- Как? - спросил Камил.
Турок осмотрел подростка.
- Вот, например, вы. Берите бумагу. - Он вырвал из своей тетради листок и протянул его вместе с
карандашом: - Берите и пишите. Вам нужны: дрова, хлеб, учебники, тетради.
- Правильно! А кто даст?
- Должна дать новая власть, - твердо сказал турок. - Если она не в силах... - Он не закончил фразы и
обратился к Камилу: - Пишите. Вам не нужны австрийские и русские преподаватели. Это чужие люди.
Здесь должны работать мусульмане.
Камил не успевал записывать, только мотал головой, обещая запомнить.
Турок почувствовал, что зашел чересчур далеко в серьезном разговоре с этими голодными ребятами.
Он внимательно осмотрел сероватые скуластые лица и ушел, твердо, спокойно, не оборачиваясь.
На обед, как обычно, была миска теплого супа. Удивительно быстро остывал суп, жиденький, с
редкими рисинками, с бледными пятнами жира. Кусочек хлеба был липкий, сырой. Следы от него
оставались на пальцах.
После обеда Рустам недовольно проворчал:
- Зачем ты связался с этим?
Он имел в виду офицера и бумажку, на которой Камил нацарапал несколько слов.
Камил только пожал плечами.
Ночью ребята вздрагивали, просыпались от выстрелов. Недалеко от интерната, по Абрамовскому
бульвару, проносились кавалеристы. Этот торопливый цокот и гулкие выстрелы напоминали о кишлаке.
Перед рассветом снились убитые, мутные, заискивающие глаза Джумабая и пожар.
Огромное пламя упорно лезло на Айкар. Синеватые полоски снега таяли, и вот уже горная речка
клокотала по кривой улочке кишлака.
Пожар снился часто.
Комиссия обходила интернат. Ей нравилось здание, восхищал сам факт, что в помещении женской
гимназии сейчас учатся сироты и дети бедняков.
Особенно радовался кругленький, розовощекий представитель в очках. Очки ему мешали. Он то и
дело их поправлял, сдвигал к переносице, чтобы лучше рассмотреть вещи, оставшиеся от благородных
девиц, вытаскивал из книжного шкафа толстые книги в золоченых переплетах, перелистывал, искал
картинки. Приходил в восторг, рассматривая репродукции знаменитых картин. Потом, спохватившись,
строго осуждал:
- Ай-яй-яй... Голые женщины... К чему вы держите эту грязь, товарищ директор?
Директор никогда не заглядывал в книги. Его заботило то, как накормить огромную ватагу, одеть,
обуть. Это был измотавшийся, усталый человек безо всякого опыта и малейших способностей к
хозяйствованию. Его, как он говорил, «бросили» на интернат, а он мечтает вернуться на
железнодорожную станцию, к своим вагонам.
Директор развел руками, смущенно покашлял в кулак, пообещал немедленно вышвырнуть «дрянь»
или сжечь ее.
За спиной директора выстроились преподаватели. Турки стояли будто на смотру: руки по швам.
Только русский с веселым видом изучал комиссию, с трудом сдерживая себя, чтоб не вмешаться.
Когда турок взглянул на Камила, тот понял его по-своему, ловко вынырнул из молчаливой толпы ребят
и проскочил между взрослыми.
8
- Дяденька!
Услышав неожиданно детский голос, член комиссии вздрогнул, на лету подхватил падающие очки и
отдал тяжелый том директору.
- Что тебе, мальчик?
Рядом с массивной фигурой гостя Камил выглядел совсем маленьким и худым.
- У нас нет учебников, карандашей. У нас нет рубашек. У нас очень холодно.
- Так, так, - бормотал член комиссии.
Разгорячившись, Камил продолжал:
- У нас должны быть только мусульмане. Учителями.
- Так, так.
Камил сжимал в кулачке бумажку.
- Ну-ка, мальчик, подай сюда.
Камил нерешительно протянул скомканный листок.
- Кто тебя научил, мальчик?
Камил молчал.
- Вот вы кого воспитываете? - Гость нервно сложил бумажку пополам. - Ну хорошо. Еще поговорим об
этом.
Несколько дней Камил ходил по интернату героем. У турецкого преподавателя он стал любимчиком.
Рустам неодобрительно косился на друга. А Камил приносил от турка книги восточных поэтов. Стихи
читали запоем, заучивали наизусть. До глубокой ночи шептали удивительные строки.
А по Абрамовскому бульвару по-прежнему проносились всадники. Двадцать третий год в Самарканде
был тревожным.
Однажды Камил пришел поздно. Рустам ни о чем не спрашивал, ждал, когда заговорит друг.
- Был у эфенди, - коротко сообщил Камил.
Он быстро нырнул под жесткое серое одеяльце, свернулся калачиком и сделал вид, что заснул.
Ребята глубоко дышали во сне, кто-то вскрикивал. Опять, вероятно, Мавлян. Его отца сожгли басмачи.
До сих пор Мавлян вздрагивает при легком треске вспыхнувшей спички, с испугом глядит на мутные
мигающие лампы.
- Эфенди говорит, что я храбрый...
- Ну и что же?
- Он просил ночью разнести записки, письма.
- Почему ночью?
- Не знаю, - признался Камил.
- Почему именно ты?
- Он говорит, что я маленький. Удобно при женщинах в дом заходить.
- Ты хотя бы одну записку читал?
- Нет.
Камил долго вертелся в жесткой постели, думал о странном поручении эфенди.
В интернате жизнь немного улучшилась. Появились книги и тетради. Пришло несколько молодых
преподавателей. Они носили поблекшие красноармейские гимнастерки, пропитанные степным воздухом
и дымом.
Один из них особенно удивлял неистощимой энергией. Он постоянно задавал вопросы, взмахивал
руками, удивленно восклицал:
- Смотрите! Темнота!
Сам он был загорелым до черноты. Так и пристало к нему это слово. Воспитанники за глаза стали
звать его: Карим-Темнота.
Обняв за худенькие плечи какого-нибудь паренька, Карим-Темнота присаживался на подоконник и
рассказывал о большом мире. Не все еще понимали, что за выстрелы гремят по ночам, кого водят
конвоиры по Абрамовскому бульвару.
- Вы будете хозяевами земли. У вас будет хорошая работа, много хлеба.
Он рассказывал о Самарканде. Не о том ярком, воспетом древними поэтами. Совсем о другом городе,
камни которого пропитаны кровью.
Оказывается, бульвар назван в честь генерал-губернатора, который жестоко наказывал бедняков. По
его приказу здесь их били, расстреливали.
Он рассказывал о хозяевах хлопкоочистительных, винных заводов, сахарных складов. В интернате
сахар выдавали очень редко. Даже невозможно было вспомнить его вкус.
- Заводчик, хозяин склада - это большой бай.
Политграмота нового учителя была предельно ясной.
- В кишлаке один бай, здесь их были сотни. У всех нужно отнять имущество и разделить поровну.
Отдать, одним словом, народу. Тогда будет счастливая жизнь.
Карим-Темнота стал самым близким человеком для ребят. Увидев издалека помятую фуражку с
красной звездочкой, мальчишки бежали навстречу. Учитель всегда приходил с новостями. Это были
вести о победах Красной Армии, о поражении басмачей. Ребята теперь волновались за судьбу всей
страны.
9
Рустам даже сжал кулаки:
- Если ты не расскажешь, я это сделаю сам.
- А эфенди?
- Что эфенди? Это чужой человек! - закричал Рустам.
- Это хороший человек.
У Камила было несколько записок, которые он должен разнести по указанным адресам.
- Дай-ка прочту.
Камил колебался.
- Ты что?
Вытянув из кармана первую попавшуюся записку, Камил отдал ее другу.
Оглянувшись по сторонам, Рустам развернул и прочитал:
«Уважаемый Нурутдин. В святую пятницу мы вас ждем». Подписи не было.
- И это все?
- Наверное...
Другие записки были подобного же содержания.
- Все-таки нужно показать Кариму, - настаивал Рустам, держа записку в руках. - Ну, решай, Или я
пойду сам.
Камил молчал.
Карим-Темнота несколько раз прочитал лаконичные строки.
- Интересно...
Он достал из кармана гимнастерки потертый свернутый листок бумаги, отыскал чистое место. Потом
старательно не переписал, а перерисовал буквы.
- Нужно отнести бумажку по адресу. И все. Твое дело - выполнить поручение.
- А эфенди?
- Эфенди - хитрая штучка. Ему, конечно, говорить ничего не надо. Сможешь язык за зубами держать?
- Карим опустил фуражку до темных густых бровей. Глаза у него тревожные, злые. Таким редко видели
молодого учителя.
- Смогу.
- Ты пойми. Здесь, в старогородских кварталах, скрывается целая банда. Сидят, выжидают.
- Понимаю.
- Дослушай, - недовольно прервал Карим. - Спугнем банду, она найдет новое место. Снова будет
