- На флоте читают много разных журналов и газет. Кому что нравится, - ответил Роман.
- Ну, а Ремарка, Сэлинджера читают? - в голосе Макса звучала нехорошая настойчивость.
- Читают. Николая Островского, Шолохова, Фадеева, - очень спокойно, как будто с вызовом, ответил Роман. И продолжал негромко, выталкивая из себя тугие, круглые слова: - Вот тут читали стихи о городе Грядущего. У меня свое представление и о поэзии, и о городе будущего, и о городе прошлого. Я не поэт, как вы знаете, но стихи люблю. Я хочу прочесть вам, если позволите, тоже стихи о городе.
- Просим, просим, Роман, - раздалось сразу несколько голосов.
Илья остановил магнитофон. Тишина наступила настороженная и нетерпеливая. Роман встал, бросил на Веру короткий, но многозначительный взгляд и, глядя в стол, начал, щуря один глаз:
- Стихи о городе, голос которого мы слышим сегодня весь вечер, - он кивнул на магнитофон, - написал поэт Виктор Полторацкий. Называется "Нью-Йорк".
До невероятья увеличив,
Вымахав рекламы ураган,
Старый Конотоп или Бердичев
Вдруг перенесли за океан.
Развернули ярмарочным торгом,
Заплевали шелестом газет
И, назвав все это Нью-Йорком,
Выдают теперь за Новый свет.
Может, шла история иначе
И ему по праву эта честь?..
Не по праву! Ничего не значит!
Я видал его таким, какой он есть,
Все его приливы и отливы,
Скалы из бетона и стекла,
Фейерверк и высверки крикливых,
Жадно зазывающих реклам.
Зазывалам на слова не верьте!
Запахом бензиновым дыша,
В небоскребах прячется от смерти
Хилая уездная душа…
В тишине, напряженной до предела, он обвел всех долгим торжествующим взглядом. И, не говоря больше ни слова, сел. Тишина должна была лопнуть. Это случилось бы вот-вот, если б взрыв не опередила Вера. Она сказала как-то уж очень искренне и непосредственно:
- Хорошие стихи… Очень хорошие.
Все зашевелились, негромко и не совсем определенно загудели, а Радик сказал как будто даже примирительно:
- Что ж, яркий образчик поэзии времен культа личности. И только.
Он встал и тотчас же удалился с Эллой в другую комнату. И опять завизжал магнитофон.
Минут через пять исчезли из-за стола Ава с Ильей; уходя погасили большой свет. Теперь в углу столовой лишь тускло горел торшер. Лика запускала свою маленькую ручку в мягкие волосы Романа и по-кошачьи ласкалась к нему. Он не отталкивал ее и не противился, был задумчив и сух, изредка посматривал на Веру. А Макс, перебирая Верины пальцы, вполголоса говорил:
- Первый раз я увидал тебя в кино. И запомнил. Мечтал о тебе. В моей пьесе "Похищенная молодость" есть героиня. Это ты. Я писал ее, думая о тебе.
- Странно, - грустно отвечала Вера. - Но ведь вы меня не видели в жизни.
- На Красной площади видел. Ты была в белом платье. Сказочная, прозрачная, как мечта.
Вера вспомнила выпускной вечер, теплую короткую московскую ночь, песни на площади, девушек в белых платьях, многозначительные вздохи Коли Лугова. Где он теперь? Она, очнувшись от минутного забытья, увидала прямо перед собой настойчивый, пытливо-встревоженный взгляд Романа, на ладонях которого покоилась изящная головка Лики, свернувшейся калачиком на диване. Мягкий и тающий голос Макса звучал возле самого ее уха:
- Я написал сценарий по моей пьесе "Похищенная молодость". Ты будешь играть главную роль в кинофильме. Ты, только ты!
В эти минуты Макс чем-то напомнил ей Озерова. Вера спросила:
- Вы знаете кинорежиссера Озерова?
- Женю? Ну как же, Женя мой друг. А почему ты спросила?
- Вы очень похожи на него.
Он не знал, как понимать ее слова,
Вошел Радик без пиджака и без галстука, на губах брезгливая гримаса, лицо в розовых пятнах, взгляд блуждающий.
- Где Элла? - обеспокоенно спросила Вера. Радик не ответил.
- Пойдем поищем ее, - весело сказал Макс и увлек за собой Веру в соседнюю комнату, слабо освещенную ночником.
Элла лежала на тахте и отсутствующим взглядом смотрела в потолок, заложив ладони под взлохмаченные волосы. Вера всерьез встревожилась:
- Элка, что с тобой? Тебе плохо? Ты много пила.
Элла посмотрела на нее с иронией, поправила мятую юбку и, свесив на пол босые ноги, стала застегивать кофточку. Вера села рядом, изумленно рассматривая подругу. Та не выдержала ее взгляда, сказала:
- Ну что ты, глупенькая? Мне хорошо. - Быстро поднялась, освободив место рядом с Верой, сказала с ужимкой: - Садись, Макс, не буду вам мешать. - И ушла.
Вера попыталась было встать, но Макс удержал ее. У него крепкие руки и горячие губы. Вера не ожидала его внезапного насилия. Неистово закричала, рванулась в сторону всем телом, сильно стукнула головой ему в челюсть. Он только прикусил язык и отпустил ее руки. Вера в испуге и ярости вбежала в столовую и столкнулась с Романом, который спешил на ее крик.
- Что случилось?
Вера не успела ничего ответить, как вышедший следом за ней Макс с силой схватил ее за руку и повернул так, что она вскрикнула от боли и присела.
- Я тебя проучу, недотрога, обломаю, - прошипел драматург. И в ту же секунду получил удар в грудь.
Ударил его Роман. Вера бросилась к выходной двери, но дверь была заперта на ключ. Макс был сильнее Романа. От его ответного удара матрос еле удержался на ногах. Подбежавшие Илья и Радик заняли сторону Макса. Тогда в воздухе сверкнула увесистая медная пряжка и гулко опустилась на спину Макса. Тот вскрикнул и подался назад. Отступили и Радик с Ильей. А Роман осатанело и угрожающе прохрипел:
- He подходите!.. Отоприте дверь, негодяи!.. Или я разнесу ваше крысиное гнездо!
Это произвело впечатление: мгновенно нашелся ключ, и первой в открытую дверь выскочила Вера. За ней спокойно, держа в руке свое грозное оружие - матросский ремень с металлической пряжкой, - вышел Роман.
На проспекте было еще светло. Зашедшее за горизонт солнце продолжало сверкать на университетском шпиле. В свежем, не душном воздухе - простор и покой. Вера плакала, громко всхлипывая. Роман утешал неумело, смущенно.
- Успокойтесь, не надо, Верочка. Люди смотрят.
- Боже мой, боже мой, что я видела! - повторяла она сквозь рыдания. - Это ужасно, гадко, пошло…
- Он вам сделал больно?
- Нет, уже прошло, - отозвалась Вера.
Роман предложил идти до центра пешком. Вера согласилась: не показываться же в метро или троллейбусе с заплаканными глазами.
Через четверть часа они уже смеялись.
Вера спрашивала о Лике:
- О чем она с вами говорила?
- Лика? Всякий вздор несла, вроде того, что нынешнее молодое поколение необыкновенное, особое, сложное. Я спросил, чем именно характерно оно?
- А она?
- Она сказала, что современная молодежь - это интернационалисты и патриоты, в то время как прежние поколения молодежи были только патриотами.
- Это на самом деле так? - не поняв, переспросила Вера.
- Ну да, как бы не так. Наши солдаты, освобождавшие Европу от фашизма, что ж, они были только патриотами и не были интернационалистами?..
- И вы ей это сказали?
- Я сказал ей, что не нужно смешивать интернационализм с космополитизмом.
"А он умный, - отметила про себя Вера, - добрый и смелый". И опять вспомнилась Эллина фраза: "Настоящий мужчина".
На гребне Ленинских гор, у двухъярусного моста, остановились, залюбовавшись всплесками огней лежащего внизу огромного города. Москва была, как море, без конца и края, уходила за горизонт неяркими всполохами электрических зарниц. Очертания высотных зданий вздымались к небу мачтами гигантских кораблей. Круглая чаша Центрального стадиона искрилась ярко и призывно. Весь в гирляндах огней, веселый и задорный, стремительно сбегал с Ленинских гор к Крымскому мосту молодой Комсомольский проспект.
Они стояли молча, взволнованные, совсем чужие и в то же время так хорошо понимающие друг друга. Роман предложил пройти пешком весь Комсомольский проспект.
- Ведь это наш проспект… Вы комсомолка?
- Да, это наш проспект, - отозвалась Вера. И затем, минуту помолчав, подавляя неловкость, сказала: - А говорят, время рыцарей давно миновало.
- Вы это к чему? - не понял Роман.
- О вас подумала… Как вы меня защитили.
Роман ухмыльнулся:
- Как вы попали в этот подвал?
- Случайно… У меня было такое состояние… Не знала, куда себя девать.
- Отчего… состояние? Что за причина?
Вера чувствовала - это не праздное любопытство, Роман искренне интересуется. И она рассказала все о себе: и об отце, и о Константине Львовиче, и о том, как в кино снималась, как поступала в институт, как встретила сегодня на выставке Эллу. Он слушал ее с таким участием, с каким никто никогда не слушал Веру. Спросил:
- А в приемной комиссии или в деканате вы не справлялись о себе? Представьте, что вашу фамилию пропустила машинистка. Или есть еще дополнительный список. И вообще, как так можно - не выяснив ничего определенно, бежать очертя голову! Паниковать.
