Только в избушке, как ни прислушивалась Таюнэ, все казалось вымершим.
Не будь геолога с его больной ногой, Таюнэ давно уехала бы в село. Лето кончалось, шли последние дни охоты на морского зверя. Она рассчитывала, что в эти дни выйдет со зверобоями в море, настреляет моржей и нерп, заготовит в достатке на зиму приманки песцам и корму собакам, потому что без хорошей собачьей упряжки в морозы и снежную крутоверть на участке не обойтись. Но геолог спутал ее планы. Он неделю не вставал со шкур, до того распухла у него нога. И Таюнэ терпеливо дожидалась, пока подживет у него рана, чтобы потом, помочь ему перебраться в село.
Теперь ждать оставалось недолго, — вчера геолог, проскакав на одной ноге к порогу, выбрался на двор. Сообразив, что передвигаться ему таким способом трудно, Таюнэ мигом сбегала к лодке и принесла рулевое весло. Конец лопасти пришелся вровень с подмышкой геолога. Она обмотала лопасть старой лисьей шкурой — и костыль был готов.
Ваське понравилась ее изобретательность, он хлопнул Таюнэ по плечу и, кивнув на весло, сказал:
— А у тебя, дева Мария, шарики работают!
— Ты работать надо, ты! — весело ответила она, решив, что он предлагает ей походить с этим костылем, — Ты учился шага делать!
— Ну и чумная, — засмеялся он. И, постучав согнутым пальцем по ее голове, пояснил: — Я, говорю, у тебя хорошо работает, шарики в порядке. Поняла?
— Понимала, понимала! — быстро закивала она.
Он попробовал пройти, опираясь на весло и держа на весу больную ногу, но пошатнулся и упал бы, если бы Таюнэ не поддержала его и не помогла сесть на камень. Он скривился от боли и громко проговорил те же слова, вспоминая маму, которые Таюнэ слышала от него той ночью, когда втащила его в избушку.
А вообще геолог был молчаливым и хмурым. Он редко заговаривал с Таюнэ, а если заговаривал, то спрашивал одно и то же: далеко ли от избушки до села и далеко ли от села до райцентра, куда течет эта река и может ли кто из колхоза сюда явиться? Таюнэ отвечала, трудно подбирая слова, а он слушал и глядел остановившимися глазами куда-то мимо нее, точно ее и не было. Но Таюнэ не обижалась. Она понимала — плохо человеку потерять в тундре товарищей, плохо сидеть с больной ногой в избушке и думать, как их найти…
В избушке застучало весло. Таюнэ подхватилась с камня, спеша помочь геологу. Но Шурка уже вышел из дверей. В глаза ему ударило солнце. Он сощурился, протяжно зевнул, с хрустом потянулся.
— Вот это покемарил! — сказал он, снова громко зевнув. И, опускаясь на просторный камень рядом с Таюнэ, спросил: — Ты что ж не разбудила меня, дева Мария?
— Нельзя будила, — рассудительно ответила она. — Будешь много спать — будешь скоро свой товариш ходить. Мама свой ходить будешь.
Он хмыкнул, поудобнее пристроил больную ногу, уперся спиной в стену избушки и молча уставился в небо. Таюнэ тоже молчала. Не хотела мешать ему думать. Она знала, что он думает сейчас о своем доме, о маме, о товарищах.
Ни о чем подобном Шурка, конечно, не думал. По той простой причине, что ни дома, ни мамы у него не было. Что касается товарищей, то они находились в разных местах: одни — неподалеку, в лагере, откуда он бежал, другие — за десять тысяч километров, на свободе, куда стремился и он, Шурка Коржов, беглый вор-рецидивист, не отсидевший десяти положенных лет.
Уже который день Шуркину голову раздирали черные мысли, а мозг напрягался в поисках выхода.
И чубатая зелень тундры, и солнце в сухом небе, и горластая перекличка птиц — все это было обманчиво. Всякий новый день загорался позже и потухал раньше вчерашнего, ночи становились темнее и холоднее. С севера, куда держал он путь, стронулись плотные стай гусей, и первый иней уже прихватывал под утро землю.
У Шурки леденело сердце от сознания, что последнее тепло покидает тундру, а проклятая нога держит его в этой богом ниспосланной избушке. Если бы река текла на север, Шурка считал бы, что ему привалила неслыханная удача, — завладеть лодкой с мотором было пустяком. Но воды ее неслись на восток, а там не было ни больших населенных пунктов, где можно было затеряться среди людей, ни больших аэродромов, где приземлялись бы самолеты. Ото всех этих дум Шурка злобился и сатанел.
Таюнэ напрасно казалось, что он не замечает ее. Наоборот, в первые дни Шурка не спускал с нее глаз, спрашивал об одном и том же, стараясь на чем-то поймать ее. И лишь убедившись, что никакая опасность с ее стороны ему не грозит, он утратил к ней всякий интерес.
Они долго и молча сидели на камне, пока Таюнэ не надоело слушать настырное кряканье уток. Она открыла букварь на той самой четвертой странице, где начинались незнакомые слова, потянула Шурку за рукав и спросила:
— Ты читать это знаешь?
Шурка рассеянно поглядел на букварь, взял его, покрутил в руках, потом несколько удивленно спросил:
— А ты что, дева Мария, совсем неграмотная?
Она не уловила смысла его фразы и, продолжая свою мысль, сказала:
— Ты читать нада Таюнэ. Таюнэ слушать нада, сама читать нада. Таюнэ школа ходить плохо — работать нада. Василя понимал?
— Понимаю, — хмыкнул Шурка. — Ну, давай почитаю, — согласился он и без паузы прочитал вслух две страницы.
Таюнэ недовольно мотнула головой и быстро прикрыла ладошкой книгу.
— Зачем скоро-скоро читал? — сердито сказала она. И, бесцеремонно взяв его за палец, ткнула им в верхнее слово, строго спросила: — Как говорить нада?
— Мя-ач, — протянул Шурка.
— Ма-ач, — повторила она.
— Не мач, а мяч, — поправил Шурка. — Ну-ка, скажи «я-я». Мя-ач…
— Мя-ач, — напрягаясь, повторила она.
— Точно.
— Мя-а-ач, — уже мягче произнесла она. Обернулась к нему и засмеялась, довольная своим успехом.
— Постой, постой… Да у тебя глаза разные! — изумился Шурка. — Разрази меня гром, разные!
Он взял ее за подбородок и приблизил к себе ее лицо, словно все еще не верил своему открытию. Таюнэ не противилась ему, она лишь перестала смеяться и глядела на Шурку, распахнув разноцветные глаза, не понимая, зачем он так делает. В одном, голубом, глазу еще прыгали веселые смешинки, в другом, карем, застыло недоумение.
— Ну дела-а! — сказал Шурка, опуская руку.
Вечером Таюнэ поставила на шкуры лампу, уселась рядом с Шуркой и раскрыла букварь.
— Василя много читать нада, Таюнэ учить нада, — сказала она, плотнее придвигаясь к нему.
Шурка ощутил прикосновение ее тела, услышал рядом ее глубокое дыхание, и какая-то жаркая волна хлестнула его по сердцу. Он покосился на нее. Она не заметила его взгляда, застыла над букварем. Шурка чуть отодвинулся от нее и с незнакомой прежде легкостью в голосе сказал:
— Ладно, дева Мария, давай учиться.
5
Прошла еще неделя.
Таюнэ заметно продвинулась вперед в чтении букваря, а ее запас русских слов благодаря Шурке изрядно пополнился. Нога у Шурки заживала, он довольно сносно передвигался с помощью весла-костыля. Веко у него зажило, следы волчьих когтей сошли с лица, и, хотя рана над глазом не совсем затянулась, смуглое, цыганистое Шуркино лицо обрело привлекательность. Особенно после того, как он прошелся по нему остро отточенным ножом, сняв густую щетину.
Когда Шурка брился, Таюнэ стояла рядом и не дыша наблюдала за ним. Потом вдруг быстро провела ладонью по его гладкой щеке, резко взяла его за подбородок и точно так же, как делал он, притянула к себе его лицо.
— Василя красивый, да? — серьезно спросила она.
Шурка рывком обнял ее. Но она тут же выскользнула из его рук, метнулась к стене, схватила винчестер и вихрем вынеслась из избушки. Шурка подхватил весло и заковылял за нею, не понимая толком, что это с ней случилось. Но Таюнэ уже была далеко. Она бежала вдоль берега, углубляясь в высокую зелень тальника. Ее цветастое платье последний раз мелькнуло ярким пятном на пригорке и пропало.
Шурка ждал ее весь вечер и полночи, пока его не сморил сон. Но и во сне он видел, как мелькает среди домов цветастое платье Таюнэ, как стреляет она вверх из винчестера, поднимая людей в погоню за ним…
Он проснулся на рассвете, полный тревожных мыслей. Подгоняемый той же тревогой, вышел из избушки. На камне у избушки сидела Таюнэ и ощипывала огромного белого гуся. У ног ее лежало с десяток убитых гусей.
— Трастуй, — мирно улыбнулась она Шурке и показала на свою добычу. — Видал, Таюнэ сколько стреляла? Огонь делать будем, варить будем.
Тяжесть отвалилась от Шуркиного сердца.
— Будем-то будем, — веселея, сказал он. — А ты чего вчера удрала? Меня боишься?
Она спокойно повела бровями и сказала:
— Таюнэ умка нет боится, волка нет боится, пурга нет боится, Василя совсем нет боится. — Помолчала, качнула головой и добавила. — Таюнэ нельзя стала жина Василя.
— Что-что? — засмеялся Шурка. — Да почем ты знаешь, что я хочу жениться?
