Письма от родных, которые они в последние месяцы получали из Германии, выражают скрытую безнадежность и усталость. «Когда все это кончится?» — вот подтекст аккуратных, написанных, готическим шрифтом строчек. Вторая главная тема — еда. Очень много о еде.
В письме к рядовому Рихарду Дрейшеру жена пишет: «Вчера у нас был приятный день. Твой отец подарил нашему Гансу большой кусок колбасы. Жаль, что ты не с нами».
Письмо Бернгарду Кнабе от невесты: «Дорогой Бернгард, прошло не мало времени, пока я получила известие о тебе. Из письма я вижу, что ты отправился в Югославию, тебе очень везет с едой».
В письмах часто встречается также мотив — «прошел год, еще один год, что же дальше?»
Страх перед Советским Союзом и хвастливая болтовня, затверженные маниакальные слова о господстве над всем миром, варварская кровожадность, обращенная в самоцель, нервность, проступающая сквозь трескучий милитаристский словарь, грызущее недовольство настоящим и боязнь будущего — вот что характерно для настроения солдат армии фашизма.
10 VII 1941
На горизонте виднелись последние отблески пожара. Хлопья черной сажи, подхваченные ветром, оседали на траве, медленно крутясь в воздухе. Вчера в два часа ночи селение было подожжено немцами, отходившими к западу. Немцы занимали село девять часов. Наши части вступили в него после жестокого боя. Мы остановились на окраине села среди разбитых домов и рыжих от огня яблонь. Несколько испуганных собак, собравшись в стаю, молча сидели возле плетня, не двигаясь с места. После непрерывно длившегося в течение суток гула дальнобойных орудий полчаса назад наступила необычная, смущающая тишина.
Утро выдалось ясное. Грязь, намешанная долгим ливнем, просыхала на солнце. Над полями и лесом клубился сизый пар. Штаб воинской части расположился в роще, возле сожженной фашистами школы. Начался повседневный обычный фронтовой день.
Подъехала полевая кухня, приветствуемая неизменными остротами бойцов: «Зенитка с кашей. Тревога, ребята!» И только теперь по одному, по два начали появляться немногие оставшиеся в селе жители. Они выходили из канав, из леса, из-за деревьев — желтые, осунувшиеся, с запавшими щеками; ужас прошедших часов застыл на их лицах.
Первой подошла Анна К., пожилая женщина. Остановившись невдалеке, она напряженно всматривалась в бойцов. В руке она держала большой щербатый булыжник.
— Свои, — тихо сказал красноармеец в широкой шинели. — Бросай камень, тетка!
Он взял ее за плечо и осторожно посадил на скамейку. Женщина отшвырнула камень, рукой вытерла губы и заговорила быстро, отрывисто, задыхаясь и часто останавливаясь.
Красноармейцы слушали ее с угрюмой пристальностью. Многие опустили головы. Затем кто-то сказал:
— Ну, погоди, Гитлер! Погоди, изверг!
История этих девяти часов трагична и поучительна.
С вечера бой шел рядом с селом. Большинство колхозников покинули его еще позавчера, уйдя в лес.
— Остались трохи. Старый, да малый, да Петро хромой, сторож конский, да жинок десяток, — говорит Анна К.
Около пяти часов на краю села застучал пулемет. Там были немцы. Два мотоциклиста, заехавшие по обходной дороге, мимо криницы, открыли заградительный огонь. Выход из села был закрыт. Несколько времени спустя на проселке показались маленькие зеленые танки. Они двигались осторожно, на расстоянии пятидесяти шагов друг от друга, и остановились треугольником на площади перед сельсоветом. В течение пяти минут из машин никто не выходил, но чувствовалось, что из узких прорезей ведется наблюдение. Немцы изучали местность.
Все было тихо. Только в некоторых оконцах, из-за горшков с цветами, высовывались женские и детские лица. Внезапно танки открыли методический огонь по хатам, медленно поворачивая по кругу башенные пулеметы. Были убиты трое, среди них четырехлетний ребенок. Мотоциклисты заняли выезд из села на дороге. Затем стальные коробки танков раскрылись, и оттуда вышли немцы.
Один из немцев, должно быть переводчик, крикнул на ломаном языке:
— Ходыть сюда ви, ви не бойтесь…
За окном все замерло, не было никакого движения. Немец подошел к ближней хате и заглянул внутрь.
— Начальники, комиссары, большевики тут, в сели?
Анна К. молчала.
— Ну ладно, — сказал он, — мы сейчас побачимо, кто здесь большевики. Пойди, пойди по хатам. Через пять хвылин каждый человек должен стоять здесь на площади передо мной, альзо гут, я сам пойду шукать по селу и если кого найду в хате, застрелю. Скажить своему народу, що мы не воюем с мирным населением, мы ваши добрые, милые друзья. Щиры друзья!
Оставшиеся в селе люди угрюмо подошли к дороге. Оглядев их, немец произнес еще одну речь. Он вставлял в разговор народные выражения. «Батьки, — говорил он (хотя в толпе стояли главным образом женщины), — вот что, батьки; мне известно, у вас здесь есть велики запасы бензина. Где он?»
Конский сторож, Петро хромой, по словам колхозников, что-то возразил немцу, и тот застрелил его на месте. «Не надо много говорить, батьки, поворачивайтесь, вам будет хорошо, мы с населением не воюем. Где тут у вас бензин? Сейчас же несите сюда к панцер-вагонам. У вас база МТС. Если бензина нет, то это вы его вылили, за это расстреляют каждого пятого. Прошу хорошо подумать, батьки и жинки, мы ваши добрые, милые друзья, ваш народ крестьянский, вас хотят сделать рабочими, рабочие ваши враги, вы их должны убивать. Немцы всегда носили вам добро, батьки. Тысячу лет назад у киевских князей придворным языком был немецкий. Вы должны быть рады. Через пять минут несите покушать — сало, яички, хлеб, за все получите расписки».
Пока он ораторствовал, солдаты ходили по хатам и осматривали все углы, где могло быть спрятано горючее, без которого танки стояли. Немцы нюхали бидоны, бочки, смотрели на свет склянки. В одной из хат они вылили в ведро керосин из лампы. Два раза к офицеру подъезжал мотоциклист и что-то сообщал по-немецки. Шум боя сопровождал разговор, то приближаясь, то отдаляясь. Повидимому, они торопились и не верили в долговременность своего пребывания здесь. Им важно было достать горючее для своей колонны, во что бы то ни стало достать горючее.
Несколько человек рылись в столах сельрады, рассчитывая найти список коммунистов, колхозного актива. Кровавое однообразие фашистского порядка воцарилось над колхозным селом. С наступлением сумерек был объявлен приказ: всем сидеть по хатам. Кто выйдет за дверь даже по нужде — расстрел.
Выставив боевое охранение и установив на выходных местах огневые точки, офицеры стали слоняться по селу, переходя из хаты в хату. Они были настороже и чего-то ожидали. Во время обхода была убита семнадцатилетняя девушка, дочь колхозного плотника, над кроватью которой висела гитара. Ей приказали сыграть что-нибудь, она отказалась.
— Она уже не будет усовершенствовать свое искусство, — сказал переводчик. — У меня есть нос, — она комсомол…
В час ночи на перелеске, примыкающем к юго-восточной окраине села, застучали советские пулеметы. Началась артиллерийская подготовка. Снаряды стали ложиться на дороге. Один из танков был подбит и загорелся. После этого фашисты отступили.
Они исчезли из села так же быстро, как появились, предварительно запалив его с четырех сторон. Они делали это обстоятельно, как специалисты своего дела. У них были специальные приспособления для поджогов.
С тех пор прошло несколько часов. Возле сожженного домика сельрады валяется немецкое барахло. Несколько серых курток, каски, кожаные перчатки, сапог с правой ноги, сумка. Бросив все, грабители бежали.
В небольшом украинском селе, где пишутся эти строки, вчерашнее утро началось громом артиллерии. Было влажно и ветрено. Возле смутно белевших плетней стояло несколько женщин, молча слушая звуки боя. Притерпевшись за последние дни, они уже перестали замечать близкие и дальние разрывы. Короткие удары гаубиц, стук дальнобойных пушек, вспышки и свист противотанковых орудий — все сливалось в тяжелый гул. Фашисты пока отвечали вяло, редкими и случайными выстрелами. Кое-где в поле взлетали дымки — в стороне и на довольно большом расстоянии от нас.
За рощей сверкало синее лезвие реки. Десять дней назад немцы захватили городок, стоящий у переправы, намереваясь двинуться дальше по шоссе. Бой длится шестые сутки. Над городком поднимается тяжелый черный дым: горят здания, заборы, деревья.
От группы тополей за селом городок хорошо различим: маленький, разбросанный, весь в садах и оврагах. Справа на склоне — кладбище, с которого били тяжелые минометы. На узенькой главной улице и слева у окраинных хат стояли вражеские танки. Они были неподвижны — «панцер-колонна» израсходовала бензин. По сложившемуся в последние дни обыкновению, немцы поставили танки в глубокие ямы, забросали землей до башен и оттуда вели огонь. Бежавшие из города жители на наш вопрос, что делается там при немцах, коротко отвечали: «Этот замучен… этот заколот… этого убили… а с этой… да что там рассказывать!..»
