Впереди их плыло знамя с лозунгом: «Да здравствует демократическая республика».
Опираясь на трость, Скоробогатов пошел тихонько рядом с шествием, пропуская людей и знамена. Люди пели:
Вихри враждебные веют над нами…
Одни проходили, другие шли и пели:
Богачи, кулаки жадной сворой
Расхищают тяжелый твой труд..
Особенно надсадно пел один веснущатый рыжий парень, широко разевая рот, и сосредоточенно смотря в спину идущим впереди.
Группа пленных австрийских солдат несла большой плакат:
«Угнетенным народам нужна свобода».
Проходя мимо дома Столярова, Скоробогатов увидел в открытом окне Татьяну. Возле нее стояла худенькая белокурая жена Столярова. Татьяна бросила в толпу несколько живых цветов. Большая пунцовая роза упала на плечо Русинова. Макар остолбенел: рядом с Русиновым шла Мария Петровна Маевская и Ефим Сизов. Маевская была бледна и как будто стала выше ростом. У Сизова над головой колыхалось знамя и порой прикрывало его.
«Долой войну — вся власть советам», — прочел Скоробогатов. На сердце стало тяжело и тревожно. Он зашел к Столярову. «Выпить бы крепко сейчас», — подумал он.
Татьяна его встретила улыбкой. Румянец играл на ее всегда бледном лице. Скоробогатов исподлобья взглянул на жену.
— Ты это на каких радостях цветками обрасываешь?
— А что ж? — спросила Столярова.
— Ничего, только я чтобы больше этого не видал. — Он зло сверкнул глазами. Татьяна побледнела, выпрямилась и вышла.
— В социалисты записалась? — крикнул ей вдогонку Скоробогатов.
Запустив руки в карманы, он подошел к окну. Шествие лилось. Песни смешивались в общий нестройный гул.
«Вся земля крестьянам», — прочитал он надпись на проплывающем мимо знамени. Ему захотелось взять цветочный горшок и со всего размаху запустить в толпу.
— Правда, величественно, грандиозно? — проговорила жена Столярова.
Он обернулся, посмотрел на ее лицо с нездоровым румянцем на щеках, и сказал, сдерживая злобу:
— Для кого как…
— Замечательно!
Они наблюдали за шествием молча.
— За что вы обидели Татьяну Сидоровну?
— Не обижал я ее.
— Ушла она…
— Пусть.
Он не хотел и думать о жене. Маевская заслонила собой Татьяну. Его мучило неукротимое желание — увидеть Марию Петровну.
Пришел Столяров веселый и возбужденный.
— Видали? — спросил он, торопливо раздеваясь.
— Видал.
— Ну, как вам это нравится?
Скоробогатов усмехнулся и пожал плечами.
— Непонятно?.. Славная революция, которую мы так долго и терпеливо ждали! — сказал Столяров.
«Ждали, а не делали», — подумал Скоробогатов. Он вспомнил встречи у Маевских с Русановым, с Губковым, Лопатиным.
— Ну, а теперь что будет? — спросил он Столярова.
— А теперь?.. Теперь будет борьба…
— С кем?..
— С анархией!
На столе появилась бутылка крепкого коньяку. Столярова и худенькая черноглазая горничная приготовляли чай.
— Я думаю, что ты теперь должен получить депутатское место в Думе, — сказала Столярова.
— Ну, что — Дума! — отозвался муж. — В Думу я не пойду. Теперь мы пойдем в Учредительное собрание.
— Там и учредят порядок, — насмешливо проговорил Скоробогатов.
— Да!
Столяров заговорил, ероша пушистые волосы.
— Сегодня будет исключительно интересное собрание. Сегодня будет выбран наш местный орган самоуправления. Сегодня будем воевать!
— С кем?..
— С рабочей партией!
— Побьют они вас.
— У нас больше аргументов. Мы должны стать во главе руководства.
— Почему обязательно вы?..
— Эх, батенька мой! Интеллигенция — застрельщица революции. Право наше. Поедемте, Макар Яковлич! Для вас будет поучительно. Вы же профан в политике, а вам с вашим большим делом без политики будет теперь очень трудно.
— Нет уж, вы валяйте, а я на ваше собрание не пойду. Сам-то я здесь, а ум-то у меня там — на руднике.
И Скоробогатов рассказал Столярову историю на Безыменке. На лицо адвоката упала тень.
«Завинтились, обалдели», — думал Скоробогатов по дороге домой. — «Завели канитель!» Он заперся дома на ключ в своей комнате и открыл тяжелый сундук. Пересчитывая золотые монеты и пересматривая в желтых замшевых мешочках платину и золото, он думал: «Подожду сдавать. Дома лежит — хлеба не просит».
Утром, чуть свет, он уехал на Безыменку. Дорога почернела, оттаяла и лежала навозным бугром, проваливаясь под копытом лошади. Кой-где уже видны были на припеках большие проталины. Каллистрат, ерзая на сиденьи, рассказывал о вчерашнем собрании. Завалившись в угол кошевки, Скоробогатов слушал его.
— Шумели вечор долго, так ничего не порешили. Ляксандру Василича Столярова выбрали начальником милиции, а потом снова перебрали, — негож оказался.
— Почему?
— Да как выбрали, значит, ну, велели сейчас идти и Посадить в каталажку купцов — товары будто они припрятали, а он и говорит: «Не могу, говорит, — пока факты не представились»… Ну, и того… Выгнали… А Ефимка-то Сизов, какой говорок стал. Вышел и заговорил. Да так складно, каналья, говорил, как по-писаному.
— Про что говорил? — спросил Скоробогатов.
— А насчет всего говорил. Смело, каналья, говорил Вот и посмотри… Хм?.. Ефимка?.. Давно ли до нижней тубы сопля гуляла, а теперь говорит дельно.
Скоробогатов сердито его оборвал:
— «Говорил, говорил», а о чем я тебя спрашиваю?
— Да все насчет рабочего классу. Слобода, значит, теперь. Все-то не упомнишь. Гурька Сошников тоже злой ходит… Подошел ко мне вечор и говорит насчет Акимовских логов…
— Ну?..
— Ну, я-то что?.. Какое мое дело?..
— Чего он говорил?..
— Да много говорил, тебя поминал. Михайла Малышенко, говорят, из тюрьмы вышел. Настя-то, ревет от радости. Натосковалась баба, немудрено… Влип тогда парень, и ни с чего влип.
Каллистрат рассказывал все новые и новые истории. Он сидел в полоборота к Скоробогатову и все время переваливался на сиденьи, следя за ходом лошади. Его выжженный глаз странно мигал, а в морщинах пряталась улыбка. Скоробогатову казалось, что Каллистрат не договаривает, какая-то скрытая мысль не позволяет ему говорить откровенно с хозяином.
На прииске Макар несколько успокоился.
— Все обстоит хорошо, благополучно, — доложил Телышков. — Эти уехали… А шуму было много. Они сами-то меж собой несогласны. Мишка Лопатин да этот широкорожий матрос больно яры, а остальные говорили не то: «— Пока, — говорят, — власть у Думы». Мне солдат говорил: «Анархию разводить не дадим».
Через несколько дней рано утром Скоробогатов услышал настойчивый стук в дверь. Телышков, расстроенный, вбежал и, захлебываясь, скороговоркой выпалил:
— Макар Яковлич! Давай скорей одевайся… На Акимовские проехали старатели. Работать хотят там. Гурька Сошников меня обругал, назвал сукой.
Скоробогатов поднялся. Лицо его исказилось, потемнело.
— Вот время проклятое пришло! — жалобно сказал Телышков.
— Не ной! — злобно крикнул Скоробогатов. — Тебе чего больно стало?.. Убирайся отсюда к…
Телышков удивленно раскрыл глаза и боязливо вышел иэ комнаты.
Поспешно одевшись, Макар разбудил Каллистрата:
— Седлай лошадь!
Тихое весеннее утро грело землю. Местами уже густой щетиной проростали тонкие иглы травы. Осмотрев браунинг, Скоробогатов выехал на Акимовские лога.
Дорогой он нагнал Никиту Сурикова. Суриков поспешно и деловито шел, опираясь на толстый батог.
— Куда это ты торопишься? — спросил Скоробогатов.
Не сбавляя хода, Суриков сердито ответил, ткнув вперед батогом:
— Туда…
Скоробогатов догадался, что Никита тоже идет на Акимовские.
— Чего ты там забыл?
— Ничего не забыл, а надо, стало быть. Ты меня рассчитай. Я не буду больше у тебя караулить.
— А чего делать будешь?
— Чего делать? Робить надо! Вон эти все хотят робить, а я что? В поле обсевок, что ли?.. И мне, поди, места хватит.
— Где?
— Ну, а там. На Акимовских-то.
— А кто вам даст робить там? — сощурив глаза, сказал Скоробогатов.
— Спрашивать не будем… Кого теперь спрашивать?.. Слобода теперь ежели полная!
— Мои лога-то — сказал Скоробогатов, но в его голосе не было прежней уверенности. Он только сейчас подумал, что едет туда зря, что все равно ему ничего не поделать с народом, который хлынул на запрещенные места. Даже Никита и тот почуял какую-то свободу.
— Законов еще нету таких, чтобы брать чужое, — добавил Скоробогатов, помолчав.
— Ну, законы… Знам мы все законы… Народ теперь сам законы устанавливает, бают люди-то!
— Кто?
— Ну, не слыхал, поди?..
Не глядя на Скоробогатова, Суриков зашагал по влажной дороге, сердито тыча батогом в землю.
