— Помочь нашим воинам — наше дело. Они защищают Россию и нас. Не правда ли, вы не откажете в небольшой сумме?
Скоробогатов, недовольно сопя носом, отсчитывал кредитки и думал: — «Последние — больше не дам!» Потом говорил:
— Влипли мы в эту войну, а зря.
Но, когда он разговаривал со Столяровым, он начинал понимать, что победить Германию необходимо.
Столяров говорил:
— Рабочая партия готовится к захвату власти, и если только мы не сумеем во-время предупредить это, мы потеряем все, что сейчас имеем. Мы должны всеми средствами помогать армии. Нужно поднимать дух нашей армии, в противном случае произойдет нечто нежелательное.
— А что может произойти?..
— Взвалят все военные расходы на нас, — сказала Татьяна.
— Дань платить заставят, — подтвердил Яков.
— Это полбеды, — ответил Столяров, прохаживаясь по комнате, — может получиться хуже.
— Что хуже этого?
— Гражданская война.
— Что-о? — переспросил Макар.
— Гражданская война! Армия стала не армия, а вооруженный народ.
— Это, значит, друг друга колотить будем?
— Последнее время подходит, — со вздохом проговорил Яков. — Слыхал я это от отца. Как сейчас вижу, как он говорил: — «Восстанет брат на брата и сын на отца, будут глады, моры, и придет тогда суд божий». — Допивая блюдце чая, он спросил Столярова: — Кто же с кем воевать будет, Ляксандра Васильич?..
— Рабочая партия с правительством, — ответил Столяров. — Вам, Макар Яковлич, более всего нужно задуматься, потому что у вас большое предприятие.
— Задавим!
— Кого?
— Бунтарей.
— Кем давить будете, когда войска ненадежные.
— Ослаб народ, — сказал Яков.
— На одних городовых далеко не уедете.
Макар прошелся по комнате и остановился у окна. По улице вразвалку шел подвыпивший мастеровой и громко пел:
Царь занялся воевать,
Бросил водкой торговать…
А царица Сашка с Гришкой…
— Ну, это возмутительно, — бледнея, проговорила Татьяна.
— Хы! — усмехнулся Яков и завистливо добавил: — где-то нашел, выпил…
— Что смотрит полиция? — возмущалась Татьяна.
Столяров, улыбаясь, потирал руки, а потом, прихмурив брови, проговорил:
— Голая правда. Народное творчество, — будь оно дерзко, цинично, — правдиво.
Скоробогатов спросил:
— А Маевская Мария Петровна тоже в этой рабочей партии?
— Да, в этой.
— И не подумаешь.
С этого дня Скоробогатов стал внимательно следить за ходом жизни, читать газету.
Завод князя Антуфьева хирел, зато на другом конце Подгорного вырос новый завод, где вырабатывали снаряды. Звонкая монета с рынка давно уже исчезла, вместо нее ходили почтовые марки и бумажные полтиннички. Скоробогатов недовольно хмурился, когда в банке получал одними бумажками: — «Я им — платину, а они мне — курительную бумагу!»
Он пересмотрел запас золотых и серебряных денег и, захлопнув шкаф, проговорил:
— Больше не получите ни копья!
Скупая у старателей золото и платину, он сбывал новые деньги, бережно храня старые радужные кредитные билеты.
Как-то раз Телышков испуганно сообщил Макару:
— Сизов был на руднике, и большая половина забойщиков в этот вечер уходила куда-то… Надо сообщить, Макар Яковлич, полиции. Говорят, Ефимка этот в бегах находится — полиция-то его днем с фонарем ищет.
И в другой раз Телышков явился с недоброй вестью. Взбежав по лестнице вверх, он столкнулся с Яковом:
— Макар Яковлич у себя?
— Дома где-то, а тебе на что его?
— Надо…
Не слушая расспросов Якова, он торопливо прошел в комнаты. Скоробогатов обедал. Сняв картуз, Телышков боязливо просунул голову в дверь:
— Можно к вам, Макар Яковлич? Скоробогатов удивился неожиданному приезду штейгера.
— Заходи. Чего опять?
— Да беда, Макар Яковлич! — начал торопливо рассказывать Телышков, завистливо поглядывая на стол, где стояла большая жаровня с поросенком по соседству с графином водки.
— Как ты вечор уехал, у нас пошла драна грамота. Мишка Кочуров всех больше шумит.
— Чего ему мало?
— Да все, и он, и все!
— Ну?..
— Да… — Телышков помолчал, теребя рыжий картуз. — Работу сегодня бросать собрались.
— Чего им надо?
— Хлеба нет, говорят.
— Хлеба?.. А это общество что смотрит? Для чего я их пустил на рудник, чтобы торговать вшами да мышами?
— Кирька Голохвостов — магазинер, — говорит нету, и взять, говорит, негде.
— Значит, не работают сегодня?
— Вряд ли!..
Скоробогатов стиснул зубы.
— Вот что. Поезжай, — сказал он, — и скажи там, что я сейчас пришлю хлеба, а Кочурова Мишку выгони. Работы ему не давай.
Телышков поднялся с места, но не уходил, завистливо посматривая на стол.
— Достаете где-то водочки, — сказал он, улыбаясь.
— Что, выпить охота?.. Давай…
Скоробогатов налил и подал Телышкову емкий стакан водки.
Дрожащей рукой Телышков взял стакан.
— Уж не изволили бы беспокоиться, Макар Яковлич! Мы уж забыли, как она и пахнет.
— А Кирьке Голохвостову скажи, что если он не достанет муки для рабочих, я закрою его кооперацию, — не слушая, сказал Макар.
— Хорошо. Всё в точности передам. А Мишку я выгоню. Обязательно выгоню. Часу у меня не проживет.
После обеда Скоробогатов отправился на базар, но хлебные лавки были закрыты. Он поехал домой к хлеботорговцу Ложкину… Когда со двора Ложкина вывезли два воза муки, их окружили женщины с сумками и мешками.
— Стой, куда повез?
Возчики, не слушая, протискивались сквозь густую толпу женщин, лошади вставали, фыркали. Толпа густела.
— Не отпустим хлеб!
— Разделим!
— Что нам, голодом помирать?!
— Бабы, развязывайте мешки!
Скоробогатов протискался сквозь крикливую пеструю толпу, грозно крикнув возчикам:
— Ну, что встали?..
Еще сильнее поднялся галдеж. Засвистали полицейские.
Женщины, с налитыми горем глазами, ухватились за мешки, дико крича:
— Не отдадим! Не пустим! Богатым хлеб есть, а нам нету?!
— Ну, бабы, расходись! — грозно крикнул полицейский урядник, тесня лошадью голодную толпу.
— Убирайся к чорту, фараон!
— Чего ты делаешь?.. Зачем людей мнешь?!
— Расходись, говорю! — грозно кричали полицейские.
Но толпа не расходилась. Кто-то дико вскрикнул:
— Ай!.. Спасите!..
В толпу вмешалась группа рабочих.
— Ты что, сволочь такая, делаешь? — закричали на урядника несколько женщин.
— Ай, бабы! Крой духов! — крикнул кто-то.
Несколько женщин вцепились в урядника. С исступленными лицами, красные от злобы, они пытались стащить его с лошади. В воздухе мелькнула нагайка, послышались удары.
Толпа злобно загудела:
— Бей его!
— Круши!..
— О-о-о!..
Лошадь взвилась на дыбы, а урядник от удара жердью свалился, как куль. Полицейские отхлынули и побежали вдоль по улице, провожаемые диким ревом.
Солдат остервенело топтал урядника, а потом несколько рук вышвырнули урядника из толпы. У возов в это время началась свалка. Разрывали мешки, высыпали муку в корзинки, в котомки.
Дряхлая старуха протискивалась сквозь толпу и умоляюще кричала:
— Родимые мои… Хоть одну горсточку… Родимые мои…
Она не успела договорить, как вылетела из толпы. Отползая на четвереньках, она безумно закричала:
— Да будьте вы прокляты!.. Анафемы!.. Окаянные!.. Тьфу! — И обращаясь к рыжебородому глазеющему мужику, сказала — Вот, полюбуйся, дичь какая… Тьфу!.. ровно сроду не жрали.
Скоробогатов озлобленный приехал домой. Стаскивая с себя пальто, он говорил:
— Довоевались, больше некуда.
На другой день завод не работал.
Скоробогатов видел, что дело его дало крен и готово покатиться по наклонной плоскости. Каждый день приносил все новые и новые затруднения.
Кирька Голохвостов закрыл потребиловку. Не хватало топлива.
Разрез стал пустеть, словно лютая зима, вымораживая людей, опустошала когда-то шумные разработки.
— Чахнет дело, — заметил Красильников зятю. — Война-то крошит людей. Неспособные, по-моему, стали управители наши.
Макар внутренне соглашался с этим, но упрямо молчал. Он отсиживался на прииске, не выезжал в Подгорное. Неудачи отражались и на Татьяне. Она, как быстро зажглась, так же быстро теперь потухла. Денег Макар не давал, поэтому дамы не стали показываться в скоробогатовском доме. Она, как тень, ходила или забивалась в угол, читала. Яков, поглаживая бороду, заметил:
— Где твои расфуфыренные?.. Небось, брат, к толстому кошелю льнут, как мухи к меду, а как отказали — глаз не кажут.
— Отстаньте, тятенька!
— Неправду я, что ли, говорю?
Приходил Гриша из школы и часто заявлял:
