— Плохо, — безразлично ответил Игнат.
— Плохо, а умирать вот никому не хочется. Даже вот ему, — кивнула головой хозяйка на сына-рахитика.
— Где земля-то у вас? — переменил тему разговора Липатов.
— Земля-то тут, шагов двести. Совет-то вот наделил, а я вот никак не справлюсь, — как бы извиняясь, ответил Ерепенин.
— Кажи давай, посмотрим, — поднялся Липатов и, выйдя из избы, глубоко вздохнул, радуясь свежему воздуху.
Они прошли через зады. Игнат показал свою землю, которой хватило бы на пять мешков, а не на два, и опять, как будто извиняясь, рассказал, что луга наполовину проедены за овес и что до свежего придется проесть остальные.
— С войны вот так маюсь, год от году все хуже и хуже. Возьму лошадь, а она месяца через три-четыре свернется, не то загоню, не то такая непутевая попадет. Сначалу корову продал, потом другую, одежонку какая была, да так вот пошло и пошло. Двое сынишек в пастухах, дочь на огородах работает, сам уголь томлю и все-таки ни в тую, ни в сюю.
Здесь в поле Липатов увидел другого Игната, не того, который моргал и слюнявился на улице при мужиках, а крестьянина рассудительного и отдающего себе во всем отчет.
Со двора им закричал Илья, и они заторопились обратно.
— Какого... вы там прохлаждаетесь! — встретил их Ковалев. — Робить приехали, а не слонов продавать. Веди, где пахать-то?
Илья повел их во двор развалкой степенного мужика, у которого полны руки дела.
— Запрег уж, — кивнул он головой на запряженную в плуг лошадь.
— Это ты где? — спросил Липатов, осматривая ладный плуг. — Не у того, случайно, что к свинье нанимал?
— Ладно, после поговорим, выезжай живо.
Они решили пахать на переменных до утра. Завтра днем Игнат разбросает семена, а к вечеру один из них будет бороновать, а другой поедет пахать к Агафону, у которого также ни плуга, ни бороны.
Поздно, когда уже петухи пропели и в воздухе начало чувствоваться утро, Игнат опять пришел на полосу и ходил за плугом, радостно охая и посвистывая..
— Мне бы такую! Да я бы плюнул бы на Якова и не растер бы, — совсем повеселевший, передавая вожжи Илье, говорил Ерепенин.
— Ты как думаешь об нас? — приставал он к Липатову. — Что мы уж всякие понятия потеряли? Думаешь, скусу жизни нет? Чурбаны? Вот он давеча сказал, что они кобенятся, а я, што ли, не вижу? Ты думаешь, мне весело было слушать-то? Да будь ты проклят! Ды у меня, может, столько вот здесь накопилось, что им всем за год не вылакать.
Игнат еще долго, кричал. Как петух крыльями, размахивая руками, дергая Липатова за гимнастерку, опять брался пахать и только уже к концу пахоты, когда уже совсем рассветало, ушел, протуренный красноармейцами, готовить овес к севу.
Днем Игнат разбудил красноармейцев рано.
— Вы как, ребята, сами будете бороновать, али как? А то я забороню, лошадей-то уже я напоил и овес давал.
Липатов рукавом вытер вспотевшее лицо и, вскочив, вышел из дровяника на двор.
— Лошади как? — спросил он у Игната.
— Я те говорю — все готово, накормлены и напоены.
— Хомутай кривого. Илью разбужу, с ним поедешь.
Уже на Агафоновом поле Липатов вспомнил, что Шерстеников наказывал ему про комсомол. «А ведь поставит, чертяка», — смотря на вертушку земли на сошнике, подумал он про ячейку и угрозы Шерстеникова.
— Агафон! — крикнул Липатов сидевшему на меже Агафону. — Айда-ка сюда! Как, слышь, у вас тут насчет... это... комсомолу? Есть?
Агафон захлопал глазами, не понимая.
— Не знаю, вроде нету.
— А ты узнай у молодых у кого-нибудь.
Скоро Агафон привел целую ватагу ребят и девок. Они лузгали семечки, плевались во все стороны шелухой и весело шныряли взглядами по высокой и грузной фигуре Липатова. Парни были в чистых цветных рубашках и хотя некоторые босиком, но все в галстуках, сшитых из сатина или из девичьих лент.
— Вот, выбирай из них, — представил ватагу Агафон, — а я давай попашу.
— Ну, здравствуйте, — подошел к ним Липатов.
И парни и девушки потянулись к нему поздороваться за руку.
— Кто комсомольцы-то из вас?
Ребята начали переглядываться, как будто искали среди себя, которые же из них комсомольцы-то.
— Федюшка Агаськин комсомолец, — сказала одна девушка.
— Ври! Трепется он, никакой он не комсомолец.
— Он сказывал.
— Мало ли!..
— Нету у нас комсомольцев, — решили они.
— Во всей деревне никого нет? — удивился Липатов. — Может, у вас коммунисты есть, партийные?
— Не-э, у нас нету. В Плашкиной есть, версты четыре отсюда.
— Как же вы это так без комсомола живете?
— Нам самим охота комсомол заиметь, да вот нету. У всех есть, а у нас нету.
— В других деревнях спектакли ставят, — пожаловалась девушка.
— А у нас на огородах воруют да девок щупают, — подмигнул один.
— У, дурак! Сам всегда первый.
— Вот я и говорю.
— Ну, а кто же из вас пошел бы в комсомол? — спросил Липатов.
— Все бы пошли...
— Всех нельзя. Кулаков, попов, пьяниц в комсомол не берут.
— Поп-то и сам не пойдет.
— А может, который и вздумает! — пошутил кто-то.
— Да и нет их у нас, ни попов, ни кулаков.
— Кулаки-то есть, нечего тут, — сказал один, покосившись на говорившего.
— Откуда они есть? Кто это такие? — угрожающе нахмурился один в синей рубахе с желтым галстуком.
— Хоть бы и ты.
Парень с желтым галстуком посинел.
— Я?! Твою мать... Н-на! — парень развернулся и ударил сказавшего по носу. Девки, взвизгнув, сыпанули в сторону, а ребята сцепились, как волчата, начали лупить друг друга, не разбирая чем и по кому.
— Бью-ут!..
— Бей их!..
— А-а! — взвыл кто-то в середке.
Один парень лет пятнадцати, — его стукнули по затылку, — сунулся Липатову в ноги и заревел, горько обиженный. Липатов, смотревший на драку очумело, очнулся и, спохватившись, кинулся разнимать. Ему один дурень кулаком сунул в подбородок, кто-то стукнул по голове. Липатов вошел в раж и так начал швырять их, что скоро одни бросились наутек, а другие, потирая носы, смотрели на него со страхом и в то же время с восторженным уважением.
По полю от Игнатовой пашни бежал Илья и, размахивая огромной дубиной, кричал: «Держи-ись, Липатыч, дер-жи-ись!».
— Чижелая у тебя рука, — подошел к Липатову один парень.
Все еще тяжело дышавший, Липатов взглянул на него и улыбнулся.
— Что?! — подбежал Илья. — Напали, что ли? Который? — Он все еще воинственно держал дубину, готовый ринуться на кого придется.
— Все уже, — сказал ему Липатов, — кончено.
— Кого побили?
— Пары две фонарей поставили.
Илья презрительно мыкнул и бросил палку в сторону.
— А крику подняли на целый полк. Людей только булгачут.
Он повернулся и недовольно зашагал обратно.
Девушки опять подошли и, как ни в чем не бывало, залузгали семечки, весело поплевывая.
— Айда на улицу! — пригласила Липатова одна. — Мы сейчас с гармошкой придем.
— Нет, в другой раз.
Липатов вернулся к Агафону и, взяв у него плуг, пошел бороздою.
«Книжки-то теперь как же? Кому? — подумал Липатов. — Анке, — решил он, — Анке Ерепениной, Игнатовой дочери. Батрачка, и все такое. С нее и начнем».
Когда у Агафона заложили последний складок, приехал с бороной Илья.
— Надо кончать, Липатыч, кони заморились.
— Агафону засеем, тогда и кончим.
— Завтра бы кончили, — Илья ковырял комочек слежалой земли, стараясь сделать в нем дырку. — На улицу бы сходили.
— Завтра в эскадрон надо. Занятия!..
Илья хлопнул палкой, и комок разлетелся, ширкнув по сапогу брызнувшим песком.
— Не дури. Борони ступай Агафону-то, — крикнул Липатов.
Ковалев повернулся круто и, звонко постегивая палкой по сапогу, ушел к лошади.
— Н-но, сволочь пархатая! Как вот дам, дык... — услышал Липатов Илью.
«Дурит парень», — подумал он.
Кончили часов в девять вечера. Ехать в эскадрон на уставших лошадях нечего было и думать. Убрав лошадей и напившись чаю, красноармейцы завалились спать, решив выехать пораньше утром.
Истомленные и сами, они скоро задремали. Одинокий вечерний комар пел тихо, в тон гуду исходившихся ног. В раструб двери дровяника ползла большебрюхая серая туча, она бесшумно влезла в дровяник и расплылась в нем. Со двора доносились глубокие вздохи засыпающих лошадей, далеко на улице вскрикивали и всхохатывали девчата. Густая туча подхватила Липатова, тихо и плавно понесла куда-то ввысь. И уже оттуда Липатов неясно услышал, как завозился Илья, звякнул шпорами взятых из изголовья сапог и сполз куда-то назад. «Ушел все-таки, — мелькнуло в сознании Липатова. — Наблудит... чего-нибудь... К девкам...» — подумал он еще раз, хотел подняться, но не мог...
Время наплывало булгашное и горячее, как перед большими праздниками или страдой в деревне.
