— Извините, без спросу я к вам.
— Ничего. Присаживайся.
Очевидно, память его была редкостной, если принял с первой минуты, не забыл через столько времени.
— Вот дочитаю. Потерпи. — И пристально вгляделся поверх бумаги в лицо Родиона, кивнувшего в знак согласия. Пока молчали, казалось, до непривычности тихо. Лишь телефоны за дверью напоминали прерывистый стрекот кузнечиков. Стены кабинета пестрели грамотами. В шкафу виднелись подарки, кубки. В углу белел экран телевизора. Кресла, стол, телефоны и даже стулья были одинаково зеленого цвета. Разглядывал кабинет Родион недолго, пока не заговорили.
— По поводу приказа пришел?
— Да.
— Что за бумагу держишь?
— Объяснительную.
— Расскажи-ка мне лучше, как было. — Не читая, он положил объяснительную и, чтоб вентилятором не сдуло, прижал пепельницей. Заходил неслышно по комнате. Шаги маленькие, торопкие шаги тучноватого человека. Под глазами заметны мешочки и мягкие морщины, словно бы вымытые порознь каждая.
— Видишь, какое дело. Я, понятно, могу посодействовать. Да дело-то гораздо сложнее. Вот смотри, докладная мастера. — Перебрал на столе бумаги, через стол протянул Родиону. — Читай!
Не отрываясь, прочел Родион, вскинул глаза на спокойное директорское лицо:
— Не так это было.
— Как же не так? — Комиссия заключила… — голос директора был мягок, ровен. По комнате директор как бы и не ходил, а перекатывался. — Комиссия заключила: погорели в станке у тебя подшипники. Конечно, заливать масло — обязанность смазчика, однако полагалось проверить, есть ли оно в коробке?
— Полагалось.
— Проверял?
— Проверял. Было масло.
— Интере-е-есно… Но произошло-то в твою смену?
— В мою.
— Как же ты проверял?
— Дело не в масле…
— А в чем?
— В другом…
Родион умолк. И сколько его ни спрашивали — причину не объяснил. Он упрямо молчал и, сморщив лоб, упорно над чем-то думал, что, по-видимому, только сейчас, в эту минуту пришло ему.
— Предположим, ты — руководитель, я — рабочий. — И опять расхаживал взад-вперед и точно бы рассуждал с собой директор. — Посуди, цех делает, в основном, на экспорт. За границу, в другие страны. Я собрал к Сипову самых лучших, молодых, энергичных, толковых. Понимаешь, что это такое?
— Понимаю.
— Можем ли мы после этого оставлять без внимания случившееся, имеем ли право? Не имеем! Думаю я, что под конец месяца возьмут они докладную, попросят перевести обратно тебя. Вообще однажды случалось что-то подобное. И скажу прямо — испортил я дело. Влез, отстоял, а что получилось? После пришлось увольняться парню. Не сработался, так сказать.
Секретарша принесла на подпись бумаги.
— Потом, потом, — отмахнулся директор. Слова его вызывали вначале доверчивость, казались сочувственными и одновременно как бы мешали с трезвостью разобраться… Побивал он неуясненной логикой, от которой и говорить-то Родиону было не о чем.
— Такие смены иной раз бывают, — произнес наконец он больше для того, чтобы сказать что-то, — случается, и поесть некогда.
— Сами там виноваты. Надо заранее о деле думать. Вообще, Ракитин, тебя бы наказать строже, материа-а-ально!.
Не знал Родион, что и сказать, как быть. Такого в жизни не выпадало еще. Появилась опять секретарша. Глянула в его сторону, вздохнула, можно ли столько разговаривать? Звонят телефоны, горит план, прислали срочный заказ, предстоят заседания, до твоих ли дел сейчас?
— Проще бы с мастером выяснить, а потом уж ко мне, — заметил директор.
— Я вспомнил, — сказал Родион, — разговор с вами. Ну тот, после армии, когда принимали нас…
Директор улыбнулся, метнув мимоходом взгляд: лукавишь, парень, однако и я не промах.
— Ты осложнил себе. Следовало на месте выяснить. Сипов все-таки знающий дело человек, мастер уважаемый. А ты небось и объясниться не захотел. Ведь не захотел?
— Я лишь сегодня узнал все… — заметил обескураженно Родион. — Когда приказ прочел.
Надо было уходить. Но директор, видя растерянность, объяснил:
— Вот представь, мастер приносит докладную, где сказано, что станок выведен из строя, — ткнул в грудь себя пальцем, — из-за моего неправильного отношения, ну, скажем прямо, халатного. Как поступил бы ты?
— Разобрался б, конечно.
— Ага, разобрался б! — уцепился директор. — Потому и была создана техкомиссия. А теперь что бы сделал? На-ка-зал! Издал бы приказ: перевести в разнорабочие. Иначе и я не мог. Не мог, понимаешь? — пристукнул он по бумагам ладонью. — Вот так! — заключил директор, останавливаясь против Родиона.
— А поставят меня на прежнее место?
— То есть?
— Ну, после наказания.
— Не могу сказать, — развел директор руками, точно бы дело, о котором столько проговорили, отныне и вовсе его не касалось. — Захотят — поставят. Если, конечно, это впрок пойдет тебе.
И зачем ты, Родион, шел, зачем спешил сюда? Понесла нелегкая — кабинет, что ли, разглядывать?
Прикрыл Родион плотно обитую, хорошо пригнанную дверь с табличкой «Директор». Получилось не так, как себе представлял он. Убеди теперь кого-либо: приказ вывешен. Уготовила судьба, удружила. Сроду не попадал в переплет, сроду с подобным не сталкивался. Такое ощущение, словно ты с крутой горки несешься; кто в детстве катался, знает. Набрали санки скорость, все быстрее, быстрее несутся, и тебе уже не справиться с ними. Взрослому ничего не стоило бы раз-другой тормознуть сбоку санок ногой. Мальчишке не совладать. И он ложится на санки и с замиранием сердца ждет, что будет. Высокий день сегодня был подобием крутой горки.
И в этот день шел в последний раз Родион в школу. Он снова и снова представлял себе все, как было. Погорели подшипники, почернели не оттого, что не было масла, его было достаточно. Сам проверял. Погорели оттого, что не лилось оно сверху из раструбов-трубочек на шестерни. Не лилось по той причине, что бездействовал насос.
Он не выключил тогда сразу станка, не внял его отчаянному крику. Не поверил своему слуху. Проработал до конца смены, слыша, как внутри станка скрежетало, гудело, стонало… Он сходил за слесарем, когда уже прозвенел звонок. Сипов попросил Дементия подготовить станок для осмотра: вскрыть и показать комиссии — что там случилось?
Дементий пришел, посоветовал вставить резцы. Жар и духота, исходившие от станка, настораживали. Станок напоминал больного с температурой. Гул поначалу показался привычным — пока искал Родион слесаря, станок успел отдохнуть. Но вскоре уменьшились обороты, пала скорость и выкрошились резцы. Вставили новые — повторилось. Оставалось одно — срывать пломбу.
Было ясно, что наладить все быстро не удастся. Было ясно — испортился станок не по вине Родиона. Но выключи он его раньше — шестерни уцелели бы. И ремонт оказался б несложным.
Конечно, случалось и не такое. Но брало недоумение от того спокойствия, с которым Сипов поставил его на запасной, резервный станок… И вот теперь Родион снова и снова над этим задумывался. Он знал, гул был не тот. Но Сипов просил дотянуть как-нибудь до звонка. Пропустить как можно больше…
Он мог бы сказать об этом директору, сослаться на распоряжение Сипова, но тогда все выглядело бы вроде наговора: делали дело вместе, а свалил все на мастера. И он дотянул до звонка, пропустил еще порядком деталей. О просьбе-приказе он промолчал. Она ничего не дала бы. О ней следовало оговориться Сипову. И то, что Сипов о ней умолчал, говорило о бесполезности ссылаться на мастера. Сипов подгонял, спешил. И Сипов был теперь в стороне. Родион уяснил это сегодня, будучи у директора.
* * *
Место в классе, как и на работе, занимал он у окна. Давняя мальчишеская привычка разглядывать мир за окнами. Он сел здесь последний раз. С пятого этажа виднелись загородные холмы. По ним сновали неторопливо машины. Дальние холмы эти в прощальный час дня навевали любимые строки: «Не пылит дорога, не дрожат листы…»
Теперь уже сядет кто-то другой у окна. Жизнь не обошла Родиона добрыми людьми и друзьями, но столько, как в школе — не встречал он. Сегодня был день выдачи аттестатов. Каждый думал о своей дальнейшей судьбе. Думал и Родион. Не думать об этом нельзя было.
Не доучился он вовремя в сельской школе, не доходил положенное мальчишкам. Догонял теперь жизнь взрослым, за школьной партой. Догонял на работе и после работы. Возвращался к черте, от которой отстал и от которой предстояло ему идти дальше.
Сколько еще счастливого и неизведанно нового обещало впереди время! Он поступит теперь в институт, обзаведется семьей… В школе сняли с доски отличников и вместе с аттестатом вручили ему фотографию: «Токарь Родион Ракитин. Хорошо учится, перевыполняет план…»
Рано или поздно жизнь пойдет размеренно и привычно. Совсем размечтался Родион, стоя у классного окна.
