Зине нужно было спешно выезжать в Ленинград, принимать новое оборудование для мебельного цеха. Алексей сам разобрался во всем до конца. Только однажды обратился еще раз к Морозову:
— А что, если обо всем этом напишу я в газету?
— Я думаю, будет правильно, — сказал Иван Андреевич. — Это будет дельно. Твою статью мы и положим в основу разговора на партийном собрании. Пиши.
И через день в городской газете, в разделе «Партийная жизнь», появилась статья А. Худоногова под несколько громоздким, но больно бьющим заголовком: «Политическая близорукость или нетерпимая безответственность тов. Б. Никулина?»
На лесозаводе статья произвела большое впечатление. Газета до вечера так и ходила по рукам. Говорили: здорово написано! И, узнав, что это свой, заводской, краснодеревец нз мебельного цеха, восклицали:
— Ну, молодчина!..
В партийное бюро лесозавода в тот же день посыпались письма рабочих. Все в один голос говорили, что статья бьет точно в цель, и просили партийную организацию быстрее выправить положение.
Статья не особенно понравилась директору лесозавода. Он вызвал к себе Алексея.
— Не понимаю, — сказал ему директор, перевертывая шуршащий лист газеты, — зачем тебе понадобилось это? Что пользы от такой огласки? Обнаружилось, что Никулин не справляется с работой, — честь и хвала тебе, что помог это установить, — так Иван Андреевич обо всем мне уже рассказал. Что может еще прибавить газета? А этим ты только подрываешь мой авторитет.
— Я, Николай Павлович, не к сплетницам на базар пошел, а в партийную газету, — глухо вымолвил Алексей. — Пусть другие на этом примере учатся. Да…
Директор молча поднялся. Алексей подумал: сейчас грянет буря. Но зазвонил телефон. Николай Павлович: схватил трубку, рубанул будто топором: «Алло! Алло!» — и сделал рукой знак Алексею: «Можешь идти…»
Вечером состоялось партийное собрание. Защищаясь, Никулин говорил очень долго, говорил не останавливаясь, словно с окончанием его речи кончалась и вся его жизнь. Возможно, что собрание ограничилось бы только резкой критикой, если бы Никулин неожиданно не стал чернить Алексея и упрекать того в сведении личных счетов. Вывернув все наизнанку, он рассказал о своей ссоре с Алексеем и заявил, что об этом на лесозаводе знали все и что афишировал их ссору не кто иной, как сам Худоногов.
Все это было так мелко и глупо, что среди присутствующих на собрании пронесся единодушный гул возмущения. Не видя одобрения на лицах окружающих, Никулин к концу речи признал безусловно справедливой критику его работы.
Когда председатель собрания внес предложение поставить на вид Никулину, все единодушно с этим согласились. Директор лесозавода попросил слова. И многие подумали, он возьмет под защиту Никулина. Но Николай Павлович начал с публичного извинения перед Алексеем:
— Я должен признаться открыто, что вначале неправильно, не по-партийному оценил статью товарища Худоногова и неправильно на нее реагировал. Наш с ним разговор по этому поводу, — хотя он был и без свидетелей, — не частный разговор. Я был неправ как директор и неправ как коммунист. Прошу собрание принять это мое заявление.
Алексей не выдержал, крикнул с места:
— Николай Павлович, — я на вас не в обиде!..
— Я буду говорить теперь о Никулине, — продолжал директор, пропуская мимо ушей реплику Худоногова. — Возможно, что действительно человек оказался не на месте, возможно, что Никулина целесообразнее было перевести на другую работу. Мы это продумаем. Но это никак не давало ему права проваливать порученное дело втихомолку и даже дезориентируя при этом руководство и партийную организацию лесозавода. Так коммунисты не делают! Вместо своевременного и честного признания своей неспособности, Никулин стал хитрить, путать документы, всех успокаивать. Попался на удочку и я, увлекся другими вопросами производства, на этот участок не обратил должного внимания. Будем исправлять положение. С мерой партийного взыскания Никулину я целиком согласен.
Никулин закрыл ладонями лицо, опустил голову и так просидел до конца собрания. Когда голосование было уже закончено, он встрепенулся, встал, потер кулаком свой широкий подбородок и хриплым, срывающимся голосом сказал:
— Даю слово… так… больше… не будет… Смалодушничал: за приработком погнался. Основную работу запустил…
С собрания расходились поздно. Попутчиком Алексею до города оказался только Иван Андреевич, все остальные жили в рабочем поселке.
После многих часов, проведенных в душном, накуренном помещении, ночной надречный воздух казался особенно легким и свежим. Они сразу сошли с пыльной, давно не видевшей дождя дороги и брели без тропы по кромке берега. На гладком, как полированный черный, металл, плесе Чуны резво «плавились» хариусы — выскакивали из воды в погоне за мошками, оставляя широкие круги на воде. Грохот бревен и перестук машин лесозавода, работающего в ночной смене, постепенно отдалялись, глохли и вскоре смешались с шорохом волн в далекой шивере. Огни прожекторов исчезли за поворотом, и место, где стоит лесозавод, можно было угадать только по бледно-опаловому пятну в небе.
Впереди показались огни железной дороги. Пыхтя и осыпая себя красными искрами, блестящий черный паровоз вытягивал на подъем тяжелый товарный состав. Хвостовой вагон с желтым глазком фонаря был так далеко, что казалось, замер на одном месте.
Иван Андреевич опустился на землю, привалился спиной к кусту черемухи, росшему над самой рекой. Показал Алексею место рядом с собой.
— Давай посидим, Алексей. Мне все равно сегодня ночь не спать. Не могу я к таким вещам относиться равнодушно.
— Мне тоже не уснуть, — сказал Алексей. — Кровь расходилась, надо дать ей успокоиться.
— А ты молодец, — сказал Иван Андреевич, — у тебя крепкие нервы, выдержка. Это хорошее качество. Я следил за тобой, как ты молчал во время выступления Никулина, а руками вцепился в скамью.
И оба они надолго замолчали.
— Вот посмотри, Алексей: растут высокие, зеленые деревья, — вглядываясь в скрытую мглой аллею тополей над рекой, задумчиво и медленно заговорил Иван Андреевич. — Откуда они берут жизненную силу? Земля, влага, воздух, свет — вот источники жизни, они поднимают от корня эти огромные, ветвистые деревья.
— Не только дерево, и человек тоже, — проникаясь его настроением, отозвался Алексей. — Без воды, без воздуха, без света и человек гибнет.
— Думаю я все про Никулина, — сказал Иван Андреевич. — Вот и с ним так: отошел он от жизни, только о себе, о своем материальном благополучии стал думать, потому и начал сохнуть. Да-а… Без глубокой проверки отличным работником казался. Чаще нам надо было его проверять.
— А я про Никулина и думать не хочу, — отрезал Алексей. — Лежал под камнем, налим скользкий, глядел, как над ним жизнь течет.
— Ты очень-то не ругайся. Никулин, как ни говори, не налим, а человек. Наш, советский интеллигент. Плановый техникум окончил. И коммунист. А за воспитание коммуниста разве мы с тобой не ответчики? Оттолкнуть — это легче всего. А ты помоги ему исправиться, стать на правильный путь. Нет такого человека, которого исправить нельзя, только надо с ним поработать, умело к нему подойти.
Иван Андреевич поднялся с земли, отряхнул прилипшие к одежде соринки. Сломил веточку черемухи, бросил в реку, прислушался, как она упала на воду.
— Пойдем. Семья дома ждет, жена без меня ужинать не сядет, — и оглянулся на Алексея. — Да, говорил я с Николаем Павловичем по поводу вечерней школы краснодеревного мастерства. Согласовали мы с ним это дело. Хорошую мысль ты подал. Только на первое время сделаем так: сначала откроем школу для мастеров столярного цеха, а потом и для краснодеревщиков. Передовым методам работы обучать в ней будем. Тебе поручим практическую сторону, — не возражаешь? — показ своей техники, своих методов работы.
— Ну, какая еще у меня техника, Иван Андреевич! Тоже, скажете вы…
— Всякому должно расти и совершенствоваться, но кое-чему и ты можешь уже научить.
— Ясно, Иван Андреевич, в себе умение свое держать не стану.
— Твоя инициатива — тебе за школу и отвечать. Теорию преподавать инженера Некрасова дадим. Сложнее с экономикой, с организацией труда… Ну, тут подумать еще придется. Подумай и ты.
Они сделали несколько шагов, Алексей пригнулся, разглядывая сапоги.
— Роса падает, опять дождя не будет.
— Да, роса. А хорошо бы дождичка, самый налив хлебов… — Иван Андреевич остановился, ожидая Алексея. — А вдуматься — как получилось с Никулиным. Тихонько сидел себе человек в кабинете, в жизнь активно не вмешивался, острых вопросов не ставил. Спросишь, скажет: «Все хорошо». Красиво объяснит, беспокойства в тебя не заронит. Да-а… Будешь партийным руководителем, Худоногов, запомни: колючие люди лучше.
