— Иди, иди к своей мамочке. Можешь больше не приходить. — И запрыгала, толкая мужа в спину.
Он отмахнулся от нее, она отлетела и завопила ему вслед:
— Нализался и больным прикинулся. Не мужик, а тряпка. Ненави-и-жу-у-у!.. — Ирина упала на колени, лбом уперлась в захлопнувшуюся за Михаилом дверь и в отчаянье застонала: — Себя ненавижу… Себя. Что же он так?! Не понимает…
6
Анна Федоровна сидела со старушками на лавочке. Увидев сына, она почувствовала неладное и, постукивая медной клюкой, заспешила в подъезд, как бы поторапливая Михаила, чтобы соседи ни о чем не могли догадаться. Она никак не могла открыть дверь и, вынув ключ, дожидалась сына. Он с беспечным видом подошел к матери и с наигранной веселостью потрепал ее по плечу:
— Принимай, мамуся, на житье. Авария. Ушел я от нее.
Анна Федоровна вздрогнула:
— Ой, ой, — и выронила ключ.
Михаил наклонился за ключом, в висках застучало, и сильнейший прострел выше поясницы точно пригвоздил его к полу. Он попробовал чуть-чуть разогнуться, и тысячи иголок разбежались по спине. Ему стало страшно. Такая пронзительная сквозная боль никогда не поражала его. «Это нервы», — подумал он, а матери прокряхтел:
— К непогоде тянет: старость не радость. — И разгибаясь сантиметр за сантиметром и открывая дверь, объяснил свой уход от жены: — Скандалистка она. Ни с того ни с сего накинулась. Обваляла… — хотел сказать «пирожками», да раздумал и неуклюже добавил: — в ругани.
Анна Федоровна запричитала, заприговаривала:
— Как же так, Миша? Позор-то какой. Стыд и срам. Как же теперь в глаза людям смотреть? Нет уж, сынок, взялся за гуж — не говори, что не дюж. Терпеть надо.
Прощать надо. Не со зла она. Не излечилась еще. Ты бы к ней с бережью, она бы и отошла от нервов.
— «Не излечилась… Нервов…» — раздраженно перебил ее Михаил. — Что же она на стену не кидается? Головой не бьется? Значит, не такая больная. Распустят себя донельзя и устраивают концерты. Театр одного актера. Хватит об этом, мам. Ушел — и баста. Не видишь — загрипповал. Колотит всего…
Он проснулся оттого, что в который раз во сне опоздал на поезд. Простоял за билетами и опоздал. Последнее время в снах он все время толкался на вокзалах, заскакивал на ходу в вагоны, потом оказывалось, что едет не туда, «уда надо, спрыгивал с подножек и снова толкался у касс.
Сейчас Михаил проснулся от огорчения. И билет купил, и успел бы вскочить в последний вагон, да дорогу перерезал товарняк. Поезд, на который он не сел, прямо с железнодорожного пути сошел в воду, в море и почапал себе будто пароход. Как тут не расстроиться? Когда сны становились слишком переживательными, Михаил убеждал себя, что это сон, и просыпался.
Разговаривали мать с Громским.
— Мишане надо девку попроще, без закидонов. А эта что из себя корчит? Родители простые, а она прямо куда там вся из себя. И приструнить нельзя: хата ее. Не-ет, я, теть Нюр, к жене в дом ни-ни. Другая сноха вас бы, теть Нюр, на руках носила бы.
— Кабы да абы, выросли б грибы. Посмотрим, как у тебя жизнь сложится. Живут они без году неделя — рано судить. А мне снох никаких не надо. Я без их, слава богу, перемогаюсь. Одного боюсь: обузности своей. Может, удастся вовремя умереть. Я вишь, Костя, изроблена вся, а сердце ровно молот кузнечный, до того ударное. Вот и страшусь: тело, как шелуха, высохнет, а сердце-то бухать останется. А кому такое буханье надобно. Ладно бы паралик и его хватанул, чтоб не бухало, когда не просят.
— Ты, теть Нюр, меня извини, конечно. А как ты определишь, когда тебе на покой отправляться пора?
— Опять за рыбу деньги. Когда до туалета дойти не смогу. Не дай-то бог до этаких пор дожить, чтобы майкались со мной. Миша и так из-за меня учебу бросил.
— Ирке надо завязывать с педом. И так психованная. Институт ей нервы мотает, а она Мишке.
— Нонче заканчивает, с образованием будет.
— Какая из нее учительница. Уж мы на что архаровцы были, а нынешние ученички вовсе оторви да выбрось. Я бы на месте Мишани ультиматум бы ей поставил: или я, или институт.
— Никаких матов не надо. Можно по-хорошему. Миша сроду не ругивался так-то. Не привыкли еще. Приладятся друг к дружке, и пойдет житье. Она ведь за него обоими руками держится. С родителями на юг не поехала. А в школе пущай сама себя попытает. Может, и поглянется. А тебя, Константин, попрошу вот об чем. Оклемается Михаил, ты уж его не подзуживай супротив ее. Что она, дескать, меня не признает, потому он должон уйти от нее опять ко мне. Уйти никогда не поздно. Чуть что, крыша над головой у Миши всегда есть. Но с Ириной жить можно. Не какая-нибудь свистушка — порядочная. Не пьет, не курит, не то что некоторые. Хозяйственная: рукодельница и сготовить поесть умеет. Характером тяжеловата, дак все мы на характер-то не сладки. Подход нужон, время. Была я у них. Больно этаж высокий. А так приветила меня неплохо, хорошо приветила, зря не скажу. Поменьше бы советчиков со стороны мешалось в ихние дела — лучше бы было дело. Ты уж его, Костя, настрой, чтобы домой возвертался. Ирина поди и сама себе не рада.
Михаил на последние слова матери глухо сказал:
— Никуда я не пойду, я насовсем…
— Мишаня, очухался!» — обрадовался Громский. — Вставай давай, довольно вылеживаться. Праздник, а ты… Давай хоть пивка попьем.
Они вспоминали детство, пили за холостяцкую свободу, за дружбу, спорили о футболе…
Наутро третьего дня Михаил поднялся раным-рано и отправился на работу пешком, чтобы прийти в себя. Все ликующие краски майского утра казались ему ядовитыми; оголтелое верещание птиц резало слух.
Как он любил начало мая! Беспричинное чистое счастье, подаренное людям природой, испытывал он прежде в первые майские дни. Природа распахивала душу, и все, рожденное ею, распахивало свои души друг для друга. И это было счастьем, и оно роднило все живущее на земле!.. Теперь же сорванное перышко травы показалось Михаилу кинжальчиком…
Работы накопилось много, и Михаилу некогда было вдаваться в мучительные подробности семейного скандала. Машка бойко бегала по базе, то цепляя на крюк гибкие, как хлысты, трубы, то поддевая на клыки оцинкованную жесть.
В столовую Михаил не пошел: не было аппетита. Весь обед проработали они с Машкой и сразу же после обеда Забутина позвали к телефону. Телефонными звонками Михаил не был избалован: звонил раза два Громский да Ирина как-то, когда еще лежала, в больнице. Звонок напугал Михаила: «Может, с матерью что?..» Он подбежал к телефону, схватил трубку:
— Да! Але, да…
После гнетущего молчания чей-то телефонный голос обратился к нему по фамилии:
— Забутин…
Михаил напрягся: сейчас выяснится, в чем дело.
— Ты думаешь возвращаться домой?
Он бросил трубку: «Это Ирина. Ну и тон. Нет, нет, правильно сделал, что не стал слушать. Сама позвонила…»
Михаил разволновался, долго не мог прийти в себя после звонка жены и дал себе слово больше не подходить к телефону. Через час кладовщица заполошно забегала по базе, разыскивая водителя автопогрузчика. Михаил затаился о кабине. Однако на третий раз в конце рабочего дня, когда его снова позвали, не выдержал и подошел к телефону.
— Миша, я виновата отчасти, извини, — извинение давалось Ирине с трудом — она мучительно подбирала слова.
— Как отчасти? — взорвался Михаил.
— Пусть я виновата, одна. Но и ты… Нет, нет, я во всем одна, полностью, прости. Сможешь меня встретить из библиотеки? Придешь? Приходи.
7
Так они и жили. Уже два раза Иринина подружка, работавшая в загсе, выдавала своей однокласснице дубликат свидетельства о браке: Ирина в ярости порвала и свидетельство, и первый дубликат.
За три года было все. Не один раз уже Михаил уходил от жены. Где он только не скитался во время уходов. Ночевал у Громского, у Таисьи, в шоферском общежитии.
Последний раз целую неделю пропадал у какой-то набожной старушки в Мокром поселке. И всякий раз или сам возвращался домой, или Ирина с плачем умоляла его вернуться, и он поддавался на ее уговоры. На свою жизнь он матери старался не плакаться, но ей все рассказала Таисья.
Моховы давно напрашивались в гости к молодоженам. Они были разобижены, что молодые Забутины даже не собрали свадебную вечеринку и не позвали их. Вот им и не терпелось посмотреть, как устроил свою жизнь Михаил.
В последнее затишье он и отважился их пригласить. Ирина загодя начала вроде готовиться, но перед самым приходом гостей оцарапала о терку палец, психанула и, наорав на мужа, забилась в угол кухни и молчком просидела весь вечер одна и даже не вышла к гостям. Михаил и стол накрывал, и всячески выгораживал жену: дескать, работа у нее такая, с ума можно сойти — учительница, да еще приболела. А сам как натянутая струна — прямой, бледный, голос какой-то звонкий. Таська подзуживала: «Погнался за интюлюлю с квартирой, вот и сноси теперь ее выкобенивания. А мы ничо, мы не в обиде. Квартира у вас хорошая, с балконом. Обстановка справлена. Встретил ты нас, Михаил, куда с добром. Поели, попили, а хозяйку-затворницу опосля как-нибудь поглядим».
