— Что тут стряслось? — Бархатный Кот вкусно чмокнул губами.
А я кинулся к нему, как к своему спасителю, указал на злополучный протокол. Подрайский не проявил никакого удивления.
— Что же, надобно выкладывать штраф, — мирно сказал он и с видом бывалого человека справился о сумме. Затем без дальних слов вытащил бумажник, отсчитал пачку дензнаков и положил на стол. Я был так поражен, что едва смог пролепетать:
— Анатолий Викентьевич, этот долг я в самые ближайшие дни…
Подрайский не дал договорить:
— Пустяки… Сочтемся…
Далее он предъявил властям различные свой бумаги, удостоверяющие его личность — личность автора нескольких выдающихся изобретений, запатентованных законным образом, получившего в свое распоряжение завод около Москвы.
Солидным тоном он предложил взять с него, Подрайского, письменное поручительство в том, что в недельный срок мной все будет оформлено.
Не дав представителям милиции опомниться, Подрайский подтолкнул меня:
— Алексей Николаевич, покажите товарищам изобретение.
Я постарался не ударить лицом в грязь: продемонстрировал на ходу мою конструкцию, рассказал, как родилась идея, как было произведено испытание, рассмешил, заинтересовал. Подрайский взялся тотчас же поехать в надлежащие инстанции и достать все разрешения. Я подписал разные заявления, обязательства, доверенности, набросал чертежик, который следовало запатентовать, и вручил все это Подрайскому.
В заключение мой благодетель еще раз блеснул. По его предложению, мы тут же, в присутствии милиции, нарезали массу талонов и пронумеровали их. На каждом талоне Подрайский поставил печать — свою личную печать конструктора-изобретателя. При этом Бархатный Кот даже предъявил удостоверение, разрешавшее ему пользоваться такой печатью.
Тем временем в особняке каким-то образом оказалась и Лелечка. Она тоже не погнушалась прийти мне на выручку. Смело взялась навести порядок в очереди, то есть раздать талоны с номерами. Предваряя дальнейшее повествование, должен сказать, что в это же утро талоны были розданы на несколько дней вперед.
В общем, милиция пока удовлетворилась тем, что мы предприняли, и покинула мельницу; Подрайский отправился оформлять предприятие; его жена, весело покрикивая, раздавала на крыльце талоны, а я под напором клиентов молол, молол, с головы до ног в муке, и даже закусывал на помосте, не задерживая помола. Выручка этого дня составила около десяти пудов муки; по тем временам это была невероятнейшая ценность.
Подрайского, как мне казалось, я видел насквозь.
Вот он завтра или послезавтра явится, принесет мне документы, мурлыкающий, розовый, плутоватый. Я скажу: «Анатолий Викентьевич, я бесконечно вам обязан. Говорите, чем вас отблагодарить? Он ответит: «Принимайте меня в дело».
Бархатный Кот, разумеется, все рассчитал. Он знает, что отказать я не смогу: ведь он, можно сказать, меня облагодетельствовал, спас мою мельницу. Любопытно, как велика часть, на которую он метит. Пожалуй, процентов двадцать пять, а то и тридцать…
Но я не собираюсь торговаться. Пожалуйста, Анатолий Викентьевич, пятьдесят на пятьдесят! Только уж, будьте добры, берите дело в свои руки, сами управляйте мельницей. Мое дело выдумывать, творить! Я представляю себе, как заворочает делами мой компаньон. О, тут запоет, заиграет «Тона-Бенге»! Вырастет новый корпус, появятся новые механические приспособления… Элеватор будет подавать зерно на второй этаж. Мука потечет в мешки, они будут автоматически взвешиваться и автоматически завязываться.
Ваш покорный слуга все это с удовольствием сконструирует. Подрайский же пусть занимается коммерцией. И отдает мне пятьдесят процентов прибыли. Это будет, черт возьми, немало! Хорошая основа для моих будущих конструкторских исканий!
Только бы Бархатный Кот не охладел, не отступился!
Нет, он все время подавал вести о себе. На следующее утро у дверей мельницы меня встретила Лелечка, которая по-прежнему ретиво поддерживала порядок в очереди. Эта юная энергичная особа сообщила, что ее супруг весь вчерашний день посвятил мельнице, продолжает и сегодня свои хлопоты. Затем она деловито передала его совет: немедленно устраивать и пускать в ход второй постав. Возможно, Подрайский сегодня же пришлет два первоклассных, фабричного изготовления, жернова, которые ему случайно подвернулись. Он уже выехал за ними.
Вскоре действительно прибыла от Подрайского телега с небольшими жерновами, а также с досками, фанерой и разными другими материалами в сопровождении дюжего неразговорчивого дяди. Тотчас был сооружен верстак, дядя стал по моим указаниям ладить второй постав, а я продолжал молоть.
Меня деятельно опекала Лелечка. Мое кредо вольного изобретателя ей безумно нравилось. Она твердила, что надо заботиться о лице предприятия, «сохранять лицо», дабы нас, изобретателей, упаси бог, не спутали с какими-нибудь частниками, нэпманами. Оформить такое «лицо» было, как она объясняла, не легко. Но появлявшийся время от времени на мельнице услужливый Подрайский твердо обещал все провернуть.
Еще несколько дней я молол сам, затем у жерновов меня заменил специально приглашенный мастер-мукомол. Мельница по-прежнему приносила мне по десяти пудов муки в день. Муку некуда было девать, и я объявил денежную плату. Вот тогда-то я и влетел вечером к Маше, где не показывался два или три дня, влетел с огромной кипой денег, крича: «Клад! Клад! Золотые россыпи!»
Моя идея, моя мельница, действительно оказалась золотой жилой. Я уплатил все долги: и за весы, и за дом, и за все прочее, добытое в кредит. Электромотор я вернул «Компасу», как и обещал, через неделю, ибо купил в другом месте за наличные деньги не один, а сразу два электромотора.
А Подрайский то забегал лишь на минутку, то вовсе целыми днями не показывался.
Однажды Лелечка сообщила:
— Анатолий Викентьевич приедет сюда завтра утром. Все дела по оформлению мельницы у него закончены. Он сам все вам доложит…
И вот настало это утро — двенадцатое утро моей мельницы. Подойдя к особняку, я чуть не свалился с ног. На столбе красовалась новая вывеска: «Мельница «Прогресс» изобретателя Подрайского».
Как? Неужели он меня ограбил? Захватил мельницу? Да, представьте, именно это и случилось. Бархатный Кот меня попросту сглотнул — проглотил в один прием. Оказалось, что все документы были выписаны на его имя: и патент на изобретение, и арендный договор, и прочее, и прочее.
Он сам предъявил мне все эти бумаги, вернее — копии, заверенные у нотариуса. Я хотел запустить ему в физиономию чем-нибудь тяжелым, но возле меня стоял с видом вышибалы неразговорчивый дядя, присланный на днях Подрайским…
Впрочем, с вашего разрешения, я воспроизведу всю эту красочную сцену…
Высокий, худощавый, удивительно легкий на подъем, Бережков не раз вскакивал посреди рассказа и, то безудержно хохоча, то принимая трагический вид, представлял в лицах свои приключения.
За раскрытым окном солнце уже осветило улицы. Москва проснулась, шли трамваи.
Вдруг зазвонил телефон. Смолкнув, мгновенно побледнев, Бережков схватил трубку. Некоторое время мы прислушивались к его восклицаниям:
— Что, что? В тумане? Как? А экипаж?
Очевидно, произошло что-то исключительно важное, но по тону Бережкова я не мог понять, счастливая это или тревожная весть. Наконец он выкрикнул:
— Да, да… Сейчас выезжаю!
И положил трубку. Первый раз за все наши встречи я увидел, что у него дрожали руки.
— Сели, — отрывисто проговорил он.
Мы ждали подробностей, но Бережков без слов торопливо надевал ботинки взамен домашних туфель. Отовсюду раздавались вопросы.
— Сели, приземлились, — повторил он. — Кажется, все благополучно. Экипаж цел. Мотор до последнего момента работал безотказно…
У кого-то вырвалось:
— А рекорд?
Он взволнованно кивнул. Мы поняли: рекорд побит. Бережкову явно хотелось уйти в эту минуту в себя: пережить все молча, без наших расспросов. И все же у него хватило выдержки, убегая, улыбнуться нам всем на прощанье и в дверях помахать рукой.
Вскоре со двора донесся стрекот мотоциклетного мотора. В следующую минуту выхлопы уже раздавались под окнами, выходившими на улицу.
Из окна я увидел Бережкова. Забыв дома кепку, пригнув корпус и непокрытую, коротко стриженную голову к рулю, он уже мчался на мотоциклетке. Его подбрасывало на булыжной мостовой, пустынной в этот час; ветер вздул его легкую голубую рубашку.
Некоторое время спустя после «ночи рассказов», в осенний солнечный день, мы с Бережковым ехали в автомашине по Москве. Эта поездка была предпринята по моей просьбе. Мне хотелось увидеть места, о которых я знал по рассказу, — домик Жуковского в Мыльниковом переулке, Московское Высшее техническое училище, где учился Бережков, секретную лабораторию Подрайского, мастерские комиссии по постройке аэросаней и мельницу Бережкова.
