Аким Морев почти не покидал палубы…
Иван Евдокимович как-то сказал ему:
— Оскудевает природа. То-то вот и оно, — ушел на нижнюю палубу и несколько часов пропадал там, а когда вернулся, то, поблескивая глазами, снова сказал: — Оскудевает. То-то вот и оно. А вы на самолете ширк — и на месте приземления. Нет, батюшка мой, так-то можно не государством управлять, а в карты — в дурачка играть.
— Вы что? Глаза-то у вас блестят… Не в буфете ли государством управляли? — спросил Аким Морев.
— Ни. По-украински отвечаю: «Ни». «Нема».
— Нашелся украинец. А где же?
— Развернули на корме такую «прю».
— Не понимаю, что за «прю»?
— Она, знаете ли, настолько мила… И все смеется над заседаниями, вернее над заседательской суетней: «Так наш заместитель председателя колхоза разведет такую «прю». Ловко? Не прения, а «прю».
— Кто же автор «прю»?
— А та. Красавица. — Академик вспыхнул, как юноша, и, чувствуя, что краснеет, отвернулся было, но еще больше вспыхнул, затем махнул рукой: — Ох, до чего же славная женщина… И вовсе не муж рядом с ней, а посторонний… А парень тот — сын ее. Двадцать лет… студент. Муж-то… да… погиб… на фронте погиб. Погиб вот… Да.
— И вы что ж… решили помочь… во вдовьем деле? — в шутку, не подумав, проговорил Аким Морев.
— Не умею, батюшка мой, не умею блудить. Вот чему не научился, тому не научился. А сын-то у нее в Саратове на агронома учится. Смышленый. Да. Смышленый. Вот такого бы сына! Оказывается, мы с нею старые знакомые: в Москве на совещании встречались. Здорово она выступила в прениях. Особенно запали мне ее слова: «Земля — существо гневное: плохо отнесешься к ней, она с ног тебя свалит». И это ее выражение я даже в одной статье упомянул. Да. — И, почему-то погрустнев, Иван Евдокимович снова отправился на нижнюю палубу, объясняя: — Мы там интересный разговор завели… Почти все пассажиры участвуют. Не хотите послушать, Аким Петрович?
Аким Морев понимал, что если на нижнюю палубу попал известный всей стране агроном Бахарев, то колхозники в него, конечно, вцепились, да и беседы там явно интересны, но от приглашения отказался, сказав:
— Мне надо тыл изучать, как советовали вы.
Сегодня рано утром, когда они распивали чай, в дверь каюты кто-то постучал. Глаза у Ивана Евдокимовича загорелись юношескими огоньками: он, видимо, догадался, кто стучит, и потому вскочил, раскинул руки, приглашая:
— Пожалуйста! Пожалуйста, Анна Петровна! Не ждали, но рады, безусловно. Садитесь… Почаевничайте с нами.
Анна Петровна, блеснув цветастым сарафаном, присела на стул. Аким Морев почему-то был уверен, она застесняется, увидав в каюте его, незнакомого мужчину, но та запросто протянула и ему руку, произнося без всякого жеманства натуральным певучим голосом:
— Рассказывал нам Иван Евдокимович про вас… Так здравствуйте. Я Анна Арбузина из Разлома. Ну, Аната, а за ней Разлом — районный центр. Не знаете?
— Ни разу еще в области не был.
— Так запомните — Разлом. Иван Евдокимович дал согласие побывать у нас. И вы приезжайте.
Аким Морев мельком глянул на академика. У того глаза как бы говорили:
«Видишь, какова она?!»
«Да-а. В такую можно влюбиться», — глазами же ответил он академику и учащенными глотками начал допивать чай, намереваясь оставить их вдвоем, а чтобы не сидеть молча, спросил:
— Сын где ваш?
— В Саратове сошел. В Пермь мы ездили к брату в гости. А оттуда в Горький — тоже к брату. Ох, вот где красота-то! Видели ведь! Леса-то какие! Нам бы в степи хоть капельку лесов таких. А обратно ехали… Местами в берегах — чернозем на метр. Прямо хотелось с парохода на берег перелететь и пригоршнями хватать чернозем.
Иван Евдокимович, погрустнев, тихо произнес:
— Что же… Может быть, переселитесь на черноземы?
— Эх, нет! У меня в Разломе сад. Не мой, положим, колхозный. А и мой: раз что своими руками сделал — значит, и твое. Так ведь? Кроме того — воюем. Со зверюгой-суховеем.
Лицо академика засияло, он даже причмокнул, а Анна продолжала:
— Да и сестрица у меня там живет. Моложе меня на десять лет. Я-то что? Меня сарафан красит, — как бы возражая кому-то, печально говорила она. — А сестрица — прямо в балерины бы, — и засмеялась сочно, густо, заражая смехом даже угрюмого в эту минуту Акима Морева.
— Да вы… хороша, — невольно вырвалось у него, и он, краснея, проговорил: — Ну, Иван Евдокимович, я пошел на палубу — изучать тыл, — и вышел, притворив дверь, но тут же услышал голос академика:
— Не закрывайте, Аким Петрович.
6
Приблизительно год тому назад, когда Аким Морев работал первым секретарем Новокузнецкого горкома в Сибири, рабочие металлургического завода узнали, что неподалеку проездом на Дальний Восток остановился вагон секретаря Центрального Комитета партии Муратова. Конечно, рабочие и особенно комсомольцы, пионеры настойчиво попросили, чтобы Аким Морев немедленно отправился на станцию и пригласил Муратова погостить в новом городе.
Выполняя волю рабочих, испросив разрешение на прием, Аким Морев и направился к вагону. Подходя к нему, с усмешкой подумал: «Что ты, братец, ног под собой не чуешь», — но, войдя, увидев сидящего в кресле Муратова, чуточку успокоился, и совсем успокоился, когда тот поднялся из кресла, шагнул навстречу и произнес:
— Рад вас видеть, товарищ Морев. Садитесь, — и ладонью закинул спадающие на лоб непослушные волосы.
Аким Морев подметил, что Муратов среднего роста, волосы у него густо седеющие, гладко причесанные на пробор, глаза серые с синеватой дымкой, голос юношеский, звучный.
— Садитесь, садитесь. Чем могу служить? — И Муратов склонился к Акиму Мореву.
— Поедемте к нам, — выпалил Аким Морев и какие-то секунды молчал, думая, чем же завлечь на металлургический завод секретаря Центрального Комитета партии: этого так хотят рабочие, жители нового, выросшего на пустыре города. «Начну-ка я вот с чего». И заговорил: — Степи у нас глазом не окинешь. Дичи в них… И главное, уголь. Копни — и греби, — и пустился в доказательства: — Вот, например, недавно мы заехали переночевать к одному колхознику, попросили хозяйку разогреть курицу. Хозяин полез под печку и вытащил оттуда в кошелке самый настоящий каменный уголь. Спрашиваем: «Там бережете?» — «Нет, слышь, копаю». Полезли сами, смотрим: да, копает.
— Такое я видел на Урале, под Челябинском — в Копейске. А люди?
«Люди? Ах, вот что — люди», — мысленно подхватил Аким Морев и, удобнее усевшись в кресле, спросил:
— У вас найдется минутка?
— Да, конечно.
— Это произошло лет двадцать тому назад.
— В минутку не уложиться, — Муратов безобидно улыбнулся.
— Постараюсь, — уверенно проговорил Аким Морев.
Муратову понравилась напористость посетителя. Внимательно глянув ему в глаза, даже про себя сказал: «Этот добьется своего, но посмотрим, как добивается». И секретарь Центрального Комитета партии приготовился слушать, а Аким Морев тем временем уже говорил:
— Представьте себе, что перед вами раскинулись, уходя вдаль свинцовыми верхушками, горы Кузнецкого Ала-Тау. Леса, леса, глубочайшие ущелья, непроходимые места. И вот мы на конях по звериным тропам пробиваемся в глубь гор. Чем дальше, тем все опасней путь: тропы иногда повисают над головокружительными пропастями, отчего кони шарахаются в стороны и бьются о деревья или скалы. На четвертый день к вечеру сопровождающий нас охотник шорец Иван Иванович сказал:
— Дальше на конях ни шагу.
Оставив коней у его друга шорца, такого же охотника, навьючив на себя походные мешки, мы тронулись пешком. Иван Иванович вообще скуп на слова, но на привалах, у костров, мы иногда вызывали его на разговоры, и однажды он прорвался: передал нам несколько легенд про Кузнецкий Ала-Тау — о заблудившемся охотнике, об орлах с крыльями «в три сажени», о хрустальных озерах, переполненных причудливыми птицами и зверем. Все это было занимательно, но для нас малоинтересно… и только в одну ночь, когда мы уже готовились ко сну, он рассказал нам легенду о горе Темир-Тау.
— Ночью она светится, как солнце, потому что сердце Темир-Тау из железа. Если достать это сердце да сделать из него рельсы, то вполне хватит до луны, — уверял Иван Иванович.
В легенде, очевидно, было много правды: пробиваясь сюда, мы то тут, то там в котлованах наталкивались на руду.
— Вы видели тяжелый рыжий камень? — так Иван Иванович называл руду. — Это пустяки по сравнению с сердцем Темир-Тау. Пригоршня. Вы хотите знать, как пробраться к Темир-Тау? Ого! Трудно достать сердце Темир-Тау, — и загадочно смолк.
А мы, группа геологов, во главе со «старым волком», знатоком Сибири, в том числе и я — тогда еще молодой инженер-металлург, — уставились на Ивана Ивановича, как моряки в бурю на далекий маяк: все мы были заинтересованы в том, чтобы открыть залежи руды для нового завода. Вы ведь помните, сначала завод строился из такого расчета: уголь к нему будут подавать сибирский, а руду уральскую. А тут, оказывается, есть какое-то железное сердце Темир-Тау. Но никто не торопил Ивана Ивановича. А он, подкинув в костер дров, молчал, думая, видимо, о чем-то своем.
