Когда картина кончилась, Питерис стал раздавать листовки и брошюрки. Затем Бангер пригласил его к себе ночевать, и оба почтенных мужа удалились.
Бангер и Питерис сели за стол и, опрокинув по рюмке тминной, стали закусывать.
Заговорил Питерис:
— Начато хорошо. Наше дело внушает рыбакам доверие. Теперь надо только правильно повести его, и если мы сами себе не напортим, то осенью нам обеспечено по меньшей мере четыре-пять депутатских мандатов.
— Вы, наверно, уже подумали о дальнейшем, — сказал Бангер, поднося спичку сначала к сигаре гостя, затем к своей.
— Да, здесь нужна система, выработанный план. Я подумал относительно нашего кандидатского списка. Его надо подготовить самым тщательным образом.
— Кхм-кхм… — Бангер стал играть золотой цепочкой часов. — Главное, чтобы это были люди, которые хотят и могут что-то сделать. Шутка ли — народный Представитель! Такое высокое положение, такая ответственность!
— Начнем с первого кандидата, ведущей фигуры, так сказать…
— Об этом, мне кажется, не стоит много говорить — ясно, что это будете вы. — Бангер пристально взглянул в лицо собеседнику.
— Гм… Как еще на это посмотрят. — Питерис откинулся на спинку стула и уставился в потолок.
— Нет, нет, вы и только вы! — строго сказал Бангер. — Кому мы обязаны этим начинанием?
— Ну, допустим, я, если уж вы так настаиваете. Но вторым во всяком случае надо выставить вас, господин Бангер. Остальных тогда можно будет расположить в любом порядке. Конечно, возглавить список надо будет нам самим — мы это заслужили за наши труды и хлопоты! Кто тут больше всех сделал, кто избегал всю округу? Конечно, я… А кто поддержал наше дело денежными средствами, как не вы, господин Бангер? Нет, здесь и сомневаться нечего, у нас обоих все основания попасть в сейм. Давно известно, что первые по списку всегда собирают больше голосов, а остальные — как кому повезет. Конечно, с ними тоже надо действовать осмотрительно, нельзя вносить в списки каждого дурака. Желающих девать будет некуда… Итак, первый и второй кандидаты — мы сами; дальше возьмем от каждого поселка самых известных и уважаемых лиц. Когда списки кандидатов попадут в руки рыбаков, они сразу начнут искать знакомые имена и вдруг увидят имя уважаемого человека. Не пойдут же они тогда голосовать за другой список. Стоит только правильно подобрать кандидатуры — и мы можем получить сотни лишних голосов. Вся округа может проголосовать за нас. Только надо сначала разузнать, кто эти уважаемые лица. Возьмем, к примеру, чешуян. Кто, по-вашему, будет самым подходящим после вас?
— Гм… Мне хоть и неудобно говорить, но ради пользы дела надо признать, что не только среди рыбаков, но и во всей округе вряд ли сыщешь человека, который пользовался бы таким влиянием, как мой зять Оскар Клява. Все это с той поры, как он показал свои способности в некоторых делах… Морские мережи он первый здесь ввел, потом кооператив, погреб-холодильник и большая рыбокоптильня — это все его рук дело. Случая еще не было, чтобы он в чем-нибудь замарался. А вот как это будет выглядеть, если мы выставим двух кандидатов, состоящих между собой в родстве? Вдруг подумают — семейственность?
— Это не имеет значения, — махнул рукой Питерис. — Посмотрите на списки других партий, там подряд идут и отец, и сын, и мать. Если вашего зятя так уважают, мы его обязательно включим в список. Было бы неразумно не использовать такого человека. Был он на нашем собрании?
— Не видал, наверное, опять занят в рыбокоптильне. Он у нас труженик, хотя ему только стукнуло тридцать.
— Поставим его третьим, это неплохо получится. А как гнилушане? Кого бы от них выставить?
Тут им пришлось поломать головы. Бангер называл то Петера Менгелиса, то Румбайниса, то Крауклиса, но при ближайшем рассмотрении на каждом из них оказывалось какое-нибудь пятно: один слишком любил выпить, другой был нечист на руку, третий не умел говорить, а у четвертого семейная жизнь не ладилась.
— Окончательно мы это решим попозже, — закончил Питерис обсуждение сомнительных кандидатур. — Кто из нас без греха?
Они поговорили о положении в других поселках. Питерис отмечал в записной книжке каждую заслуживающую внимания подробность, чтобы знать, о чем надо разговаривать с людьми. Затем он долго разглагольствовал о своих государственных планах, о политике, которую они будут проводить в области рыболовства и рыбопромышленности, когда у них в сейме наберется пять-шесть депутатов.
— Кому-нибудь из нас придется в конце концов стать министром, если у нас окажется большой перевес голосов. Вот тогда можно будет достичь многого.
Бангер жадно слушал, млея от планов Питериса. Этот человек казался ему прямо гением. Что за размах, какая зоркость взгляда, какие познания! Действуя с ним сообща, можно много достичь.
— Вам надо вступить в наш кооператив, — сказал лавочник. — Я мог бы это устроить.
— Ну да, понятно, — усмехнулся Питерис, показав еще раз быстроту сметки. — Это чтобы я был заинтересован в успехах кооператива. Ну конечно, конечно можно, если вам хочется.
Бангера все сильнее томила жажда политической деятельности. Ведь здесь, в поселке, не предвиделось ничего такого, что могло бы захватить полного кипучей энергии человека. Жена Бангера, выросшая в городе, всячески поддерживала стремление мужа к карьере депутата, которая сулила заманчивые перспективы. Не очень приятно весь век проторчать в лавке возле мыла и дегтя.
— Завтра мы обойдем поселок и попытаемся уговорить самых ненадежных, — сказал Бангер, отводя гостя в приготовленную для него комнату.
— Конечно. Во всяком случае, нам надо будет встретиться с вашим зятем. К вам он не заходит?
— У него не хватает времени… — пробормотал Бангер, отворачиваясь в сторону. — Завод, мережа, невод… Работы всегда достаточно. Такая уж она, наша жизнь рыбацкая! — он вздохнул.
— Да, такова наша жизнь! — вздохнул за ним и Питерис.
На следующее утро Питерис проснулся в одно время с Бангерами, которые вставали рано, как обычно в хозяйствах, где есть скотина. Плотно позавтракав, «друг рыбаков» пошел в сопровождении лавочника знакомиться с поселком. Свежий утренний ветер чуть колыхал ветки деревьев, птицы щебетали в лесу, а проснувшиеся с первыми лучами солнца мошки и жучки в несметном числе носились в воздухе. Стайки стрекоз плыли против ветра, тонкие нити паутины садились на лица идущих — казалось, ею было заткано все пространство.
— Кажется, надо ждать вёдра, — рассуждал Бангер, смахивая с лица паутину. — Оно было бы кстати, пора убирать сено.
Они вышли на берег, куда уже возвращались рыбаки с сетями. Поодаль несколько человек притоняли невод. Море покоилось в своих берегах, тускло поблескивая, подобно расплавленному свинцу. Далеко-далеко гудел мотор — почтовый самолет из Эстонии совершал рейс над тихим заливом. Сладкая, дремотная истома обволакивала и землю и море. Золотистым блеском отливала на солнце осока, под ногами мягко шуршал песок, мелкий и чистый, как первосортная мука, будто его просеяли сквозь сито алмазоискатели. Весь рыбацкий поселок пришел в движение: мужчины развешивали сети или мыли лодки, борта которых были облеплены икрой и чешуей; повозки с ящиками для салаки ждали на пляже, когда притонят мотню невода.
Время было раннее, едва перевалило за шесть часов, и, наблюдая за работающими рыбаками, Питерис невольно задавал себе вопрос: когда же они спят? Иной уже успел пройти на веслах значительное расстояние, проверяя или выбирая сети; другой целую ночь провел в море. Они медленно двигались, убирая снасти или сматывая в круги мокрые тросы. Некоторым жены принесли завтрак. Присев на борт неводника или карбаса, рыбак отламывал по кусочку то от жареной салаки, то от ломтя ржаного хлеба и изредка прикладывался к маленькой деревянной фляжке, которую потом с величайшей осторожностью прятал во внутренний карман куртки, чтобы не соблазнять других. Окружившие рыбачьи лодки женщины встряхивали сетное полотно, выпрастывая из него рыбу; крупные рыбины извлекались из ячей так быстро и ловко, что даже жабры оставались целыми.
Питерис направо и налево бросал «бог помочь», останавливался то в одном, то в другом месте, справлялся об улове, о ценах на рыбу. Он не затруднял рыбаков обычными вопросами несведущих горожан, а всюду показывал себя человеком знающим, который за свою жизнь успел все испытать. С пожилыми, охочими до разговоров женщинами он побеседовал о предполагаемом урожае картофеля (только бы засуха не повредила!), расспросил, сами ли они пекут хлеб или берут в лавке; перед мужчинами он раскрывал портсигар и угощал папиросами, а когда подошел к артели неводчиков, которые, только что притонив мотню, отхлебывали по глотку водки, выразил желание приложиться к общей фляжке, попросив на закуску кусочек только что пойманной сырти. Все это, конечно, были мелочи, но они производили благоприятное впечатление: людям нравится, когда их неприхотливые обычаи могут доставить удовольствие чужому человеку. Всех охватило чувство какой-то общности.
