясь наедине с мыслями, она много размышляла о войне. Ненависть к немцам, вторгшимся на советские земли, возбуждала в ней сильное желание самой уйти на войну. Она не умела ненавидеть только в мыслях и на словах — она хотела ненавидеть делом и часто спрашивала себя, чем бы могла она помочь армии. Ей, седой и слабой, хотелось взять в руки оружие, чтобы прибавить и свои силы к тем, которые посылала страна на фронт.
Но на войну итти она не могла по возрасту и здоровью. На войне сражался за нее сын Александр Колосков.
И, как всегда с материнским сердцем, стоило только вспомнить сына, как воинственность ее слабела. Война оборачивалась к ней своей печальной стороной.
