4
Во дворе встретили Зуброва. Студент посмотрел на них очень сердито.
— Можете поздравить меня с первым «шприцем». Не успел явиться, как, по вашей милости, получил полтора часа стойки «смирно». Ну да ладно, для меня это развлечение кончилось. Теперь ваш черед.
— Не нуждаемся в состраданиях, — буркнул Санька. — И не особенно боимся.
Но в следующий вечер признался откровенно:
— Плохо, братки… И на кой черт дался мне этот ресторан с этими глупыми знакомствами! Никогда не думал, что в армии так поставлен вопрос.
А «вопрос» был поставлен действительно на попа: в первый же день проштрафившиеся курсанты почувствовали, что такое воинская дисциплина. Старшина записал всех себе в книжечку и с улыбкой, как будто что-то очень приятное, сказал:
— Вот у меня теперь и поломойная команда налицо. Как раз из палаток в казармы переходить и там полы надо выдраить… Ну и всякие общественные места…
Но и этим дело не кончилось. На комсомольском собрании нарушители почувствовали на себе силу общественного мнения. А после их вызвал к себе комиссар. Думали — будет кричать, ругать, но вышло еще хуже. Комиссар, совсем уже седой человек со спокойным вдумчивым лицом, устало осмотрел явившихся из-под кустистых бровей и заговорил как отец:
— Беда мне с вами, ребята… Школа только организуется, работы по горло, а тут вот начальник говорит: случилось не предусмотренное планом… Это про ваш проступок. А если, говорит начальник, вам некогда с ними возиться, так мы их прямо в пехоту отчислим, а сюда новеньких. Желающих летать ведь много. Ладно, говорю начальнику, попробую поговорить с этими парнями… — Комиссар помолчал. Курсанты не дышали. — А сами-то вы понимаете, что поступили нехорошо? Понимаете? Вот и прекрасно. Понять не мудрено. Сейчас война, все стремятся на фронт…
И пошел и пошел укорять и стыдить. Вышли от него с измученной душой, проклиная свои глупые городские похождения. Во дворе увидели Валико. Он шел в гимнастерке без ремня. Позади конвоир с винтовкой наперевес… Узнав ребят, Валико показал им растопыренную пятерню — дескать, пять суток ареста «отхватил».
На другой день проходили комиссию по приему в школу, и там не обошлось без упреков. Однако приняли всех. У вещсклада распрощались с гражданской одеждой, переоделись в военную форму. А старшина, конечно, не забыл своего обещания: «лихая» команда с утра до вечера драила в казарме полы…
Было уже темно, когда прозвучала долгожданная команда:
— Личное время!
Друзья собрались в курилке. Последним примчался Санька.
— Привет поломойникам! — шумно приветствовал он товарищей.
— Чему ты радуешься? — зло спросил Кузьмич.
Санька пожал плечами. Ему явно надоело пребывать в плохом настроении.
— Знаете что, — сказал он, обращаясь ко всем. — Давайте плюнем на все, что случилось, и забудем. Согласен: я во всем виноват. Подлец, скотина, каюсь. Больше не буду…
— Э, Санька, дело еще не кончилось. — Борис вздохнул. — Как бы не всплыла наружу история с белобрысой. Я нынче смотрю на комиссара, а сам думаю: а вдруг это его дочь?!
— В этом случае нам с тобой не сдобровать, — мрачно подтвердил Санька. И тут же, сменив тон, обратился к Валентину: — А признайся, Валяш, тебе та белобрысая понравилась, а?
— Понравилась потому, что она напоминает мне другую девушку, которая осталась в моем родном городе. Постой, постой, — Валентин выставил вперед руку. — Я уже вижу, что ты готов сказать какую-нибудь пошлость и заранее предупреждаю: я этого не люблю…
— Ox, — вздохнул Санька, — какая скука! И проехаться по адресу всех этих идеалов не разрешается… То ли дело Антон Фомич. Посмотрел я в его лысину и, как в зеркале, увидел своего папу! Смейтесь, черти, смейтесь! Я не такой щепетильный, как Валька. Да и папаша у меня толстокожий, он все вытерпит.
— Не мешало бы зайти к этим Янковским при удобном случае, — мечтательно сказал Борис. — По всему видно, люди они радушные, гостеприимные. А что касается Фаины… — Борис щелкнул пальцами и причмокнул губами,
— Что и говорить, — согласился Санька, — Фаина девка такая, что пальчики оближешь, не то, что Валькина белобрысая злючка. Чую, подложит еще она нам свинью… Ну как бы это узнать, кто она? У кого бы расспросить?
Торговый инспектор Иван Сергеевич Зудин очень опытный и ценный работник. Немало всяких прохвостов схватил он за руку и вывел на чистую воду, многим торговым организациям помог наладить работу.
Но у Ивана Сергеевича не только деловой авторитет, его знают и как веселого, компанейского человека. Несмотря на солидный возраст (Ивану Сергеевичу было далеко за сорок), он сохранил интересную внешность: худощавый, высокий брюнет, нос с горбинкой, энергичный подбородок, веселые, с огоньком глаза. Многие находили, что он напоминает Мефистофеля. Мы думаем, что это сходство с дьяволом только внешнее: по глазам, по ястребиному профилю да по острой черной бородке. А по существу, какой он Мефистофель, — добродушнейший человек…
В городе Ивана Сергеевича привыкли видеть в хорошем темном костюме при галстуке, в модных туфлях, а отправляясь в район по делам службы, он облачался в полувоенный костюм: сапоги, бриджи, черная суконная гимнастерка с широким ремнем и защитного цвета фуражка.
У женщин Иван Сергеевич пользовался успехом, но семейными узами себя не связывал и оставался убежденным холостяком.
Что еще можно сказать об Иване Сергеевиче? Отец его погиб в гражданскую войну от руки белых, мать тогда же умерла от тифа. Все это мог рассказать о Зудине любой его знакомый. Иван Сергеевич не делал тайны из своей биографии.
В один из дней он выехал на лошади в обычную свою поездку по району. Побывал на базе «Заготскот», оттуда заехал в сельпо и, наконец, направился в колхоз «Кызыл-Аскер».
Колхоз этот раскинулся у подножья гор перед входом в широкое ущелье. Из ущелья выбегала река, и тут же часть ее расходилась по многочисленным арыкам, несущим воду на поля. Глинобитные дома колхозников с плоскими крышами, с окнами внутрь дворов утопали в зелени. Почти перед каждым домом голубел водоем. Виноград сплетался в тенистые беседки, в садах под тяжестью плодов гнулись ветви. Усадьбы подходили двор к двору, сад к саду; дувалы, выходящие к дороге, тянулись сплошной стеной, связывая в одно весь кишлак. Но одна усадьба была обособлена. Как ласточкино гнездо, она прилепилась на горном склоне. От нее к реке сбегали ряды плодовых деревьев. Между ними змеилась тропинка.
Верхом Зудин поднялся по этой тропинке к входу в усадьбу, спешился и через узкую калитку провел коня внутрь двора. Тут его встретил высокий седой узбек в белой рубахе, в узких белых штанах и в калошах с узкими, загнутыми вверх носками. На бритой голове зеленая чалма, на плечах полосатый шелковый халат, стянутый вокруг еще прямого, тонкого стана серебряной цепью с кривым восточным ножом на левом боку.
— Селям алейкум, почтенный Ляйляк-бай! — приветствовал его Зудин и заговорил на чистом узбекском языке. Пожелал «мир дому», осведомился о здоровье хозяина и членов его семьи и о многом другом, чего требуют тонкие восточные обычаи.
Ляйляк-бай (так звали старика) в ответ сказал гостю полагающиеся в таких случаях любезности. Пока они говорили так, маленький черноглазый мальчик, один из внуков Ляйляк-бая, подхватил под уздцы коня и отвел его к коновязи. Старик пригласил Зудина в дом. Глинобитный пол застлан красной кошмой, у стены горкой лежат сложенные вчетверо стеганые одеяла; в обрамленных синим узором нишах блестят медью обшивки сундуки. Одна стена убрана коврами, на коврах развешаны старинные шомпольные ружья с массивными курками.
Ляйляк-бай хлопнул в ладоши. Из соседней комнаты вышла женщина и молча поклонилась. Старик сказал ей одно слово:
— Достархан.
Через минуту поверх кошмы на полу был раскинут ковер, по ковру — достархан, расшитая богатым узором скатерть. Сразу после того в комнате появилось несколько мужчин, родственников хозяина. Со двора донесся крик барана…
Единоличник Ляйляк-бай жил замкнуто. Гости у него бывали редко, и сейчас за ужином чувствовалась натянутость. Сидящие тут догадывались, что приезжий из города не случайный человек. У Ляйляк-бая Зудин был впервые, и старик не был с ним знаком, но ему показалось, что черты лица гостя ему знакомы. Напрягая память, старик пытался восстановить обстоятельства встречи с этим человеком и не мог.
Улучив момент, Зудин вполголоса сказал Ляйляк-баю, что хочет поговорить с ним наедине. Старик ответил, что лучшее время для этого — ночь. Зудин удовлетворенно кивнул, и ужин продолжался.
Ночью они вдвоем вышли за ворота и поднялись на небольшой выступ на склоне горы, к одинокому карагачу, мимо которого бурлил неугомонный горный ручей. В небольшой впадине рядом со старым деревом образовался водоем. Из него вода падала звонкой струей на камни и, вновь собравшись в шумный ручей, катилась вниз, в долину, где черными пирамидами стояли мрачные ночью тополя. С другой стороны, загораживая полнеба, возносились зубчатые пики гор.
