Часть вторая
1
Шел снег. Он падал густо, тяжело, уверенно; давно надо было ему лечь на эти каменистые горы, на долины, покрытые лиственницами, черными в зимней наготе. Он так запоздал! Стремительные реки, схваченные морозом, холодно пламенели отсветами багровых зорь. Ветер бешено рвался по речным ущельям, катил по льду сухие сучки, камешки, осыпавшиеся с утесов, с шорохом перегонял отвеянный песок. Подо льдом, перечеркнутым трещинами, мрачно темнела текучая вода. Тускло зеленели на высоких берегах поникшие стланики и кустики застывшей брусники.
Неуютной лежала северная земля, выдуваемая жгучим полярным ветром.
И вот наступило серое затишье. Отмяк резкий от мороза воздух, и пошел снег…
Белая звездочка опустилась на рукав меховой дошки Ивана Ивановича. Он посмотрел на нее и улыбнулся: так строго и тонко были выточены ее хрупкие лучики. Вторая упала рядом, третья… Скоро вокруг все побелело, смягчаясь в очертаниях, и угловатые вершины гольцов, и изломанные ступени береговых террас, и, точно сведенные судорогой, ветви деревьев. Зима вносила покой в жестокое творчество осени.
Порхание снежных хлопьев успокоило и Ивана Ивановича, который трудно переживал эту осень. Теперь он уже начал осознавать, что терял радость и теплоту своей жизни — любовь Ольги. Словно прозрев в предчувствии надвигавшегося несчастья, хирург по-новому наблюдал природу. Он видел, как вихрь обрывал с ив и тополей последние листья и, кружа, гнал их над долиной. На ветвях, потемневших от осенних невзгод, зябко ежились зачатки будущих почек, но деревья со стоном рвались за своими улетавшими листьями. Застывая, они царапали друг друга ветвями, и, когда на закате быстро тускнело багровое небо, льдинки, намерзшие на неровностях коры, туго натянутой, готовой лопнуть, казались каплями крови.
Иван Иванович проходил мимо деревьев приискового парка, слушая, как в оголенных сучьях уныло свистел ветер, и шел вниз до мутно-желтого, а потом прозрачного льда реки. Ружье праздно висело за спиной. Он бродил вдоль застывшей Каменушки и думал о жене, жившей с ним рядом со своими затаенными мыслями и чувствами. Она очень изменилась за последнее время: не осталось ничего похожего на прежнюю ласковую, общительную Ольгу. Все попытки Ивана Ивановича вызвать ее на откровенность наталкивались или на апатичное спокойствие, или на отчужденность. Куда она уходила, с кем встречалась, он не знал, не знал и того, над чем она просиживала теперь целыми вечерами и, наверное, целыми днями, когда его не было дома. Но он видел, как иногда глаза жены неподвижно останавливались, точно стекленели, руки вяло опускались и тяжелый вздох рвался из ее груди.
Отчужденность любимой женщины угнетала Ивана Ивановича. Недаром он пристрастился к одиноким вечерним прогулкам — теперь его единственному отдыху, — тишина, прижившаяся в квартире, выгоняла его. Ольга не разделяла новую страсть мужа к «шатанию» и совсем перестала выходить с ним вместе. Иван Иванович все замечал, терпел и даже, надеясь на хорошее, пытался обмануть себя: Ольга была его первой настоящей любовью и могла оказаться последней.
Однажды, придя из больницы раньше обычного, он застал жену уснувшей на диване. Сон сморил ее во время работы. Возле нее лежали раскроенные куски материи, какое-то маленькое шитье, кружева. Иван Иванович посмотрел, протянул руку… Первое, что попалось ему, оказалось распашонкой для новорожденного, тут же крохотный чепчик и фланелевая кофточка, годные разве только на куклу. Доктор бережно перебирал эти вещички, взволнованный до глубины души.
«Неужели? — думал он в счастливом смятении. — Но почему она скрывает? Отчего так угнетена? Разве можно в ее положении целыми днями сидеть в комнате?»
— Я шью для Павы Романовны, — сказала проснувшаяся Ольга, глядя на него полуоткрытыми, но не сонными глазами.
Иван Иванович вспомнил домогательства Павы, и ему стало обидно и стыдно за свое наивное заблуждение.
Ольга продолжала настороженно смотреть на него. В конце-то концов сколько времени еще можно скрывать? Она уже готова была нарушить свое молчание, но представила радость Ивана Ивановича, которую не могла разделить, и промолчала, подумав: «Может быть, и для меня это станет потом радостью».
2
Иван Иванович медленно шагал по реке. Лед, приподнявшийся острыми краями трещин на речных изломах, хрустел под его ногами, и этот приглушенный хруст один нарушал плотное безмолвие оседавшей в горах зимы.
Куропатки вырвались стаей из заснеженных береговых кустов, подняв светлую метелицу, и сами, точно комья снега, взметнулись среди мелькавших и падавших хлопьев.
Доктор рассеянно последил за их косым полетом. Они опустились где-то рядом, в черно-белом лесу, оживленном шепотом и вздохами: ветер снова потянул по долине, и снег обрушивался с ветвей.
Пни выше человеческого роста толпились у подножья горы, нелепые в своей наготе, с криво нахлобученными снежными шапками. Иван Иванович посмотрел на них и удивился: «Кто мог так высоко срезать деревья?» Пригибая меховыми унтами кустики голубики и остропахучего рыжего багульника, торчавшие из пушистой пороши, он подошел к месту порубки. Похоже, великаны валили здесь лес.
— Да-да-да! Вот это работка! — пробормотал Аржанов, осматриваясь. Искорки смеха вспыхнули в его глазах. И тут он сообразил, что лес пилили зимой, когда в низине лежали двухметровые снега; лесорубы ходили тогда высоко над землей.
«Может быть, и я в жизни хожу, как на ходулях! — подумал Иван Иванович, снова шагая по реке. — Мне-то самому не видно, а другим странно…»
Позади него послышались приближавшиеся голоса, и вскоре из-за крутого выступа берега показались двое: Варвара, а за ней, тоже в лыжном костюме, Ольга.
Плечистая в мохнатом свитере, она подкатила к мужу, намереваясь что-то сказать, но, не сумев затормозить вовремя, подбила его соскользнувшей с мягкого крепления лыжей, и оба упали.
— Я не ушиб тебя? — испуганно спросил он, быстро вставая.
Ольга покачала головой, широко открытыми глазами с каким-то болезненным недоумением глядя на него.
— Нет, я не ушиблась.
Намереваясь подняться, она уперлась каблуком в черный лед, блестевший в снежной борозде, взрытой ею при падении, и громко охнула.
— Зачем же говоришь «нет»! — Иван Иванович подхватил жену под мышки, поднимая, нечаянно прислонился щекой к ее нахолодавшему лицу.
Она вздрогнула, словно от укола, и отстранилась.
— Все уже прошло! — Почему-то не трогаясь с места, она взмахнула ресницами, белыми и мохнатыми от инея, стянув перчатку, прижала теплую ладонь к глазам, жалко и хмуро улыбаясь. — Обмерзли!
— Вернемся домой?.. — предложил Иван Иванович, опытом врача и чутьем любящего человека угадывая боль, которую она скрывала.
— Нет, нет, мы пойдем дальше. Мы специально отправились… С сегодняшнего дня я учу Варю ходить на спортивных лыжах! Таежница, а не умеет бегать на них.
— Да, я все время падаю. Дома у нас только камасовые. Такие короткие, но очень широкие лыжи, подбитые шкурой с оленьих ног. Идешь и идешь, как в больших шлепанцах.
Куртка, штаны, шерстяной с кистями желтый шарф Варвары были в снегу. Она стояла, опираясь на лыжные палки, и, смущенно сжав яркие губы, смотрела на Ивана Ивановича. На лице ее играл нежный, точно наведенный румянец.
Снег перестал, только пролетали изредка мелкие пушинки. Мороз крепчал. Трое двигались вразброд по нетронутой целине богатой пороши. Варя еще падала, но с каждым шагом держалась увереннее. Напряжение, владевшее ее юношески гибким телом, сменялось непринужденной ловкостью. Маленькие ноги в черно-полосатых оленьих унтах, похожие на проворных бурундучков, двигались все быстрее, и все легче скользили узкие полозья лыж, уносивших девушку вниз по реке, белой в черных обрывах береговых террас. Может быть, сейчас, с разгона, одним мощным толчком удастся оторваться от нее и взлететь над речными утесами, над лесом и горами, придавленными серыми тучами. Промелькнуть, как сказочный дух, ловящий золотым арканом небесных оленей, о котором рассказывала в дымной юрте бабка Анна, ослепшая от трахомы. Кто знает наверное, что это только падающие звезды? Откуда и куда они падают?
Взлететь бы, но так, чтобы попасть обратно на милую землю, в свою чистую комнатку у Хижняков, к ребятам-комсомольцам, в дорогую сердцу больницу, где ходил, работал, улыбался и сердился Иван Иванович.
Упав еще один раз, Варя круто развернулась, побежала обратно и неожиданно увидела: те двое стоят, обнявшись, на проложенной ею дорожке. Она хотела снова повернуть, однако странное упрямство заставило ее приблизиться к ним. На нее не обратили никакого внимания, но она сразу заметила, что Ольга плачет, а Иван Иванович с расстроенным и строгим лицом держит ее за плечи так, словно боится уронить.
