И если столько хлопот доставила разбушевавшаяся в весенней ярости Стрелица, то с другой исполинской рекой Георгию лучше было бы не начинать борьбы. Так считал Василий Корнилов, так думала и его жена Софья Николаевна, которая не раз слышала и жалобы и гневные восклицания мужа.
— Этот упрямый осел доведет до того, что в один из прекрасных дней мы будем иметь ужасный сюрприз!.. — раздраженно сказал Василий Алексеевич, вернувшись из города.
Жена вопросительно посмотрела на него:
— Груду битого кирпича вместо завода?
— Вот именно! Какие ужасы творятся в губернии — волосы встают дыбом. Никакие стражники не спасают.
— О заводе нечего беспокоиться, Базиль, любезный братец, кажется, всерьез решил отделаться от тебя.
— Опять векселя учитывает? На что же он надеется?
— Не знаю. А отец почему-то мне ничего не отвечает.
— Может быть, он не хочет рисковать?
— Не говори чепухи, милый. Мое счастье дороже для него каких-то жалких денег, — с усмешкой сказала Софья Николаевна.
— Если четверть миллиона для Николая Ильича пустяки, то за них я буду бесконечно благодарен, — целуя руку жене, весело сказал Василий Алексеевич. — Сегодня хотел послать ему телеграмму — на телеграфе тоже бастуют. Черт знает как усложнилась жизнь!
— Тебе вредно огорчаться, мой друг, — напомнила жена.
— Я не столько огорчаюсь, сколько удивляюсь. Как все вдруг переменилось в тугодумной, неповоротливой России. И тут наш пигмей, состязающийся с лавиной!.. Я мог бы смеяться над ослиным упрямством, если бы из-за него не страдали мои интересы. А это вовсе не смешно.
Никаких сообщений из Петербурга так и не было. В мыслях Василий Алексеевич проклинал и своего тестя, и забастовки, прекратившие всякую связь во всей империи. Но оказалось, что нет худа без добра. Хоть и негодовал Василий Алексеевич, а забастовка на железных дорогах и на телеграфе, лишившая младшего Корнилова ответа из Петербурга, нанесла непоправимый удар старшему брату. Лавина, задевшая чуть-чуть, краем упрямого слепца, смяла его.
В конце марта наступил срок выкупа векселей. С большим трудом Георгий Алексеевич набрал денег для оплаты части долга. Для выкупа всех векселей не хватало еще двухсот тысяч. Георгий надеялся собрать их в конце зимы, когда будет продан хлеб. Большая часть урожая, как и всегда, осталась в заводской лавке, остальной хлеб закупил оптовик Арканов, у которого еще осенью был взят задаток.
Забастовка спутала все карты. Заводская лавка не торговала, хлеб в ней лежал без движения. Рабочие жили на кредит, открытый железнодорожным кооперативом. Была еще надежда на Арканова, но стачка на железной дороге погубила и эту надежду. Хлебному воротиле не пришлось получить закупленную у Корнилова рожь и гречиху: вагоны стояли на какой-то станции. Арканов, понесший уже немалые убытки, прислал с нарочным предупреждение о расторжении сделки. Оптовик потребовал возвратить залог, если через неделю зерно не будет у него на складе.
Со всех сторон преследовали неудачи, но Георгий Алексеевич пока не падал духом. Верил, что он сумеет переписать векселя. И только когда с оказией пришло письмо из Петербурга, Корнилов понял — все погибло, и ждать уже нечего. Банкирский дом Лопышева в Петербурге скупил его векселя у губернского общества взаимного кредита и представил их к оплате. Василий Алексеевич мог благодарить своего тестя, его подарок в четверть миллиона помог сделать банкротом Георгия Алексеевича. Он был выкинут теперь из родового дела Корниловых.
— Мерзавец! Иуда! — кричал разъяренный Георгий, ворвавшись к брату. — Ограбили, как разбойники на большой дороге! Можешь радоваться, каин... Родного брата убил.
— Не говори глупостей, братец, — холодно оборвал Василий. — Почему ты раньше не думал о возможности разорения? Собирался меня в яму столкнуть? Теперь сам в ней очутился... Не нравится? Волк ты, а не человек! Со всеми перегрызся, всех против себя поднял. Какой же благодарности ты ждешь?
— Убью! — взвизгнул Георгий и бросился на брата.
Толстяк, сохранявший самообладание, легко отшвырнул его и, покачав головой, холодно заметил:
— Этого еще не хватало. Убей себя, уж если так, и в этом есть какой-то выход... для нас всех...
Ссора погасла внезапно, так же как и началась, и она была последней.
Ночью Георгий Алексеевич застрелился у себя в кабинете.
2Самоубийство Георгия Корнилова никого не опечалило. Оно вызвало только сумятицу в доме. Василий Алексеевич среди этой суматохи сохранял самообладание и не забывал о делах. Управляющему заводом дал распоряжение заказать в городе мраморный памятник для усопшего, а рабочим объявить, что новый хозяин прибавляет каждому гривенник к дневному жалованью, отменяет штрафы и берет на работу всех уволенных.
— Нужно искать мира, — наставительно пояснил хозяин. — Теперь обострять положение весьма опасно. К сожалению, брат этого не понимал.
— Как быть со стражниками? — напомнил управляющий.
— Ах, да... стражники. Пусть останутся, на всякий случай. Время все-таки тревожное.
«Неизвестно, что впереди. Если что-то и случится, меня не упрекнут — стражников не я вызвал сюда», — подумал Василий.
Неделю спустя после похорон Георгия Алексеевича все уже забыли о нем. Другие заботы тревожили жителей Знаменского.
3Тимофей Елагин в тревоге ждал возвращения Кострова.
Шли дни, а он не показывался, и Тимофей, измученный дурными предчувствиями, решил:
— Схожу-ка на Светлую.
Катерина, услышав такие слова, тоже забеспокоилась.
— Зачем идти-то понадобилось? В такую даль тащиться да грязь месить.
— Надо же проведать, где дядя Василий. Человек пропал, а нам и горя мало.
— Что ж, по-твоему, он сидит на Светлой Поляне всю неделю? Чего ему делать там?
— Он дело найдет! Даром ходить не будет.
Только еще светало, когда Тимофей отправился на станцию. Катерина была права: дорога в самом деле была сплошное месиво, но молодой гутеец шагал неутомимо и к полудню пришел на Светлую Поляну.
На станции его встретила непривычная тишина. Молчали певучие медные рожки стрелочников. Не перекликались с ними свистки маневровых паровозов. Под вагонами, забившими все пути, бродили куры.
Около дверей вокзала на скамейке сидели занятые игрою в шашки кондуктор и стрелочник. Тимофей подошел к ним, посмотрел немного на игру и пошел дальше.
— Ехать, что ли, куда собрался? — не поднимая головы, спросил кондуктор.
— Нет, — ответил гутеец. — Некуда нам ездить.
— То-то, — наставительно сказал стрелочник.
Поиски Василия Елагин решил начать с лавки потребителей, около которой всегда были люди.
На Светлой Поляне Кострова знали многие. Но кого ни спрашивал Тимофей, все в один голос утверждали, что Василия давно не встречали. Как видно, Костров на этот раз ушел далеко, но Елагин все еще продолжал поиски.
Высокий худощавый мужчина, чинивший изгородь у дома, услышав вопрос Тимофея, повернул голову, поднял на лоб очки и внимательно оглядел гутейца с головы до ног.
— Кого ты ищешь, парень? — спросил он Тимофея.
— Василия Кострова не видали случаем?
— У нас такой не живет.
— Знаю, что не живет, коли в Знаменском работает.
— Чего же тогда здесь ищешь, — ступай в поселок. Ты что, в няньках у него состоишь?
— Человек пропал — у меня живет, как бы чего не вышло...
— Ах, вот ты кто — Тимоня Елагин, — потеплевшим голосом сказал неизвестный. — Здравствуй, приятель!
— Откуда вы меня знаете, дядя?
— Знаю, знаю, приятель! Заходи-ка сюда!
Неизвестный распахнул калитку, Тимофей подошел к крыльцу и остановился.
— Чего у порога встал? — сказал хозяин и, собрав инструмент, повел гостя в дом.
— Ну, будем знакомы — меня зовут Михаил Петрович. Садись!
Михаил Петрович расставил на столе тарелки.
— Закусим немного. Обеда нет. Жена с дочерью к теще в деревню уехали. Но пожевать чего-нибудь разыщем. Водку потребляешь?
— Нет.
— Хорошее дело. Без нее, окаянной, лучше. А я чарочку пропущу.
Выпив рюмку, Михаил Петрович вытер ладонью коротко подстриженные седые усы.
— Ну как, понравилось тебе у нас? — спросил хозяин, продолжая хрустеть огурцом.
— Тоже бастуете?
— Вся Россия бастует, друг, — сказал Михаил Петрович. — Не вы одни...
— Мы-то кончили.
Михаил Петрович перестал жевать.
— Как кончили?
— Так вот и кончили. Новый хозяин посговорчивее прежнего. Штрафы отменены... Прибавку получили, всех на работу приняли, — весело пояснил Тимофей. — Сегодня печи разогревать начнут.
