11. РУБАЙИ
Далекий Куляб. Дорожка в далекий Куляб.
Тебя ли винить мне, что я стал беден и слаб?
Где мать? Где отец? Где юность моя? Где друг?
В руках чужая мотыга. Я беден и слаб.
Прощай, мой хлопок, прощай, высокий дувал[28].
Прощай, хозяин, довольно я здесь горевал.
Я вышел в горы. Кругом вода и туман.
Пройдем перевал, друзья… Еще перевал.
12. ПЕСНЯ О ВЛЮБЛЕННОМ СОЛОВЬЕ
Соловей влюбляется в розу,
Грубо вытканную на ковре.
Бай трясется над богатством,
Собранным в его норе.
А бедняк идет на пашне,
Погоняя верных волов,
Не заботясь о пророке,
Боге и его добре.
Вера, проповеди, хутбы,[29]
Заунывный крик чтецов —
Это выдумка эмиров,
Ясаулов и купцов.
Для того чтобы подрезать
Сорный стебель их сердец.
Нет меча, острей, чем серп, —
Серп — оружие отцов.
Вот что говорит Джамшиди, сын рабочего народа.
1930
13. Мунаввар-Шо. ИСТОРИЯ МОЕГО СЕРДЦА
Меня били палками. Меня сажали в ямы. Мне не давали есть двадцать четыре дня. Но бурю моего сердца нельзя было остановить. Я плакал кровавыми слезами. Пристава эмира смотрели мне в глаза. Я им пел.
Вы думаете — вы убили меня?
Дурачье, я узнал злобу, судеб,
Грабьте дом бедняков, жрите их хлеб.
Будет день — из дворцов выбьет вас месть,
Как снопы ячменя пляшущий цеп.
В мою деревню приходили солдаты. Они искали сеятелей революционной смуты. Они казнили моего отца у ворот соборной мечети.
Выходи на холмы мятежей, конь.
Погляди! Все вокруг — дым и огонь.
Как табун жеребцов, мчатся часы.
Пронеслись — и пуста степи ладонь.
О, к чему вспоминать это прошлое! Голодное и кровавое время наших властителей. Свирепые годы ханских собак.
Мое сердце говорит о новом:
О, таджикская земля, — время для тебя пришло.
Миновал жестокий век — время для тебя пришло.
Плуг, взрывающий поля, — время для тебя пришло.
О советский человек, — время для тебя пришло.
Тогмай, 1929
14. РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ПОХОРОНЫ В СТАЛИНАБАДЕ[30]
Я шел пыльным бульваром —
Одной из дальних аллей,
Вдоль слабой, тонкой рассады
Младенческих тополей.
Внизу, за желтой оградой,
Ревел верблюжий базар,
И птицы в кустах свистели:
«Дия, дия, дильзар!»
Людьми, пролетками, стуком
Кипел вчерашний кишлак…
И вот я вышел на площадь,
Где вился траурный флаг.
Недавно здесь похоронен
Один мой старинный друг —
Рахим из Кон-и-Бодома,
Партиец и политрук.
Я видел его в работе,
Являясь в горный райком.
На днях он найден убитым,
С дырой под левым ребром.
Мы все его хоронили
Под речи и крики труб,
И каждый из нас поклялся,
Целуя остывший труп:
— Рахим из Кон-и-Бодома
Убит кулацким ножом,
Но мы его не забудем
И честь его сбережем!
Имя Рахим-Джана
Сотрется, как край горы,
Но слава Рахим-джана
Гремит, шатая миры;
Пускай незаметный всадник
Упал — и умер герой,
Но конница скачет дальше,
Смыкая неровный строй.
В год великой войны я шел по дороге
(был знойный день)
Среди разбитых гиссарских башен
(земля дымилась).
Едва несли меня усталые ноги
(я скрывался от всадников)
Сквозь воды зловонных рисовых пашен
(повсюду валялись трупы).
Навстречу мне из разрушенного склепа вышел мой старый учитель, наставник детских лет, ишан и господин учености. И он крикнул мне: «Слушай мои предсказания. Пройдут годы. Ты вспомнишь мое слово».
Прошли годы, я помню твое слово, учитель.
Ты говорил: «Не падут короны».
— Пали.
«Местом для свалки не станут троны».
— Стали.
Ты говорил:
«Бесспорны суры Корана,
Девушки не скинут чадры».
— Сняли.
Ты говорил
«Не будут пусты мечети.
Вечен, вечен древний закон».
— Едва ли.
Ты говорил,
что кровь владыки священна…
Видишь… вот…
запеклась на полоске стали…
Ты говорил:
«Никогда не уйдут из мира
Судьи, купцы, эмиры, ханы».
— Бежали.
Шейх! Учитель!
Где твои предсказанья?
Шейх! Учитель!
Мы помнить тебя устали.
1932
Б. Лапин, З. Хацревин
ПИСЬМА С ФРОНТА
Два часа пополудни. В воздухе июльская духота. Волнистая линия лесов и пашен покрыта серой дымкой пыли. Кое-где она сгущается в плотные клубы. По мере приближения к фронту все отчетливее возникает картина Великой Отечественной войны. На дорогах грозное движение. Везде проходят свежие, только что отмобилизованные части в касках и с шинелями через плечо. Красноармейцы роют противотанковые рвы. В маленьких, утопающих в зелени городках и местечках стоят пикеты комсомольцев и рабочих из истребительных батальонов. Незабываемое зрелище вооруженного народа, грудью встречающего полчища врагов!
…На телеге, закутавшись в плащ, сидит человек с усталым, небритым лицом и воспаленными от бессонницы глазами — врач из Перемышля, где неделю шли жестокие бои. По национальности он поляк, работник советской больницы. Несколько раз город переходил из рук в руки. При первом захвате города врач спрятался на огородах. Он рассказывает:
— Я вижу: они уже подняли флаг со свастикой. На площади стоит пулемет. Они привели каких-то граждан и расстреляли в несколько очередей. Один дом они оцепили и подожгли вместе с теми, кто в нем находился. Я ждал вечера, чтобы бежать, и вдруг вижу — по улице идут наши танки. И, честное слово, товарищи, в эту минуту звук советских пулеметов для меня был лучшей музыкой.
На выезде из леса слышны выстрелы. Из-за деревьев шестеро колхозников выводят пойманного немецкого диверсанта. На его длинном белесом лице испуг и недоумение. Ом одет в странный костюм полуохотника, полугангстера. Длинные брюки навыпуск и зеленая куртка с застежками «молния». Он проходит под ненавидящими и презирающими взглядами.
— Ах, майн готт… — бормочет бандит по-немецки, — ах, боже, более, что со мной будет…
Дальше дорога сворачивает. Мы близко от цели — возле аэродрома пикирующих бомбардировщиков, мастеров по уничтожению фашистских танков.
Отсюда к западу на большом протяжении фронта идут бои огромных танковых масс. Время от времени слышны отдаленные равномерные удары. Над горизонтом встают черные столбы дыма.
Мы разговариваем с командиром части майором Ивановым о боевых операциях его экипажей. Он беспрерывно глядит на часы. Большая часть экипажей находится сейчас в воздухе. Они участвуют в бою, громя немецкие мотомехчасти. Возле сброшенных маскировочных веток стоят техники, напряженно вглядываясь в небо. Экипажи кораблей, оставшихся на земле, ждут в укрытиях, обмениваясь короткими репликами. Эти люди час назад приземлились после горячей воздушной схватки. На их лицах — следы утомления. Они успели проглотить по кружке чаю. Но им не терпится. Боевой порыв огромен! Они снова хотят лететь туда, за лес и холмы, где до самолета с земли доносится запах гари, где внизу стреляют зенитки, где под бомбами взрываются и дымятся черные туловища фашистских танков.
Внезапно из-за облаков возникает характерный шум. Одно за другим проносятся сильные тела бомбардировщиков и идут на посадку. Один… два… пять… Вот еще… Техники бегут к машинам. Через несколько минут все самолеты в сборе. Летчики шагают по полю, говорят громкими голосами, словно рядом еще гремят моторы.
— Я следил за тобой, ты точно работал. Как только командир сбросил бомбы, я тоже.
— С какой высоты?
— Низко, знаешь, кажется, что видел глаза гитлеровцев.
— Ну, и какого они цвета?
— Сволочного.
Обмениваясь шутками и переговариваясь, они подходят к командному пункту.
