Федор Васильевич сидел за столом с брезгливым выражением на лице.
Сергей молчал, готовясь к решительному разговору.
— Искусство, искусство, — проворчал Федор Васильевич, вороша какие-то бумаги на столе, — свет оно им застило. Не хотят в кассу заглядывать.
— А почему же камнерезный цех закрыли? — снова спросил Сергей.
— Доходов мало приносил, потому и закрыли.
— Только поэтому? А вы поспорить не захотели? Ведь это старинное искусство, его развивать надо. Уральский камень в народе любят.
— Пусть другие любуются, — сказал Федор Васильевич, поднимая голову от бумаг. — Давайте вашу путевку: видите, нет камнерезного цеха, и не могу вас использовать. Ведь вы на другую работу не пойдете.
Он взял путевку, разгладил ее ладонью, подумал и что-то размашисто написал в верхнем левом уголке и пристукнул прессом.
— Вот...
Сергей прочитал на путевке: «Использовать не могу».
— Просто вы все решили, — сказал он. — Ведь меня трест прислал.
— А вы там поговорите, они должны знать, что нет у нас такого цеха.
— Убеждаюсь, Федор Васильевич, что сами вы постарались этот цех закрыть. А теперь на трест сваливаете.
— Вы мне морали не читайте. Я ее с утра до вечера слышу.
— А что же вы меня два дня держали? Могли бы в первый вечер сказать.
— Не беспокойтесь, дорогу и суточные вам оплатят. — И громко позвал: — Ксения Львовна! Оформите товарищу Охлупину расчеты.
Он углубился в чтение какой-то бумаги. Сергей еще раз посмотрел на путевку и решительно протянул ее Федору Васильевичу.
— Возьмите, — сказал он.
— Что? — Федор Васильевич поднял голову.
— Путевку возьмите. Никуда я не поеду. Меня сюда послали, тут я и останусь.
— Сказано, что у нас такого цеха нет.
— В тресте это знают? Ну и берите в тот цех, который есть. Любую работу давайте, ведь вам специалисты нужны.
Федор Васильевич недоуменно слушал.
— И на плиты пойдете?
— А что? Пойду и на плиты.
— Ладно шутить... — Но он уже задумался.
— Без шуток. Когда на работу выходить?
— Послезавтра... Но, — Федор Васильевич помедлил, опять кинув подозрительный взгляд на Сергея, и иронически протянул: — Возьмем с испытательным сроком. Месячным...
Хотел что-то добавить, но раздумал, и, не взглянув больше на Сергея, Федор Васильевич вышел, и за дверью прозвучали его тяжелые шаги по коридору.
«Хорош! — покачал головой Сергей. Этот неожиданный конец разговора ничего доброго не обещал. — А все же останусь!» — твердо решил он.
Сергей медленно шел домой.
Нюра с подругами нагнали его и пошли рядом.
— Опять с Федором Васильевичем заспорили, — рассказывала подруге Нюра.
— И опять ничего?
— Да разве его убедишь? Не хочет он камнерезов.
Впереди послышались музыка и громкое, на всю улицу, пение.
— Что это? — спросила Нюра.
— Забыла? Женька замуж выходит. Ты же на свадьбу обещала прийти.
— Раздумала, Дуся, — грустно сказала Нюра. — Не идут песни в голову.
Они поравнялись с домом, где праздновали свадьбу. Все пять окон были раскрыты, во всех виднелись спины гостей.
Слышался тяжелый топот танцующих, женский голос задорно пел:
Ты пляши, пляши,
Ты пляши, не дуйся.
Если жалко сапоги,
Так сходи разуйся.
Подруги замедлили шаги. Дуся жалобно попросила:
— Пойдем, Нюра. Ведь обещала...
Нюра ответила не сразу:
— Иди одна, Дуся. А я, может, потом подойду.
Дуся свернула в дом, а Сергей и Нюра пошли рядом.
— Видели теперь, какой у нас Федор Васильевич? — спросила она.
— Трудный человек...
— А добьемся мы, что цех опять откроют? — спросила Нюра. — Вам что сказали, когда сюда присылали?
— Да мне и не говорили, что цеха нет. Рассказали только, что тут мастеров хороших много было, да порастеряли их, поднимать надо камнерезное дело.
У себя в комнате Сергей присел к столу и стал перебирать этюды. Взгляд его упал на рябиновую ветку. Стало опять досадно, что от воли такого человека, как Федор Васильевич, зависит судьба старинного камнерезного дела.
За стеной звучали легкие шаги Нюры и поскрипывали половицы. Девушка что-то напевала. Слышно было, как Нюра раздувала утюг, потом начала гладить — запахло углями. «Как и когда родился в ней художник? — думал Сергей. — Не от той ли веточки, принесенной осенью из леса, веточки, которую Нюре захотелось повторить в камне, и родился в ней художник? Как сложится судьба этой одаренной девушки из маленького поселка мраморщиков? Надо помочь Нюре... Нельзя уступать Федору Васильевичу».
Правильно ли он сделал? Конечно, так он должен поступать. Будет тут камнерезный цех. Ведь не на ветер бросили слова, когда посылали его сюда.
— Да ты покушай, — настойчиво сказала Варвара Михайловна.
— На свадьбе накормят, — весело отозвалась Нюра. — Да я скоренько вернусь, — ласково пропела она.
Сергей увидел Нюру на улице. Она была в шелковом цветном платье, в белых туфлях на высоких каблуках, волосы уложены в аккуратный узел, лицо веселое.
Он крикнул в окно:
— Нюра, подождите! — и заторопился на улицу.
Нюра ждала его.
— На свадьбу?
— Обещала подруге. — Глаза Нюры оживленно блестели. — Мы с ней в школе учились.
— А знаете, Нюра, ведь мне Федор Васильевич в работе отказал.
— Разве он это может?
— Камнерезного цеха нет — вот и отказал.
Нюра слушала его, наклонив голову, сосредоточенно размышляя.
— Вас сюда прислали камнерезами руководить, — оказала она. — Вы тут должны остаться.
— И мне отсюда уезжать не хочется. Знаете, что я сделал, Нюра? Согласился пойти на любую работу. Наверно, к вам, в плиточный цех, приду.
— Вы? А камнерезный?
— Вместе за него бороться будем.
— А! — Нюра облегченно вздохнула, и глаза ее заискрились. — Остаетесь? Вот это хорошо.
— А теперь проводите меня к дяде Кузьме, — попросил Сергей. — Хочу с ним поговорить, ведь это самый старый ваш мастер.
— Идемте. — Нюра подхватила Сергея под руку.
Сергей долго не ложился, возбужденный разговором с Кузьмой Григорьевичем. Правильно он решил, что останется тут. Сломят вместе упорство Федора Васильевича.
Утром Сергея разбудило мычание коров, тонкое блеяние овец. Мимо дома прогоняли стадо. Сергей вышел в соседнюю комнату. В ней, кроме котенка на подоконнике, никого не было.
На улице у калитки, накинув на голову платок, стояла Варвара Михайловна, провожавшая корову.
— А Нюра где? — спросил Сергей.
— Ох, неугомонная! — пожаловалась Варвара Михайловна. — Воскресенье, ей бы отдохнуть, а она ишь ночь напролет на свадьбе празднует, ног не жалеет.
Она помолчала и деловито спросила:
— Теперь все, остаетесь?
— Да...
— Хорошо решили. Ну, пойдет в поселке шум, только поворачивайся наш Федор Васильевич.
1954 г.
С самого утра облака плывут низко. Они надвигаются на шахтерский поселок медленно, округлые, свившимися клубками. Провалы между ними глубокие, темные. Придавленный тяжестью облаков, воздух сгущен. Влажный ветер несет с собой запах прелой земли. Деревья, дома и даже самые высокие терриконы и копры расплывчаты и кажутся сегодня ниже обычного. В любую минуту надо ждать дождя, спорого, какой бывает только в августе, но тяжелые облака проходят мимо, не бросив и капли.
Мы работаем молча, торопливо. Путь наш замкнут: от клети до штабеля крепежного леса — двухметровых, распиленных надвое бревен. Одни с пустыми руками спешат от клети к штабелю, другие — навстречу, от штабеля, с лесиной на плече.
Наша работа проста: заполнить лесом клеть и спустить под землю. Там такие же лесоносы, как мы, разгрузят ее и погонят бревна по транспортерам к лаве.
Смирнов, долговязый, с худым, узким лицом, дышит неровно, приоткрыв рот, сосредоточенно считает бревна:
— ...Шестнадцать... Тридцать пять... Сорок...
Он точен, придирчив. Бывает, собьется со счета, придержит нас, залезет на верх клети и начнет крутиться.
Федор Гладких, парень молодой, красивый, глядя на него, смеется:
— Паша, вон смотри, пропустил, задом прикрыл, не заметил. — Толкает меня в плечо так, что я чуть не падаю. — Машинист, беги дерни разок рукоятку, встряхни его в клети. Очухается, может...
— Перестань, балаболка. Чего понапрасну пристал к человеку? — перебивает Федора самый рослый из нас, бригадир Виктор Иванович. Он смущенно глядит на меня, как бы оправдывается: «Ты, малыш, не обращай внимания. Смирнов человек со странностями. Что тут поделаешь». Странность Смирнова заключается в том, что он всякий раз пересчитывает бревна, хотя знает, что в клети умещается пятьдесят — пятьдесят шесть лесин, не больше.
И все же нам приятно. Есть среди нас человек, который подбивает итог нашей однообразной работе. В этом прямо никто не признается, но я почему-то уверен: замолкни Смирнов — и на него посмотрят с удивлением.
