— А, собственно, чем ты недоволен?
— ...Надеялся,— будто не слыша, продолжает Борис и возбужденно жестикулирует. — А что получилось? До мечты — как до звезды, а кайло — пожалуйста, вот оно. Вкалывай, Борис Николаевич. Ликуй, грабарь... Доставай сало, где оно там у тебя?
Чем больше накаляется Борис (а мне-то в первые минуты показался он этаким тихоней!), тем невозмутимее делается Лукин.
— Эк тебя прорвало,— произносит он, не глядя на Бориса. Неторопливо, с обстоятельностью, как, должно быть, делает вообще все, он перекладывает в тумбочку бумаги, вытягивает из-под койки фанерный баул, с какими строители разъезжали по стране после войны, и достает кусок сала в холщовой тряпице. Прикидывает на руке.
— Да не колдуй ты,— нетерпеливо поторапливает Борис.— Глядеть противно...
— Последнее,— с сожалением замечает бригадир и начинает открывать перочинный ножик. Открывает, а сам нет-нет да и поглядит на Бориса с веселым любопытством.— С чего это ты завелся? — спрашивает он.— Серега небось еще и до Сычихи добежать не успел.
— А, провались она, Сычиха! — снова взрывается Борис.— Да хоть на сале-то не экономь.
— Говорю, последнее...— И неожиданно спрашивает: — Так, значит, не нравится, что грабарь!
— А то плясать? — Примус у Бориса наконец-то загудел негромким, ровным баском, выталкивая из себя венчик сизо-голубого огня.
— ...А тебе, я так понимаю, хотелось бы сразу по части электроники?
Борис глядит на бригадира вполоборота, с удивлением:
— Преступное желание?
Остатки сала начинают обратный путь: на дно баула, баул на пол и затем под койку. Лукин стряхивает ладони.
— Борис Николаевич кнопочки нажимает...
— Меня, между прочим, этому учили,— вежливо напоминает Борис.
Алексей со своей койки с любопытством поглядывает то на бригадира, то на Бориса, но в спор не вмешивается. Да Лукин, наверное, сейчас и не дал бы ему вмешаться. Согнутым указательным пальцем он приглаживает аккуратные усики, медлит, будто собираясь с мыслями:
— А тебя не учили, что для пульта сперва нужно площадку расчистить?..
— Правда? Под-думать!
— ...Лес вырубить.
— Да что ты говоришь?
— Здание построить. А для здания — кирпича обжечь-наготовить? А чтобы его обжечь, печку сложить?
— Глины накопать. Бригадир, смотри, в такие дебри заберешься,— предупреждает Борис.
— ...А чтобы ее сложить,— людей надо привезти. Да по возможности не в бараки, как нас с тобой, а в настоящие дома,— невозмутимо продолжает Лукин и спрашивает: — Этому тебя не учили?
Борис с грохотом ставит сковородку на примус. С тарелки на сковородку он переваливает кубики сала, и оно вскоре начинает разбрасывать во все стороны короткие невидимые стрелы.
— Разрешите ответить? — угрюмо говорит он.
Бригадир безразличен:
— Ну?
— «Ну», убеждает муж жену: «Ну»... Слушай, мы с тобой сюда вместе ехали, в одном эшелоне. И горя, и холода, и дыма — всего нахлебались вот так! — Он ребром ладони проводит поперек горла.
— Допустим.
— Вот и допусти. А я хоть раз говорил до сегодняшнего дня, что хотел бы чего получше? Да что значит хотел? Имею право, понял? Говорил?
— Ну не говорил,— подтвердил Лукин. И, молча отодвинув плечом Бориса, он начинает переворачивать ножичком сало на сковородке.— Окаянное!.. Я слушаю, слушаю. Не говорил — и что?
В фигуре Лукина, в его неторопливых движениях есть что-то домашнее, спокойное, так и ждешь, что вот сейчас он повернется к Борису и миролюбиво скажет: «Знаешь что, брось трепаться. Давай чем-нибудь настоящим займемся».
А Борис, но всему судя, решил выговориться. Он, видать, из тех, кто молчит-молчит, а уж заговорит — не остановишь. Прижимая буханку к груди, крупными ломтями режет хлеб и продолжает с той же напористостью:
— Помнишь, когда лес тушили, помнишь — я обжегся? Хоть раз пожаловался, что трудно?
— Ну, не пожаловался. Еще что?
— И еще,— Борис с таким грохотом вываливает на стол из ящика ножи и вилки, что бригадир мучительно морщится.— Со дня нашего знакомства ты от меня слыхал что-нибудь, кроме того, что я учился в электротехническом? Мне знаешь какое будущее прочили! Академик Арутюнов — тебе это имя знакомо? Лауреат... Так вот этот академик, когда я еще на втором курсе выступил на студенческой конференции, заинтересовался моей идеей одного прибора. Нигде в мире, говорит, не видел подобной конструкции. Доучивайтесь, говорит, и я вас к себе заберу... Так что же, по-твоему: я улучшать анкету ехал? Я Себя самого проверить ехал, понял? Какая мне человеческая цена.
Лукин разглядывает его с удивленьем, будто видит впервые.
— Гляди-ка ты. Семь месяцев молчал, а тут и впрямь прорвало. С чего бы? — Он обжег пальцы, чертыхнулся.— А что ж ехал-то? Нельзя было проще проверить?
— Значит, нельзя. Не всякая проверка — проверка.
Алексей неожиданно вмешивается, произносит с нарочитой ленцой:
— Ей-богу, охота вам!..
Но ни Борис, ни Лукин даже не повернулись, будто и не слышали его. Борис достает стаканы, с сомнением разглядывает их на свет и идет к умывальнику.
— Лешк, встал бы помог. Нет, ты, бригадир, будь честным. Ты от меня хоть одну жалобу слыхал когда?
Ага, вот теперь, похоже, черед Лукина. Он ухмыляётся, отставляет в сторону сковородку, а на примус водружает зеленый эмалированный чайник. Бригадир, конечно, видит, что Борис весь подался вперед, и все-таки не торопится с ответом.
— Слыхал — не слыхал. Говорил — не говорил... И что из того? Расчищать тебе место для памятника?
— Лукин, удар в диафрагму,— бесстрастно предупреждает Алексей.
— Не мешай,— останавливает его Борис.— Мне даже интересно.
— А полторы тысячи остальных, которые вкалывают здесь,— они что: улучшают анкеты? А эшелоны тех, которые еще только едут,— это как, штрафники, по-твоему? И вообще, не рано ли ты требуешь награды за свое железное мужество?
— Вот те на! — удивился Борис.— Называется, крутил-крутил и накрутил. Награда! Да я хоть слово сказал о награде?
Алексей потянулся, разминая мышцы. В голосе его все та же нарочитая ироническая ленца:
— Слушай, бригадир, загадочная ты, честное слово, личность.
— И этот туда же,— усмехнулся Лукин.— В чем же это, скажи на милость, моя загадочность?
— То ты нежный, как стельная корова. Вылизываешь нас,— Алексей очень похоже скопировал выражение лица Лукина.— То свирепый — куда там! Карабас-Барабас... А на самом-то деле какой?
Лукин некоторое время угрюмо молчит.
— А вот такой. Карабас...— Кто бы подумал, что и Лукин способен взрываться. Он резко шагнул к Борису.— Не было у меня забот — ваш скулеж слушать? Ты о руках говорил.
— Ну?
— Я ведь тоже, наверное, не в «козла» забивал? Вот этими,— резким движением он выкинул вперед крепко сжатые кулаки.— Вот этими самыми три сибирские реки перекрыл, да каких реки! А не кричу.
— Кричишь.
— Когда? Сейчас? А ты спроси, простил бы я себе, если б отмолчался? — Он задохнулся от обиды. Закончил миролюбиво:— Ты мне, знаешь, на психику не жми, не жми. Я таких, как ты, видывал. И таких, и всяких.
— Вот даже как! — Борис сощурился.— Всяких? Это не ответ, Лукин, ты давай по существу: если я не прав, то в чем? Насчет здания — не спорю. Убедительно. Но, между прочим, жизнь так хитро устроена, что в ней все. распределено. Кому здания строить, кому от поноса лечить, а кому пироги печь.
— И снова ты прав,— согласился Лукин.— И снова мне за тебя стыдно.
Алексей на каблуках, всем корпусом, крутнулся от неожиданности:
— А руководящий состав всегда так. Когда нет убедительных доводов: «Стыдно, товарищи! Мы за вас кровь проливали...»
Лукин вплотную подошел к Алексею, глянул в лицо:
— Сукин ты сын, Алешка...
— Бат-тюшки, сало горит! — с нарочитой тревогой всполошился Борис, бросаясь к сковородке.
Я чувствую, что притворяться дальше спящим мне уже нельзя ,— все равно не поверят. Поднимаюсь, тру глаза, бормочу: «Вроде вздремнул».
— Ну здравствуйте,— говорю я. И стою выжидательно.
2
Стою и чувствую, как три пары глаз с интересом разглядывают меня. Тяну воздух носом:
— Вот это понимаю! Земля обетованная.
— Кому как,— усмехается бригадир.— Парень чуть без пальцев не остался.
— Дело молодое. До свадьбы заживет.
— И то,— соглашается Борис. Без перехода спрашивает: — Жить к нам? Или переночевать?
— Вообще-то думаю пожить, если не прогоните,— я стараюсь говорить с веселой беззаботностью.
— Мы тут малость пошумели,— виновато оправдывается бригадир.— Не дали вам отдохнуть.
Пожимаю плечами:
— А я и не слышал. Спал как убитый... Ну и койка! Сама в сон кидает.
— Коечка ничего,— с неожиданной угрюмостью подтверждает Алексей.— Если кто без предрассудков.
— В каком смысле?
