же говорил; броневики позарез нужны… – оправдывается он вяло.
– Выходит, броневики нам нужны, а бронепоезд не нужен, снаряды не нужны? Так, что ли?.. Учти, по партийной линии мы тебя еще взгреем.
Зворыкин тяжело вздохнул и насупился. Они вышли за ворота, и глазам их предстало чудо: новенький, горящий полированными бортами, сверкающий серебром радиатора изумительный «Роллс-Ройс». За баранкой дремал матрос, положив ноги на щиток. Но что самое поразительное – Рузаев уверенным, хозяйским жестом распахнул дверцу этой дивной машины. Зворыкин на миг забыл обо всем на свете: о своем недавнем аресте, угрозах Кныша, гневе Рузаева. Он впился глазами в черно-пылающее чудо, потрогал, колеса и шины, обошел кругом, нагнулся и стал разглядывать подбрюшье.
– Броневики-то хоть будут? – допытывался Рузаев.
Но в лицо ему уставился зад друга, туго обтянутый матросским сукном. Соблазн был чересчур велик, и Рузаев в сердцах пнул коленом этот нахальный зад.
– Чего дерешься? – обиделся Зворыкин.
– Мало еще! – гневно сказал Рузаев. – Спустить бы с тебя портки да всыпать горячих.
– Угнал? – спросил Зворыкин, кивнув на машину.
– «Угнал»?.. Опять в тебе это бандитское!.. Всучили мне ее, терпеть не люблю эти буржуйские штучки!
– Много ты понимаешь!.. Экий красавец! «Роллс-Ройс», – произнес он нежно.
Рузаев с удивлением глядит на друга. Никогда еще не видел он на его сильном лице такого растроганного выражения.
– Чудак ты, ей-богу! Ну, ладно, дыши – будут броневики?
Зворыкин кивнул, не сводя глаз с машины.
– Через неделю?
Снова кивок.
– Не врешь?.. Откуда ж возьмутся броневики, если материалов нету?
– Не твоя забота!.. – пробурчал Зворыкин.
– Разве у вас не отобрали награбленное?
– Отобрали… что нашли.
– Ну, черти! – расхохотался Рузаев. – Полезай! Домой подкину.
Зворыкин шагнул к машине, распахнул дверцу и ловким движением сорвал с сиденья спящего матроса.
– Вот гнида, щиток сапожищами измазал!
Одуревший со сна матрос ринулся было на свое место, но Зворыкин отшвырнул его прочь.
– Сам поведу! – сказал он властно. – Тебе, салага, в классных машинах не ездить.
– Это почему же? – обиделся матрос.
– Таких, как ты, в бочках с дерьмом возят, – отрезал Зворыкин, бережно протер щиток и тронул с места.
Машина остановилась у дома Зворыкина.
– Зайдешь? – спросил Зворыкин Рузаева.
– В другой раз. Делов по горло.
– Ну, тогда бывай.
– Погоди. – Рузаев покопался в кармане, достал театральные билеты, протянул Зворыкину.
– Пойдешь в Большой театр. Хватит тебе зверовать, приобщайся к культуре и горизонт расширяй.
– Есть расширять горизонт! – отчеканил Зворыкин.
…Зворыкин входит в дом. Он бледен, глаза горят.
– Алешенька! – кинулись к нему мать и Саня. – Пришел, родной!
– Почему никого не было на улице? – загремел Зворыкин. – Когда не надо, все околачиваются во дворе! Когда надо, хоть бы один черт видел, как я на «Роллсе» к дому подкатил!
– Что ты, Алешенька, что ты? – лепечет Саня. – Чего ты плетешь?
– Успокойся, сынок, – вторит невестке Варвара Сергеевна. – Хочешь, я тебе щец горячих налью?
Они щупают Зворыкина руками, словно не веря, что он вернулся живым и невредимым, плачут и радостно смеются.
– Ну, хватит!.. Целый я весь, до последней гаечки, – отбивается от них Зворыкин. – Нетто Степан Рузаев даст друга в обиду?
– А он тебя сильно ругал? – спросила Варвара Сергеевна.
– Степка-то?.. – самодовольно переспросил Зворыкин. – Да он мне всю дорогу комплименты пел. У него на меня одна надежда С твоей, говорит, головой, с твоим, говорит, техническим гением да самую малость подучиться – исключительный получится специалист!
– Анжинер, значит, – поддакивает Варвара Сергеевна. Она наклоняется к сыну и принюхивается, не пахнет ли от него спиртным.
– Вы, часом, не хватили на радостях?
– Ни грамма!.. Смотри, маманя, еще директором стану!
– Станешь, станешь, Алешенька, вот попьешь сушеной малинки – и станешь директором Сань, завари.
– Да вы что, с ума посходили? – Только сейчас Зворыкин заметил маневры матери. – Или меня за психа считаете? Рузаев билетами в Большой театр премировал. Саня, наводи красоту, и вы, маманя, собирайтесь.
– В другой раз, сынок, постирушку затеяла…
Танцуют на сцене маленькие лебеди.
В ложе сидят Зворыкин, Саня и Каланча.
На сцене все продолжается танец маленьких лебедей.
– Когда же они петь-то начнут? – спрашивает Зворыкин жену.
– Они не будут петь, Алеша, – нетерпеливо отзывается Саня, захваченная происходящим на сцене.
– Видал, Алеха, – повернулся к Зворыкину Каланча, – для буржуев они пели, а для нашего брата им горла жалко…
На него шикают из публики, но Каланча не унимается:
– Ногами дрыгать – это ж каждый дурак умеет. Слушай, Алеха, может, сорвем эту бузу?
– Уймитесь вы, – говорит Саня. – Это же балет.
– Ну и что же?
– В балете только танцуют.
Зворыкин с сомнением смотрит на жену, но в данном вопросе он доверяет ее авторитету.
– Слышь, – обращается он к Каланче, – раз балет, так надо.
– Может, конечно, и балет, – горько говорит Каланча, – только сомневаюсь, чтоб они при буржуазии такое себе позволили.
Разговор этот взволновал Зворыкина Балет его нисколько не интересует, он вертится, свешивается вниз и вдруг обнаруживает в партере, прямо под ложей, выводок буржуев: двух полных, пожилых, хорошо одетых мужчин и под стать им грудастых, дебелых дам. Это, видимо, адвокаты или дантисты, но для Зворыкина все равно буржуазия. Он толкает под бок Саню.
– Видала?.. До чего обнаглели!..
– Да хватит тебе!..
– Как это – хватит? Еще не затянулись раны рабочих бойцов, а финансовая буржуазия опять становится нам на горло?
Приунывший было Каланча сочувственно следит за революционным возрождением Зворыкина.
– Верно, Алеха, – говорит он, – прямо нечем дышать от этих эксплуататоров.
В публике нарастает недовольное шиканье. На друзей оглядываются. В ложе появляется величественный, как адмирал, в потускневшем золотом галуне бородатый капельдинер.
– Господа товарищи, соблаговолите покинуть спектакль.
И сразу – яркая, огневая, малявинская пестрядь карусели. Вихрем несутся на смешных, словно пряничных конях хохочущие во все горло Зворыкин, Саня и Каланча с букетами бумажных роз.
Вокруг кипит, гремит, переливается всеми цветами радуги лихой, веселый народный праздник над Москвой-рекой, на малой вершине Воробьевых гор.
Сквозь нестройный шум Зворыкин кричит Сане:
– Умею я ухаживать?
Саня счастливо хохочет в ответ.
Крутится карусель.
– Догоняю! Пади-пади! – надрывается Каланча.
На все Воробьевы горы гремит музыка.
…Утро.
– Алеша, выйди, тебя спрашивают! – кричит Варвара Сергеевна.
Зворыкин, в ночной рубахе и кальсонах, крупно ступая босыми ногами, выходит из комнаты.
– Как он ночь провел? – быстрым шепотом спрашивает Варвара Сергеевна Саню.
– Не спрашивайте, мама, – зарделась Саня.
– Я и знала, перемогается! – говорит Варвара Сергеевна. – Он здоровьем в отца, а тот сроду не болел…
Входит Алексей. В руке судорожно зажат листок бумаги, а лицо возбужденное, странное.
– Ну, все! – говорит он, тяжело дыша – В Кремль вызывают.
– Куда еще, Алешенька? – горестно спросила Варвара Сергеевна.
Зворыкин положил на стол листок бумаги, а сам опустился на
