— …Вы мне баки не заливайте, травить баланду мне нечего! — орал парень, наступая на столпившихся возле него людей. — Ты мне по плану работать давай!..
— Ну послушай, Киселев, — примиряюще отвечал ему пожилой человек в чистой спецовке и кепке, сдвинутой на затылок, — ведь испокон веку, так ведется…
Видимо, подчеркнуто-спокойная манера этого человека говорить действовала на кузнеца распаляюще.
— Ты мне насчет своего «испокона» брось! — еще громче заорал он. — Я до этой шарашкиной фабрики доберусь! Полдня стою без дела, а потом на вторую смену оставаться? А ну вас всех!.. — И стал развязывать тесемки фартука.
— Ну, вот что, Киселев, так нельзя, — строго, по-начальнически, обратился к нему до сих пор молчавший парень с комсомольским значком на спецовке. — Мы полчаса с тобой бьемся. Смотри: прессовщик стоит, машинист. И все они согласны отработать еще смену.
— А я вот не согласен. Не со-гла-сен, понял? — скандируя и нараспев ответил Киселев и стал свертывать свой фартук.
— В конце концов ты комсомолец или нет?
Я немного знал этого паренька с комсомольским значком, по фамилии Прохоров; насколько я помнил, он был членом комитета ВЛКСМ комбината.
— Комсомолец! — ответил кузнец и повторил: — Комсомолец! А только это тут ни при чем. Э-э, да что там!..
— Останься, Ваяя! — умоляюще произнес Прохоров.
— Нет, милок! — отрубил Киселев. — Свидание у меня. С девушкой. Ясно? — И, подхватив под мышку свернутый фартук, он пошел прочь из кузницы.
Я вышел из своего закутка и придержал за рукав Прохорова, когда он проходил мимо меня.
— Что случилось? — спросил я.
— Это вы, товарищ Арефьев? Здравствуйте! Ну скажите, можно работать с такими людьми?
— Ты имеешь в виду этого Киселева? Кто он? Кузнец?
— Кузнец! И хороший кузнец! — подтвердил Прохоров. — Но сознательности ни на грош! И ведь в армии служил, на флоте.
— Но что случилось?
— Ну вот хоть вы войдите в положение, товарищ Арефьев, — обратился ко мне Прохоров. — Я согласен, работаем мы рывками, не по графику. Бывает, что кузнец или прессовщик полдня без дела стоит. Но разве комсомол тут виноват, а?
Я промолчал.
— А потом сразу работы невпроворот, — продолжал Прохоров, — администрация к нам, в комитет: воздействуйте, говорит, на ваших комсомольцев, чтобы на вторую смену остались. Я все понимаю: когда план перевыполнять надо или подарок родине сделать, тут наши ребята без звука, сами вызываются, чтобы остаться. Но ведь здесь-то другое дело: все видят, что в нераспорядительности дело, в безрукости нашей. И не хотят. — Прохоров безнадежно махнул рукой.
— Простите, — сказал он, не дожидаясь моего ответа, — я побегу. Мне еще с токарями надо поговорить… — И он умчался.
Я вышел из мастерских. Плохо дело! Попробуй уговори кого-нибудь при таких обстоятельствах поработать для нас «сверх плана»!
Механические мастерские находились на полпути между нашим строительством и комбинатом. Занятый своими мыслями, я вдруг заметил, что иду в противоположную сторону — не к «Туннельстрою», а к Тундро-горску. Хотел уже повернуть, но в этот момент заметил удаляющуюся от меня фигуру. Это был тот самый Киселев, который только что бушевал в кузнице; я сразу узнал его по широченной спине. Он шагал, заложив руки в карманы. Полы его полушубка развевались на ветру.
Сам не знаю зачем, но я решил догнать его. Мы поравнялись.
— Здорово, приятель!
Киселев обернулся. Он был в незастегнутом полушубке, из-под которого виднелся морской китель.
— Как будто незнакомы! — буркнул кузнец.
— Ну, это очень просто исправить! — весело сказал я, протягивая ему руку. — Моя фамилия Арефьев. Работаю на «Туннельстрое».
— Киселев, Иван, — как-то нерешительно или, скорее, удивленно ответил кузнец и, вытащив руку из кармана, на ходу пожал мою.
— Домой? — спросил я. — Впрочем, какое там! Знаю, на свидание идешь.
— Какое еще свидание? — настороженно переспросил Киселев.
— Ну, к кому парни на свидание ходят? К девушкам, конечно.
— Это вы откуда взяли?
— Сам слышал. Из твоих собственных военно-морских уст.
— Ну допустим. А вам-то что?
Этот вопрос поставил меня в тупик. Дело в том, что, затеяв разговор с Киселевым, я не имел никакого определенного плана. Я не загадывал, во что выльется этот разговор.
— Вот что, Ваня, — сказал я, — мне довелось услышать ваш разговор в кузнице. И как тебя на вторую смену уговаривали, и что ты на это ответил. Думаю, ты был прав. Заставлять работать по две смены никто не имеет права.
Внезапно он остановился, повернулся ко мне и оглядел с головы до ног.
— А кто о правах говорит, а? — возмутился он, уже повысив голос. — Я, если хотите знать, три смены выстоять могу, вон что! Только для дела! А рас-тяпство покрывать не буду. Ясно?
— Ясно.
— Ну вот.
И Киселев снова зашагал.
«Что ж, — подумал я, — надо попрощаться и поворачивать. Разговор не получается». Еще какое-то время мы шли рядом.
— Ну, прощай, Ваня, — сказал я, — вот мы и познакомились. Может, когда-нибудь еще пригодимся друг другу. А ты спеши. Девушки ждать не любят.
— Никто меня не ждет…
Я было уже собрался отстать от него и идти своей дорогой, но эти неожиданные слова заставили меня снова ускорить шаг и поравняться с Киселевым.
— То есть как это не ждет? — переспросил я. — Ведь ты сам сказал…
— Мало что сказал. Кому я нужен, чумазый такой!.. — Он усмехнулся.
Решение мое созрело внезапно.
— Слушай, Киселев! — Я остановился и придержал кузнеца за рукав полушубка. — У меня предложение. Ты свободен, и я свободен. Выходит, делать нам нечего. Пойдем-ка ко мне.
— Это зачем же? — недоуменно спросил парень.
— А просто так. Ты живешь-то где?
— В общежитии.
— А у меня отдельная комната. Время раннее: семи нет. Поговорим. Выпьем, может, если на то пошло. Двинем, а?
5
Было уже около восьми, когда мы пришли ко мне домой. Я зажег свет. Киселев все еще стоял на пороге и осматривался.
— Богато живешь, — сказал наконец он.
Вряд ли это относилось к моей обстановке: кровати, столу, небольшой книжной полке и трем стульям. Вероятно, его удивило, что я занимаю отдельную комнату. Я не сказал ему, что работаю начальником строительства. Разница между нами в летах была не такая уж большая, года три-четыре, не больше, и Киселеву, конечно, и в голову не приходило, что он видит перед собою какое-то «начальство».
Меня же Киселев заинтересовал сам по себе. Я даже забыл о штангах. Мне было просто приятно разговаривать с ним. В нем ощущалась какая-то сила, уверенность в себе. Мы разделись, и я начал хозяйничать. Поставил на стол бутылку, в которой оставалось немного водки, наскоро протер тарелку и положил на нее несколько ломтиков копченой колбасы и сала. Рюмок у меня не было, да и стакан-то имелся только один: я вообще редко ел и пил что-нибудь дома. Я сбегал в умывальную и принес оттуда чей-то второй стакан.
— Давно в наших краях? — спросил я Киселева, когда мы уселись за стол и я разлил водку.
— С полгода, — ответил он почему-то мрачно.
— Что, не по нраву местность?
— Я на флоте служил, — задумчиво произнес Киселев, — в море…
— А кузнечному делу где выучился?
— Это я еще в колхозе присматривался. И на флоте на береговых базах приходилось… А последний год я весь в море провел. Северный флот… Хорошо!
— Ну что ж, давай выпьем за море! — Я поднял стакан.
Но Киселев, наверное, не расслышал моих слов и не дотронулся до своего стакана. Очевидно, его захватили воспоминания о море. Он сидел неподвижно, подперев голову руками и полузакрыв глаза. Было тихо. Только порывистый мартовский ветер гудел за стенами дома.
Я поставил стакан обратно на стол.
— Трудно было в море, а? Шторма, холод… Киселев усмехнулся.
— Может, кому трудно, а я люблю, — просто и без малейшего оттенка бахвальства сказал он. — Ты понимаешь, — внезапно обратился он ко мне, — что оно такое, море? Простор, волны, как глыбы, как горы эти, ворочаются… Эх, дурак я толстомордый, вот кто я! — неожиданно заключил Киселев и с силой опустил руки на стол.
— Это почему же так? — спросил я.
— На сверхсрочную предлагали — не остался! Думал на суше свое призвание найти. А тут…
— Не нравится?
— Там она, жизнь моя, в море! — с неожиданной страстью воскликнул парень. — Слушай, — снова обратился он ко мне, — ты тому разговору в кузне свидетелем был. Со стороны подумал, наверное, что рвач я, шкура, так? А я в море по три вахты рубал, с доски почета не сходил! Зима, холод, шторма, только что брызги на лету не мерзнут, бушлат на тебе одеревенеет, звенит, губы в трещинах, соль попадет — как шилом тебя ковыряет, а мне разве мысль в голову придет, чтобы отказаться, в тепло уйти?
